Следующий день для Устиньи тянулся томительно долго. С утра она вызвалась съездить вместе с Епифаном за сеном, помогла сметать его на крышу и вечером, подоив коров, ушла в свою светелку. Долго смотрелась в небольшое висевшее на стене зеркальце, разглядывая смуглое, как у отца, лицо с тонкими дугообразными бровями, темнокарие глаза, красиво очерченные губы. Откинув со лба прядь каштановых волос, улыбнулась, обнажая ряд ровных белоснежных зубов.
Повернулась к зеркалу и, оглядев мельком свою статную фигуру, стала одеваться. Выйдя за ворота, она осмотрелась по сторонам и торопливо зашагала к мосту. На перекрестке двух больших улиц, где жили пимокаты и горшечники, ее остановил чей-то оклик.
Оглянувшись, Устинья увидела парня, поспешно идущего к ней.
— Устя, постой, — рослый, широкоплечий парень, лихо сдвинув на затылок шапку, подошел к девушке и, не здороваясь, хмуро спросил: — Куда пошла?
— А ты что за допросчик? — девушка в упор посмотрела на парня. — Куда хочу, туда иду.
— В слободку? — продолжал расспрашивать тот.
— А хотя бы и туда, тебе какое дело?
— Устя, если узнаю, что ты водишь компанию с городскими, пеняй на себя.
— Иди ты от меня, больно-то мне они нужны, — ответила сердито Устинья и, слегка двинув плечом парня, шагнула вперед.
— Постой. У вас вчера ряженые были?
— Были, да сплыли. — Губы девушки задрожали от нахлынувшего смеха.
— А ты не смейся, тут может сурьезное дело быть. — И он задвигал шапкой по голове. — Епиха шибко хвалил там одного плясуна, поглядеть бы его охота, — сказал он загадочно и сжал губы.
— Приходи в церковь на паперть, покажу, он там с кошелем стоит, — сдерживая смех, ответила Устинья.
— Устя, если что узнаю, вот те христос, — худо будет.
Лицо девушки залил румянец.
— Ты не грозись и не стращай, не пугливая, — круто повернувшись, Устинья поспешно зашагала к слободке.
Парень несколько минут постоял неподвижно и, заметив бегущую стороной собаку, от злости запустил в нее камнем.
Устинья прошла небольшую улицу и стала приближаться к мосту. Солнце только что спряталось за увалом, окрашивая в розовые тона редкие облака, плывущие куда-то на север. Сверкала макушка соборного креста, и в тихом вечернем воздухе уныло бумкал церковный колокол. Выждав, пока пройдут по мосту подводы с хлебом, девушка перешла на другую сторону и неожиданно столкнулась с Сергеем.
— Устинька, — юноша взял теплую руку девушки и долго смотрел ей в глаза. — А я думал, что ты уже не придешь.
Рассказать Сергею, как долго тянулся для нее этот день, у девушки не хватило сил, и только зарумянившееся лицо выдавало радость встречи.
— Замешкалась маленько, — и, вспомнив разговор с парнем, она слегка нахмурила брови.
— Тебе никто не помешал? — заметив ее волнение, спросил Сергей.
— Нет, — неопределенно протянула девушка и, улыбнувшись, спросила: — Ноги не болят после вчерашней пляски?
— Хоть сейчас готов плясать, — весело ответил юноша и взял Устинью под руку. — Походим немножко, — предложил он и, свернув с моста, они направились в один из переулков.
Стало смеркаться. Над дальним бором выплывал бледный диск луны. На узкую улочку легли сумрачные тени. Выбрав одну из скамеек у ворот небольшого домика, Сергей с Устиньей опустились на нее. Тени сгущались. В полумраке переулка, сидя плечо к плечу, склонив голову, отуманенную сладкими речами парня, Устинья смотрела на мерцающие звезды, которые то исчезали на темном небосводе, то появлялись вновь. На душе у обоих было легко и отрадно. В переулке послышался скрип снега и чьи-то шаги. Устинья поправила платок и отодвинулась немного от Сергея.
Прошел какой-то парень и, пристально посмотрев в лицо девушки, неожиданно повернул обратно.
— Пора домой, — беспокойно сказала Устинья и поднялась со скамейки.
— Кто это прошел? — спросил ее Сергей.
— Наш горянский, Федотко, дружок Осипа.
— А кто такой Осип?
Устинья замялась: — Парень один, мой ухажор, — улыбнулась она через силу.
Густые брови Фирсова сдвинулись. Наступило молчание.
— Ну, а ты?
— Не по душе он мне, — глаза Устиньи встретились с взглядом Сергея; Фирсов без слов обнял девушку.
— Люб я тебе или нет?
— Не спрашивай, — тихо ответила девушка. — Хорошо мне с тобой. Так бы и просидела до утра. Вот только боюсь, как бы тебя не встретили кольями наши горянские ребята. Пойдем лучше стороной.
До дома Устиньи они прошли задними улицами и, свернув в темный переулок, оказались у ворот.
— Где встретимся? — спросил он девушку.
— Приходи на неделе. У нас девушки будут прясть, а Епифану я скажу… да, пожалуй, он приедет за тобой. Ходить теперь по нашим улицам опасно. Бойся Федотки, он, наверно, уже сказал Осипу, и ждут где-нибудь.
Сергей сделал попытку поцеловать Устинью, но та ловко вывернулась и закрыла калитку на крючок.
— Спокойной ночи.
Итти окольной дорогой Фирсову не захотелось и, натянув глубже шапку, он пошел прямой улицей. Огней не было видно. Пимокаты и горшечники ложились спать рано, берегли керосин. Прислушиваясь к тявканью собак, Сергей прошел уже половину улицы. До моста оставалось несколько изб. Вдруг за углом крайней избы он заметил двух человек, притаившихся за штабелем бревен, лежавших на берегу реки. Сергей почувствовал прилив сил и буйную радость предстоящей драки. Он смело шагнул к штабелям.
— Здравствуйте вам, разрешите прикурить, — услышал он насмешливый голос. Коренастый Федотко загородил ему дорогу. За ним стоял второй парень, лицо которого Сергей не мог рассмотреть. «Наверное, тот и есть Осип», — промелькнуло в голове молодого Фирсова.
— А ты ослеп, что ли, видишь, не курю, если надо, прикуривай у своего приятеля. Отойди с дороги, — сказал он решительно.
— Извиняйте нам, — Федотко с ухмылкой приподнял шапку, — далеко путь-дорожку держите?
— Отойди с дороги, — повторил сердито Сергей.
— Ох, как вы меня напугали, шибко я боюсь. Оська, заступись за меня, — повернул он голову к приятелю. — Господин хороший пугает.
— Хватит тебе с ним толковать, дай ему по загривку и все, — угрюмо отозвался тот.
Сергей прикинул расстояние. От штабеля до насыпи было шагов пять. «Если ударить Федотка, можно будет проскочить». И, не долго раздумывая, он схватил лежавший у ног кол и кинулся на Федотку. Перепрыгнув через упавшего Федотку, он метнулся к насыпи и, почувствовав сильную боль в ногах, скатился вниз. Остальное помнил плохо. Очнулся, когда была глубокая ночь. Хотел подняться на ноги, но они слушались плохо. Видимо, Осип ударил по ним колом. Пополз на насыпь. Вот и мост. Опираясь на перила, с трудом перебрался на ту сторону и побрел к своему дому.
На стук вышел Прокопий и, увидев едва стоящего на ногах молодого хозяина, помог ему добраться до своей комнаты. Встревоженный Никита погнал работника за врачом.
— Кто тебя исхлестал? — сидя у кровати, допытывался он у сына.
Сергей молчал.
В соседней комнате горячо молилась Василиса Терентьевна.
— Пособи, пресвятая владычица, не оставь в своей милости раба твоего Сергея. — Старая женщина подняла глаза на лик богоматери, но та, казалось, целиком была занята кормлением своего младенца Иисуса и не слышала ее горячей молитвы.
…За время болезни Сергей похудел и осунулся. Подолгу сидел у окна. Дышал на обледенелые стекла в надежде увидеть Устинью. Однажды ему показалось, что она стоит на противоположной стороне улицы. Но мороз затянул стекло узором, и фигура девушки расплылась. Сергей торопливо соскреб лед, но улица уже была пустынна. Через неделю Сергей поправился.
В субботу, на первой неделе великого поста, заехала Дарья Видинеева. Это была женщина лет тридцати, с красивым, властным лицом, серыми, спокойными глазами, глядевшими из-под густых черных бровей. Толстые косы, лежавшие короной, как бы подчеркивали важность ее осанки. Ее приезд переполошил всю семью. Никита Захарович не знал, куда и усадить дорогую гостью. Правда, Дарья Петровна заехала как будто по делу, но хитрый Никита понял настоящую причину ее визита.
Сергей по обыкновению был с ней сдержан и отвечал на вопросы коротко. За чаем Дарья Петровна украдкой поглядывала на его побледневшее лицо и заметно волновалась.
— Так я жду вас на поминки во вторник, — поднимаясь из-за стола, заговорила Дарья Петровна, — скоро год, как скончался Василий Николаевич. Приезжайте всей семьей.
Простившись со стариками и Агнией, она протянула руку Сергею. Юноша почувствовал чуть заметное пожатие ее пальцев, которые задержались в его руке, и, скрывая смущение, шумно отодвинул стул.