На следующий день большинство гостей снова отправилось на выставку лошадей, но Ванесса осталась и Ральф Донгерфилд остался с нею. Она сослалась на то, что хочет посмотреть, как все будет устроено для танцев. Ванесса была рада нескольким часам покоя. Ральф на своих костылях приковылял с ней к столу, и она села, вытянувшись в кресле. Она чувствовала, что не должна больше поддаваться слабости и тоске, иначе время, оставшееся до конца приема, покажется ей слишком тяжелым.
Ральф наблюдал за Ванессой, его добрые глаза были полны симпатии к ней. Может ли иметь в глазах мужчины хоть малейшее значение вопрос о происхождении по отношению к такому дивному созданию, как Ванесса? Какое значение имеет то, что она еврейка? И что ее отец банкир?
Каждая черта ее лица выражала силу характера. Линии рта были тверды и в то же время чувственны... Форма лба -- чистая и благородная, а глаза поистине прекрасны. Но трагедия таилась в них...
-- Разве не чувствуется в воздухе что-то странное, кузен Ральф? -- спросила Ванесса с легкой дрожью. -- Что-то давящее, хотя на небе нет ни тучки?
Ральфу нравилось, когда она называла его "кузен Ральф" -- он просил ее при их первой встрече называть его по имени, и для бедного прелестного ребенка это было большой поддержкой.
-- Я думаю, есть невидимые силы в воздухе, которые могут каким-то образом влиять на нас, -- согласился он, -- в один прекрасный день наука откроет это. Ваши глаза полны тайны, Ванесса.
Она повернулась и посмотрела на него -- все страдание ее души, казалось, отразилось в этом взгляде.
-- Дитя, скажите мне, что смущает вас?
-- Ральф, я ненавижу герцогиню Линкольнвуд. Почему она всегда рядом с моим мужем?
Ральф не знал, что ей ответить. Он и сам в глубине души не был уверен в характере отношений Губерта и Алисы. Если он рассеет, или, по крайней мере, постарается это сделать, тревогу в душе Ванессы, это может оказаться только временным средством утешить ее... Как же лучше поступить?
-- В вашей жизни, Ванесса, может быть много интересного, помимо Губерта и его старых приятельниц. Я хотел бы, чтобы вас интересовало все то хорошее, что стало вам доступно благодаря вашему высокому положению.
-- Я стараюсь это делать, но здесь, в вашем свете, меня не любят -- я здесь чужая.
-- Чепуха! Всякий, кто вас знает, полон восхищения.
-- Я слышала на балу в Кингсборо, как меня назвали "дочь еврея-ростовщика"...
Ральф дымил своей папиросой.
-- А если так, то победа вашей обаятельности над всеми предрассудками -- тем большее достижение, -- ведь легко дающиеся вещи не имеют цены в наших глазах.
Ванесса вздохнула, мысли ее блуждали. Ей казалось, что в настоящую минуту ничто, кроме любви Губерта, не имеет для нее реального значения. Он был началом и концом всех вещей. Какой смысл в ее жизни, если все долгие годы она проведет одинокой и жаждущей любви, наблюдая в лучшем случае его полное к себе равнодушие, а в худшем -- еще и привязанность к другой женщине.
Тогда она подумала о тайне, которую хранила. Свойственная ей застенчивость, результат сурового воспитания мадам де Жанон, не позволяла Ванессе открыть тайну Ральфу -- единственному на свете человеку, к которому она чувствовала симпатию. Отца, конечно, это сильно заинтересовало бы и, может быть, родственников Губерта тоже, но самого Губерта?.. Какой интерес может испытывать он к ребенку от женщины, которую презирает? Вероятно, ему будет даже досадно. Какой во всем этом смысл? Почему он женился на ней? Почему оставляет ее с тех пор одну? И почему он так груб с ней в эти последние дни?
Ванесса была слишком неопытна, чтобы делать правильные выводы из того, что видела, чтобы понять, что необузданная ревность отнюдь не означает безразличия. Она считала настроение Губерта следствием его гордости и не подозревала, что в нем горит любовь к ней. Она вспоминала, каждый раз со свежим уколом в сердце, его слова о ее поведении "дурного тона", и о том, что "к несчастью" она его жена. Значит, он жалеет, что связан с нею... Нет, совершенно невозможно говорить об этом -- все должно быть предоставлено судьбе. Она слишком утомлена и подавлена, чтобы дальше выносить оскорбления. Она только надеется, что Бог, не ограничивающий себя какими бы то ни было религиями, сохранит ее дух достаточно сильным, чтобы она осталась самой собой, даст ей мужество продолжать жить, нелюбимой и презираемой, жить для ребенка от любимого человека.
-- Ванесса, о чем вы думаете, моя маленькая дорогая кузина?
Она чуть не подскочила при звуке голоса Ральфа -- так далеко были ее мысли.
-- Может быть, я молилась, кузен Ральф... Давайте поговорим о новых книгах об античной цивилизации, которые вчера прибыли из Лондона.
-- Высокой стеной ограждаетесь вы от всех.
-- Так лучше. Вы можете смеяться, потому что думаете, что я еще так молода, но я твердо знаю, что если хочешь выиграть, нужно все решать самой и переносить все также только самой.
Ральф исполнил ее желание, и они заговорили о книгах, но у него осталась на душе тяжесть какого-то зловещего предчувствия, особенно когда вся компания возвратилась с выставки, а Губерт отправился с Алисой играть в теннис, снова оставив Ванессу совершенно одну.
Губерт не заметил этого.
Удачной уловкой -- сказав, что они должны получить реванш у Чарльза Ланглея и кузена Губерта, которые накануне победили их, -- герцогиня буквально заставила Губерта пойти играть. Он же в действительности желал одного -- оставаться возле Ванессы и постараться изменить тон, установившийся между ними. Ему и в голову не приходила мысль, что она ревнует его к Алисе, ведь все это время он не видел от Ванессы ничего, кроме ледяной холодности.
-- Какой сегодня зной, как душно, -- сказала герцогиня, сбрасывая свою элегантную спортивную куртку, -- можно подумать, что надвигается гроза.
-- И ни одной крошечной тучки на этом скверном небе, -- отозвался кузен, посылая мяч прямо над головой Губерта.
Ванесса -- она стояла вдалеке, под буками, где собрались гости, -- чувствовала, что каждый ее нерв дрожит в отдельности. Почему, почему ею всегда пренебрегают и оставляют в стороне -- ведь она хозяйка дома. Герцогиня даже не спросила ее, можно ли им играть сейчас или нет, она пришла с этим планом, совершенно игнорируя Ванессу, и захватила в свои руки Губерта, как будто он принадлежит ей одной.
Их радостный смех доносился с лужайки, они были такими веселыми и дружными, и так свободно общались друг с другом, без этой церемонной вежливости, с которой обходилось с нею большинство мужчин.
"Они знают, что он презирает меня, и потому ведут себя так, -- думала Ванесса, чувствуя себя совершенно несчастной. -- Они берут пример с Губерта. Если бы он любил меня, и они знали об этом, они были бы совсем другими".
Не было ничего определенного, на что она могла пожаловаться. Вся компания, исключая Алису, выказывала ей уважение, но была какая-то тень, какое-то неуловимое "нечто" в их обращении с ней.
Ральф видел, что она страдает, но ничего не мог поделать. Когда партия в теннис окончилась, четверо игроков присоединились к остальной компании, пившей под деревьями прохладительные напитки. За столом велся общий легкий разговор. Чарльз Ланглей рассказывал, что, как говорил один человек на выставке, прошлой ночью в Лилиесфилде была горячая погоня за браконьером, расставившим силки на молодых куропаток. Губерт прислушался и вспомнил о шуме в лавровых кустах. Ванесса наблюдала за ним. Никогда еще он, казалось ей, не выглядел таким привлекательным, как сейчас в теннисном фланелевом костюме. Прирожденное изящество движений, отточенное благодаря спортивной тренировке, придавало всему его облику особое обаяние. Легкий румянец на загорелом лице и ясные синие глаза всегда вызывали восхищение женщин, а его равнодушие делало его еще более желанным.
Ванесса, глядя на него тайком, трепетала от любви и горя. Ведь он принадлежит ей по закону, ей, а не герцогине! Все, что здесь происходит, -- позор. Она больше не могла этого вынести и, возвратясь наконец в дом, бросилась к окну в своей комнате. Здесь, стоя у окна за сетчатой занавеской, она смотрела на лужайку, где Губерт, растянувшись на траве у ног герцогини, с беззаботным видом трепал за уши свою собаку.
Потрясающий порыв страсти охватил Ванессу.
-- Я убила бы ее, если бы могла, -- шептали ее дрожащие губы, -- он мой, а не ее!