Ральф Донгерфилд первый прибыл в Сент-Остель в это сентябрьское утро; остальные гости должны были днем приехать на автомобилях. Был понедельник, а выставка назначена на четверг. Вечером должен был состояться бал по поводу совершеннолетия богатого сироты-баронета, живущего по соседству, а в среду Губерт и Ванесса устраивали танцы для избранных. Они обсуждали вместе план своих приемов. Губерт снова надел на себя панцирь отчужденности. Он избегал смотреть на нее, был чрезвычайно суров и холодно говорил с ней. Ванесса буквально обратилась в ледышку. Ее ответы были односложны.
-- Я надеюсь, вы проявите интерес к вашим гостям, -- сказал он, наконец, взбешенный. -- Они привыкли, приезжая в Сент-Остель, чтобы все здесь было вполне прилично.
-- Конечно, я буду вежлива с ними, -- ее тон был высокомерен, -- но я едва знаю их имена. Будет лучше, если вы сообщите мне об их личных особенностях.
Говорила ли она саркастически? Он был еще более раздосадован.
-- У них нет никаких особенностей. Это просто милые люди, которые должны чувствовать себя здесь, как дома.
-- Значит, только хозяйка дома будет здесь чужая, -- глаза Ванессы вспыхнули.
Губерт взглянул на нее, пораженный. Таким тоном она с ним еще никогда не говорила! Он чувствовал себя смущенным -- он хорошо помнил, что сам во время медового месяца определил ей такую роль. Хотел ли он и теперь, чтобы она оставалась чужой, теперь, когда, посмей он только взглянуть в лицо своим настоящим чувствам, он держал бы ее в объятиях, прижав к своей груди...
Он отвернулся к окну в ту минуту, когда Ральф Донгерфилд входил в комнату. Его приход был с облегчением встречен обоими. При виде его лицо Ванессы просветлело. Он будет ее союзником, ему станет она задавать вопросы о гостях -- она была слишком оскорблена, чтобы спрашивать еще что-либо у мужа.
Ральф понял, что здесь пронеслась буря, и благодаря его такту и разговорчивости завтрак прошел благополучно. Сейчас же Губерт оставил их одних.
Печальные глаза Ванессы тронули Ральфа. Она безусловно изменилась за те две недели, что он отсутствовал. Красота ее стала более утонченной -- вероятно, она была очень несчастна.
-- Дорогая маленькая кузина, расскажите мне все, -- сказал он, когда они уселись в греческой ротонде под тенью группы буков.
-- Что значит "все"? -- спросила она просто.
-- Все -- это вы. Я вижу перемену в вашем лице. Вы очень изменились -- ваши глаза стали трагическими и под ними легли тени, и вы так страшно бледны... Я хотел бы, чтобы вы были счастливы.
-- Кузен Ральф! Бывает ли кто-нибудь счастлив на этом свете? Когда я была еще девочкой и жила за границей, я познакомилась с различными религиями. Папа не желал, чтобы я присоединялась к одной определенной, и я знала обо всех. И мне кажется, все они учат, что здесь, на земле, нет такой вещи, как счастье, а только страдания и жертвы.
-- Конечно, счастье существует, вы не должны говорить таким образом, иногда даже страдание дает нам счастье.
Она смотрела на голубой простор перед ними, и Ральф подумал, что никогда не видел ничего более прекрасного, чем ее профиль, совершенные классические линии ее головы и высокой стройной шеи. И снова он удивился Губерту. Пришло время, когда он должен внушить ему некоторые мысли.
-- Ванесса, простите меня, если я дерзок... Чувствуете ли вы действительно неприязнь к Губерту? Когда я вошел, вы оба выглядели такими рассерженными. Он самый близкий из оставшихся у меня людей, и я чувствую, что вы не разглядели в нем настоящего человека...
Инстинкт подсказал Ванессе, что она не должна ни с кем, даже с Ральфом, рассуждать о своем муже, поэтому она сказала только:
-- Я полагаю, наш брак -- обычный брак по расчету, мне кажется, мы делаем то, что можем, -- ведь мы совершенно не знаем друг друга.
-- Вы способны на большую любовь.
-- Любовь? Она пугает меня. Не будем больше говорить об этом. Расскажите мне о гостях, которые будут, чтобы я не наделала ошибок.
Ральф понял, что она больше ничего о себе не скажет, и помогал ей, как только мог, в течение всего дня, пока стали прибывать первые партии гостей. Между ними была и Алиса Линкольнвуд -- свежая и прекрасно одетая.
Она была слишком хорошо воспитана, чтобы не быть вполне приветливой с Ванессой. Ральф наблюдал вооруженный нейтралитет, установившийся между обеими женщинами. Это развлекло бы его, если бы он не заботился о счастье Ванессы. Губерт также наблюдал за ними. Как мог он выносить Алису или какую бы то ни было другую женщину? Никто из всех, кого он знал прежде, не выдерживал сравнения с этим обворожительным созданием -- его женой. Но он еще не изжил свою злобу на всю эту историю, а Ванесса не проявляла в отношении его и тени симпатии. Если он даже сделает первый шаг -- вполне вероятно, что она обрежет его и унизит, а он не хотел подвергнуть себя такой опасности. Все устроится само собой -- так он полагал и не принимал никакого решения. Но вид и у него был очень печальный.
За обедом Губерт сидел по правую руку Алисы и казался таким далеким, что она почувствовала себя страшно раздраженной.
Ванесса изо всех сил старалась не следить за ними. Цветы мешали ей видеть Губерта, но она могла наблюдать за выражением заинтересованности на лице герцогини; раз или два она поймала ее взгляд, полный значения, и яростная ревность с новой силой разгорелась в ней. Ее выручала только привычка владеть собой, привитая строгим воспитанием. Мало женщин ее возраста могли бы вынести такое напряжение с таким внешним спокойствием, как это удавалось Ванессе.
Один только Ральф видел, что она страдает.
-- Она даже слишком хороша, -- сказала его соседка за столом, -- но у нее очень таинственный вид. Так и кажется, что какая-то трагедия должна произойти у нее в жизни, иначе она не была бы полна такого драматического интереса, ведь такая редкость -- искреннее чувство в нашей обыденной жизни.
Во время обеда середину зала освободили от мебели. Музыканты, игравшие в продолжение обеда нежные мелодии, теперь начали волнующий степ, и Губерт с герцогиней открыли бал. Алиса, сохраняя полное достоинство, старалась быть особенно увлекательной. Она в совершенстве владела искусством одеваться, а честолюбивое желание превосходить всех окружающих было очень сильно у этой богатой вдовы-герцогини! В течение всей своей жизни она привыкла к поклонению.
Щеки Ванессы стали пунцовыми, страсть и ревность почти лишили ее самообладания. Чарльз Ланглей подошел к ней, и первый раз в жизни она улыбнулась с расчетом. С полным безразличием принимала она прежде выражение его горячего восхищения. И сейчас он почувствовал себя на седьмом небе от счастья и стал нашептывать ей слова восхищения, когда они поравнялись с другой парой.
Губерт заметил это и бессознательно так дернул свою партнершу, что она удивленно вскрикнула:
-- Губерт!
Он спросил:
-- Это я плохо танцую или вы?
-- Конечно, не я! Вы даже толкнули меня!
-- С вашего разрешения, сядем, пожалуйста.
Они вышли на террасу через большую стеклянную дверь.
Ванесса почувствовала, что не может больше сделать ни шагу. Чарльз Ланглей говорил ей теперь, что она слишком прекрасна, чтобы ею пренебрегали, что он просто обожает ее.
-- Зачем вы говорите мне это? -- спросила она, почти не сознавая, что говорит, так как все ее внимание было занято Губертом.
Безразличие ее тона укололо его.
-- Потому что я люблю вас, а ваш муж, подобно всем другим, просто слепец.
-- Мистер Ланглей, как вы смеете так говорить со мной?
Значит, все замечают, как Губерт обращается с нею!
Чарльз Ланглей только крепче прижал ее к себе, и она почувствовала себя униженной.
Теперь, продолжая танцевать, она сохраняла высокомерное молчание. Ее взгляд не отрывался от стеклянной двери, ведущей на террасу, через которую ей был виден клочок платья герцогини.
Они, должно быть, стояли как раз за дверью. Губерт, вероятно, шептал ей на ухо те же слова, которые только что выслушала она сама, но ведь какая огромная разница -- говорить самому или только слушать!
У самого ее уха прозвучал голос Чарльза Ланглея, шепчущего ей:
-- Но если дружище Губерт такой олух, почему вы не хотите разрешить мне сделать вас счастливой?
Наверное, будет умнее обратить это в шутку вместо того, чтобы подымать историю, поэтому она презрительно рассмеялась и высокомерно оборвала его:
-- Что за смешные вещи вы говорите, как можете вы сделать меня счастливой!
-- Очень легко, если вы не будете всегда так одергивать меня!
Ванесса снова засмеялась, но в ее чудесных глазах было страдание.
-- И что же вы для этого сделаете?
Чарльз смотрел на нее взглядом, полным страсти. Губерт сделал шаг к двери и видел все это. Слепая ярость охватила его.
-- Мне кажется, ваша жена не чувствует огорчения от вашего отсутствия, -- с легкой насмешкой промолвила Алиса.
Она тоже подвинулась. Он с яростью посмотрел на герцогиню и, проводив ее обратно в зал, оставил возле Ральфа, а сам направился к той паре и остановил их, когда они проходили мимо.
-- Я полагаю, в этой комнате слишком жарко для вас, Ванесса: вы выглядите уставшей, пойдемте.
Чарльз Ланглей потрепал его по спине с циничной фамильярностью.
-- Мой старый, добрый Губерт, как вы заботливы! -- и присоединился к группе возле герцогини и Ральфа.
Ванесса захватила с собой в зал китайскую шаль, подаренную отцом. Она лежала на диване, и Ванесса, взяв ее, накинула на плечи. Затем Губерт почти насильно повел жену на террасу.
Несколько других пар прогуливалось здесь, поэтому он потащил ее дальше, к ротонде, за группу лавровых кустов. Здесь он остановился и гневно взглянул ей в лицо.
-- Как смеете вы так смотреть на Чарльза и позволять ему так смотреть на вас? Ваше поведение самого дурного тона!
Его голос был полон убийственного презрения -- так часто звучит голос ревности. И это пробудило в Ванессе дух Монтаньяни.
-- И вы смеете осуждать меня?
-- Потому что, к несчастью, вы являетесь для света моей женой.
Она издала какой-то невнятный звук -- не то вздох, не то рыдание. Это был голос глубокого страдания.
Этот стон поразил Губерта, но он был слишком рассержен, чтобы сознавать, как сильно заставляет ее страдать, -- напротив, ему доставляло почти удовольствие, что он может это сделать.
Человек, притаившийся в кустах, услышал этот звук, хотя и находился недостаточно близко, чтобы расслышать слова. Его безумные глаза блеснули в темноте. Губерт и Ванесса стояли в лунном свете, и он мог различить яркие цвета шали Ванессы.
-- Что говорил вам Чарльз? -- продолжал свирепо Губерт. -- Я должен знать, я настаиваю на этом!
-- А если я отказываюсь отвечать вам?
-- Вы обязаны меня слушаться, -- он грубо схватил ее за кисти рук, -- я вправе знать!
Ванесса презрительно рассмеялась. Значит, права принадлежат только одной стороне?
-- Я с таким же правом могу спросить у вас, что вы говорили герцогине!
Он почувствовал себя уязвленным -- в нем закипело негодование ко всякому, кто вмешивается в его дела, и он не мог согласиться с участием в них Ванессы.
-- В моей семье не привыкли, чтобы графини Сент-Остель через два месяца после свадьбы позволяли посторонним мужчинам на глазах у всех ухаживать за собой!
Ванесса вся загорелась.
-- Почему же вы женились на мне, если я вам так не подхожу?
Он горько рассмеялся.
-- Как будто вы не знаете, почему я женился на вас!
-- Нет, я часто задумывалась над этим.
Он пристально посмотрел на нее, удивление на мгновение охладило его ярость, затем образ Чарльза Ланглея, склонившегося к ней, вытеснил из его сознания все остальное, и в нем снова закипел гнев.
-- Я приказываю вам сказать мне, что говорил вам Чарльз Ланглей! Конечно, что он в вас влюблен?
Ванесса молчала. Губерт все еще держал ее за руки, он сжал их -- она вскрикнула.
-- Вы мне делаете больно!..
Он бросил ее руки.
-- Говорил ли он, что любит вас?
Она безразлично пожала плечами.
-- И вы позволили говорить вам это... Как вы смели!
Ванесса невесело рассмеялась.
-- Он сказал мне также, что я прекрасна, а мною так пренебрегают.
Ее голос звучал вызывающе...
Гнев Губерта еще более возрос. Она одержала над ним верх.
Значит, посторонние замечают, что он пренебрегает ею: он сам навлек это на себя.
-- Я не стерплю, чтобы мужчина говорил вам, что он вас любит -- слышите вы это! Но Чарльз не посмел бы так вести себя, если бы вы не подали ему надежды. Вы единственно виновны в этом!
-- Конечно.
-- И что вы мне ответите -- сочувствуете вы мне?
Она посмотрела на него гневно, и при лунном свете он мог видеть, что лицо ее стало совсем белым.
-- Едва ли все ваше поведение, унижающее меня, нуждается в моем сочувствии.
Они пристально смотрели друг другу в лицо, и вспыхнувшая злоба делала все шире пропасть, разделяющую их. Ванесса продолжала:
-- Ваши друзья вчера назвали меня дочерью ростовщика. Вы пренебрегли мною и унижаете меня, а теперь еще делаете унизительные сравнения между мной и вашей семьей... Я не желаю больше переносить все это!
Она повернулась, с высоко поднятой головой быстро пошла к дому и, пройдя столовую, вбежала по лестнице в свою комнату. Здесь она бросилась в кресло и сжала руки.
Как он ее презирает, если считает даже, что она не умеет поддержать честь его семьи!
Отчего она не прогнала Чарльза Ланглея вместо того, чтобы просто не отвечать ему, -- какой-то демон несчастий преследует ее и ставит в ложное положение.
Но почему все-таки Губерт женился на ней? Знает ли это ее отец? Что-то некрасивое связано с ее браком, и она -- несчастная марионетка во всем этом. Ее волнение усилилось, ей стало плохо, она почти лишилась чувств.
После ухода Ванессы Губерт остался стоять, как будто остолбенев. Водоворот мыслей и чувств переполнял его, но главным из них было то, что она не знает причины, заставившей его жениться на ней. Ванесса не покупала себе графского титула! Она ни в чем не виновата -- она орудие в руках своего отца. Он был страшно несправедлив по отношению к ней. Неудивительно, что она его ненавидит и прислушивается к словам Чарльза! Он пошел по направлению к дому, его гнев остыл, оставалось только смешанное чувство беспокойства и запутанности. Губерт старался установить свою точку зрения. Войдя в зал, он наткнулся на Ральфа.
-- Где Ванесса? Вы не видели ее, Ральф?
-- Нет, я удивляюсь, что с ней -- она сегодня выглядит ужасно бледной, Губерт; надеюсь, она не больна...
Дружище Ральф был просто глупцом -- она бледна потому, что ненавидит его, Губерта, и это тем ужаснее, что он наконец знает, что любит ее. Он гнусно обращался с ней, если она невинная жертва, а не соучастница планов своего отца.
Губерт посмотрел на Ральфа как на пустое место и отошел.
Они связаны друг с другом, и, может быть, со временем он заставит ее думать иначе. Явившаяся вдруг мысль утешила его -- ведь она принадлежит ему и не может уйти от него.
В это время герцогиня обратилась к нему:
-- Губерт, отчего вы так уставились в пространство? Говорят, что бывают лунные удары -- теперь я думаю, что это действительно верно. Очнитесь и пойдемте танцевать.
Он машинально обнял ее за талию, и они закружились. В это время Ванесса, придя в себя и приняв спокойный вид, спускалась по большой лестнице, чтобы продолжать играть свою роль хозяйки дома.