На обеде, который устраивала Дарья Петровна, гостей было мало. Утром прикатил на своем рысаке местный исправник старый холостяк Пафнутий Никанорович Захваткин. Был он по обыкновению навеселе и, выпив несколько рюмок малиновки, окончательно раскис.
— Рано, рано умер Василий Николаевич, — вытаскивая надушенный платок, он поднес его к покрасневшим глазам и, с трудом ворочая языком, продолжал: — Мужчина, скажу я вам, был орел. Помню, как-то закатились мы с ним на заимку старообрядца Фомы Гагарина. Сам старикашка на вид неказистый, но зато девки у него картинные красавицы. Одна была солдатка, знаете ли, такая канашка, тонкая в талии, гибкая, как лоза, а вторая — ну, как вам сказать, — Пафнутий на миг закрыл глаза, — пампушечка, полненькая, знаете, такая. — Икнув, гость потянулся к бутылке. Расплескивая вино, он вскоре опустился в мягкое кресло и, уставив осоловелые глаза на хозяйку, забормотал: — Отменные, доложу вам, красавицы. Эту самую пампушечку покойный ваш супруг, дай ему бог царствия небесного, целую неделю таскал с собой по степи… Ик! — исправник икнул и вскоре погрузился в сон.
Дарья Петровна сделала слуге знак, и тот, обхватив грузное тело Захваткина, вынес его к подъезду. Уложив бренное тело гостя в санки, он махнул рукой кучеру. Вскоре после исправника пришел соборный протоиерей отец Дометиан, видный мужчина с львиной гривой волос, одетый в шелковый подрясник. Вместе с ним явилась и его супруга, высокая, худая, затянутая в корсет, немолодая женщина. Семеня на коротких ногах, в гостиную вкатился маленький шарообразный дьякон и, путаясь в подолах длинного подрясника, благоговейно поцеловал руку своей патронессы — сухопарой попадьи.
Пришли две купеческих семьи, и вслед за ними, кланяясь, не спеша, вошел Никита Захарович с Василисой.
— А где Сережа? — глаза хозяйки беспокойно забегали по лицу Никиты.
— Задержался. Скоро приедет, — тихо ответил он и занял стул.
Василиса Терентьевна поправила кашемировое платье с воланами, и пока хозяйка занималась гостями, она успела осмотреть обстановку гостиной. Бархат, ковры, трюмо с множеством безделушек из кости и ореха, мягкая плюшевая мебель, горки серебра и посуды в старинном буфете, украшенном инкрустациями, — все говорило о богатстве хозяйки. Даже толстый бухарский кот, растянувшийся на подоконнике среди цветов, как бы подчеркивал довольство дома Видинеевой. Дарья Петровна, по случаю поминок мужа, оделась в черное платье из тяжелого шелка, которое выгодно оттеняло белизну ее лица и шеи.
Сергей пришел, когда уже закончился молебен и гости усаживались за стол. Стафей, одетый в сатиновую рубаху и плисовые шаровары, стоял за спиной хозяйки. Улавливая незаметные для гостей знаки Видинеевой, глухонемой слуга выносил из кухни разные блюда. Мясного по случаю великого поста не полагалось. Никита Захарович по просьбе хозяйки угощал мужчин наливками, которых у Дарьи Петровны было в изобилии. Выпил и Сергей. Духовные отцы и купечество к концу обеда, потихоньку расстегнув верхние пуговицы брюк, продолжали опустошать тарелки с рыбой и пирогами. Разговор за столом стал оживленнее. Никита Захарович пил мало и только следил за гостями и хозяйкой. Пьяный дьякон тупо таращил свои круглые глаза на рыжик, поддетый им на вилку, и бормотал: «А-а, попался. Вот я тебя съем. Ам!» — гавкнул он по-собачьи и, напугав сидевшую рядом попадью, ловко подбросил грибочек в рот, зажмурился и провел ладонью по своему пухлому животу.
Наблюдавший за ним Стафей потрогал хозяйку за плечо, радостно замычал и показал на дьякона. Та весело закивала головой и занялась женщинами. Попадья что-то зашипела на ухо своему супругу, беспокойно ворочая маленькой головкой на тонкой шее то в сторону дьякона, то на пустые бутылки, стоявшие перед ним. Протоиерей лениво махнул рукой. По его добродушному лицу было видно, что он привык к выходкам своего дьякона. Первым стал собираться домой богатый мануфактурист Петр Иванович Кочетков. За ним поднялись и остальные гости.
Провожая их к выходу, Дарья Петровна шепнула Сергею:
— Останься.
Молодой Фирсов молча кивнул, и когда Никита Захарович и Василиса поднялись, Видинеева, улыбаясь, сказала: — Сережу я отправлю позднее, он мне нужен по одному делу. — Фирсов погладил жиденькую бородку и покосился на стоявшего к нему спиной сына.
Когда закрылась за стариками дверь, Дарья быстро подошла к Сергею и, положив руку на его плечо, спросила:
— Почему такой пасмурный? Ты не доволен, что остался?
Юноша повернулся к хозяйке и, взяв ее за руки, слегка притянул к себе:
— Дарья Петровна, не хочу тебя обманывать, другая у меня на уме.
— Кто, скажи, кто? — ее губы задрожали и лицо слегка побледнело. — Кто? Ну, говори. — Дарья прижалась к Сергею и, гладя его волосы, ждала ответа.
— Устинья Батурина, дочь ямщика, — тихо сказал Сергей.
На мгновение взгляд Дарьи стал холодным, потом снова потеплел.
— Ты ее любишь? — Юноша молчал. — Любишь?
— Не знаю, — с трудом произнес Сергей и, точно стряхивая с себя какую-то тяжесть, сказал окрепшим голосом: — Выпьем, Дарья Петровна, раз справлять поминки, так лучше по обоим.
— По ком еще? — Глаза Видинеевой настороженно посмотрели на молодого Фирсова.
— По Устинье, — ответил решительно Сергей. — И, подойдя к столу, налил себе большой бокал вина и выпил залпом.
— Ну вот, это дело, — повеселела Видинеева и торопливо наполнила второй бокал.
Доставая икру, она прикоснулась грудью к плечу Сергея, и юноша почувствовал, как им стало овладевать непонятное, одурманивающее чувство. Быстро отодвинув рюмку, он порывисто поднялся и с какой-то незнакомой ему ранее, только что пробудившейся силой грубо обнял Дарью и жадно припал к разгоряченным губам..
…Проснулся он, когда уже было светло. На широкой кровати из красного дерева, под балдахином, разметав по подушке пышные волосы, спала Дарья. Дышала она глубоко и ровно, полуоткрытые припухлые губы манили Сергея, он наклонился и мягко припал к ним. На пышном ковре, катая клубок ниток, играл кот. Приподнявшись на локте, юноша долго смотрел на разрумянившееся лицо Дарьи. Боясь потревожить ее сон, он тихо оделся и вышел из дому.
…Никита Захарович, вернувшись из гостей, долго бродил из угла в угол в своей маленькой комнатке.
— Неужто дурак, проворонит свое счастье, а? Ведь капитал-то какой, миллионщица. Господи, вразуми ты его, — шептал он, ускоряя шаги.
Чутко прислушиваясь, не стукнет ли дверь в комнате Сергея, он продолжал бегать, точно запертый в клетку волк. И лишь когда часы пробили полночь, он немного успокоился и пошел в спальню. Василиса Терентьевна после трех рюмок наливки спала крепко, пожевывая во сне губами. Никита с ненавистью посмотрел на жену и, двинув ее в бок кулаком, привалился к стене.
На рассвете он поднялся на ноги и на цыпочках подошел к дверям комнаты Сергея. Прислушался. Там стояла тишина. Фирсов приоткрыл дверь. Кровать была пуста.
Потирая на ходу руки, Никита зашагал обратно в спальню, зажег лампаду и опустился на колени. Благочестивые старцы Зосим и Савватий угрюмо смотрели с иконы на коленопреклоненного Фирсова. Крестясь на праведников, Никита думал:
— Плохой лак попал, борода-то у Савватия облупилась, на вершок короче стала, чем у Зосима. Надо прошпаклевать. Сергей ночевал у Дарьи, дай бог удачи.
Перекрестившись еще раз, Фирсов поднялся на ноги и облегченно вздохнул.