В 1880 году, после того, как С.Н. Шубинский потерпел своего рода крушение с изданием "Древней и Новой России", он с помощью Алексея Сергеевича создал "Исторический Вестник". Вот что по сему предмету редактор нашего журнала повествует в имеющейся у меня его автобиографической записке:
"Как-то раз, если не ошибаюсь, в марте месяце (1879 года), я зашел к А.С. Суворину, всегда любезно относившемуся ко мне лично и к "Древней и Новой России", для которой он даже написал года три назад, по моей просьбе, статью о Пушкине. В откровенной беседе я между прочим рассказал ему о положении дел "Древней и Новой России" без всякой задней мысли, кстати, спросил, не укажет ли он мне на кого-нибудь, к кому я мог бы обратиться с предложением приобрести этот журнал. К величайшему моему изумлению, он, не задумываясь, выразил готовность купить и продолжать издание. Предложение это было так для меня неожиданно, что я счел его не более как пустой фразой. Я просил Суворина посерьезнее подумать об этом и сказал, что зайду через неделю. В назначенное время я явился и услышал то же согласие, но выраженное уже в положительной форме, причем он уполномочил меня войти в соглашение с Грацианским. Желая расстаться с моим издателем самым дружелюбным образом и заботясь искренно о том, чтобы облегчить ему, насколько возможно, понесенные на журнале потери, я предложил Суворину уплатить Грацианскому за право издания 5000 рублей и без возражения получил согласие и на это.
Обрадованный, я поспешил в тот же день передать Грацианскому мой разговор с Сувориным. Он выслушал мои объяснения с нескрываемым неудовольствием и не дал никакого решительного ответа, обещаясь подумать. В последующие дни я настаивал на каком-нибудь решении, но, несмотря на все усилия, не мог ничего добиться. Меня это ужасно волновало, и я тщетно ломал себе голову, стараясь разгадать причину такого образа действий Грацианского. Он сам разъяснил мне ее впоследствии. Постоянный сотрудник "Древней и Новой России" П.А. Гильтебрандт, узнав о переговорах моих с Грацианским, убеждал его не продавать издания, уверяя, что оно погибает единственно от моей неумелости, и вызвался поднять его под своим редакторством. Однако я продолжал требовать категорического решения и наконец поставил вопрос ребром. Грацианскому уже нельзя было долее уклоняться, и он объявил свое "последнее слово". Он потребовал, чтобы Суворин, кроме уплаты 5000 рублей за право издания, додал бы на свой счет подписчикам остающиеся восемь книжек "Древней и Новой России" за 1879 год, что, по меньшей мере, равнялось еще 12000 рубл. Условие было невозможное, и я с тяжелым чувством ушел от Грацианского, пожелав ему не раскаяться в том, что он не воспользовался моим посредничеством, в котором я руководился единственно сердечным побуждением оказать ему услугу.
Тогда мы с Сувориным решили основать новый исторический журнал. Я составил программу, в которую, соображаясь с вкусами публики, ввел исторический роман и повесть и иностранную историографию, а Суворин придумал, нельзя сказать, чтобы очень удачно, название "Исторический Вестник". Я поехал к тогдашнему председателю главного управления по делам печати, В.В. Григорьеву, объяснил ему все дело и получил уверение, что новое издание не встретит ни малейших препятствий. На следующий же день Сувориным было подано официальное прошение о разрешении издавать "Исторический Вестник", а я, согласно условию, заключенному со мною при основании "Древней и Новой России" Грацианским, заявил последнему, что с 1-го октября оставляю редактирование этого журнала*. С энергией и надеждой на хорошее будущее отдался я организации нового предприятия. Все шло очень успешно и радовало меня, как вдруг раздался удар с той стороны, откуда я всего менее мог его ожидать. Однажды вечером подают мне пакет за казенной печатью. Развернув заключавшуюся в нем бумагу, я остолбенел. Главное управление по делам печати уведомляло меня, что министр внутренних дел Маков не разрешил издание "Исторического Вестника".
______________________
* После меня Грацианский выпустил несколько книжек "Древней и Новой России", под редакцией П.А. Гильтебрандта, а затем, в марте 1880 года, прекратил издание.
Я провел очень скверную ночь и на другой день, рано утром, надев мундир, отправился к Макову. Он принял меня довольно любезно и объяснил причину своего отказа.
-- В последнее время, -- сказал он, -- в печати стали появляться неблаговидные, пошлые намеки на то, что будто бы я и в особенности В.В. Григорьев оказываем какое-то исключительное благоволение к Суворину; во всем ему мирволим и предупредительно исполняем все его желания. Разрешить ему еще новое издание, когда только недавно разрешено "Еженедельное Новое Время", значит дать его противникам повод к новым инсинуациям. Господа журналисты дошли до того, что в полемике между собой не стесняясь обливают друг друга помоями, и я не хочу, чтобы брызги этих помоев попали в меня и В.В. Григорьева, которого я уважаю. Вам лично я разрешу издание, а Суворину нет.
От Макова я поехал к Суворину и сообщил ему о происшедшем, разумеется, со всеми мелочами. Хотя он и старался казаться совершенно равнодушным, но я заметил, что рассказ мой о неожиданном для него препятствии, встреченном на первом же шагу "Историческим Вестником", охладил его к задуманному изданию. Он старался меня успокоить и сказал, чтобы я просил о разрешении издания на свое имя, а он не отказывается, как уже обещал, давать все материальные средства для его осуществления и ведения. Это было благородно и не могло не тронуть меня. Я опять поехал к Макову и с трудом убедил его позволить мне напечатать в объявлениях об издании "Исторического Вестника", что этот журнал будет издаваться "при содействии А.С. Суворина", и что ответственность за исправный выход книжек и аккуратность всех расчетов принимает на себя книжный магазин "Нового Времени". Первый (1880-й) год "Исторический Вестник" выходил с моей на нем подписью, как "редактора-издателя", но через год обстоятельства переменились, и Суворину без всяких затруднений разрешили подписываться издателем, которым он и был в действительности".
В создании "Исторического Вестника" сказались, как то я и отметил в своей речи на могиле Алексея Сергеевича, вся типичность, благородство и широта его природы. Будучи деятелем очень определенного политического стяга, он предоставил редактору журнала, принадлежавшему скорее к западнической либеральной фракции, полную свободу действия, полную независимость, охотно допуская, чтобы в журнале, издаваемом под его флагом, работали не только люди ему единомышленные, но и инако верующие и даже принципиальные противники. Если вспомнить историю журнала, то мы увидим в ряду его сотрудников В.О. Михневича, Г.К,. Градовского, Р.И. Сементковского, В.И. Модестова и др., которые, будучи постоянными работниками "Новостей" О.К. Нотовича, почти ежедневно вели принципиальную борьбу и с "Новым Временем", и с самим Сувориным, как автором "Маленьких писем". Такого рода терпимостью издатель "Исторического Вестника" как бы отмежевал газетное преходящее и повседневное от журнального научно-литературного.
Он горячо любил этот издаваемый им журнал, высоко ценил своего редактора и, когда мне приходилось по тем или другим редакционным поводам обращаться к нему в дни тяжких болезней С.Н. Шубинского по делам журнала, все лицо Суворина расцветало лаской и радостной улыбкой и ясно говорило о воодушевляющих его добрых чувствах. За месяц до кончины Суворина мне пришлось навестить его по одному случаю. Исхудалый, осунувшийся, бледный, сидел он у окна своего кабинета, видимо, страшно страдая от своего неизлечимого недуга. И нужно было видеть это сияние добрых глаз, когда я стал ему говорить о журнале, о планах на будущее, о здоровьи его друга-редактора!..
Страстный любитель истории, Алексей Сергеевич, кроме названных периодических изданий, охотно шел навстречу и роскошным издательствам в интересах все того же русского просвещения. Так, им изданы: "Иллюстрированная история Петра Великого" и "Иллюстрированная история Екатерине II", "Картины Лондонской национальной галереи", "Картины императорского Эрмитажа", "Историческая портретная галерея", "Дрезденская картинная галерея" с текстом г. Люке, "Император Павел I", "Император Александр I" и "Император Николай I" Н. К. Шильдера, "Олеарий, описание путешествия в Московию", и других иностранцев, писавших о России: Герберштейна, Флетчера, Плано Карпини, Корба, "Палестина" А.А. Суворина, "Исторические очерки и рассказы" С.Н. Шубинского и мн. др.
Благодаря любезному вниманию Алексея Сергеевича к моей скромной литературной деятельности, он согласился и на издание моих очерков по истории русской революции, которые в скором времени выйдут в свет.
Напрасно было бы думать, что, издавая роскошные книги, Суворин руководился какими-нибудь коммерческими расчетами; это была потребность его души, потребность сеять в России "разумное и вечное", и в этом отношении мне ярко вспоминается один характерный случай, обрисовывающий его как крупного издателя-мецената. Провинциальный наш сотрудник С.Н. Браиловский делает предложение об издании полного собрания сочинений поэта Пушкинской плеяды Туманского. Предполагая, что это издание будет носить характер изданий "Дешевой Библиотеки", вроде Веневитинова, Дельвига, Баратынского, Одоевского, Цыганова и других, С.Н. Шубинский, по соглашению с Сувориным, дает предлагающему благоприятный ответ: "присылайте, мол, собранное с вашим предисловием". Летом прошлого года С.Н. Шубинский тяжело заболел, а в это время от Браиловского получается тяжеловесная посылка -- стихи, письма Туманского, его, Браиловского, обширное предисловие. Суворин в городе, и больной редактор "Исторического Вестника" поручает мне с ним повидаться и сказать от его имени, что такого громоздкого издания нельзя предпринимать, что оно явно убыточно, что вышло недоразумение и что посылку нужно вернуть Браиловскому при объяснительном письме. Исполняю возложенную на меня миссию и слышу ответ:
-- Конечно, где теперь предпринимать такое издание...
-- Так я так и напишу Браиловскому и верну ему рукопись?
-- Нет, оставьте это все у меня. Я тут кое-что посмотрю.
-- Сергей Николаевич боится, что вы куда-нибудь засунете эти бумаги и потом их будет не найти.
-- Что это за анекдоты! Ничего я не теряю. А вы вот что лучше сделайте: повидайтесь на всякий случай с Богдановым (управляющий типографией) и Кормилицыным (управляющий магазином), пусть сделают смету и выскажутся, стоит ли город городить.
Навожу все справки, в точности выясняю, что издание несомненно убыточно. Докладываю Суворину.
-- Конечно, конечно, убыточно... Не до того теперь.
-- Так позволите взять пакет?
-- Что вы ко мне пристали? Я еще там не все просмотрел. Заходите через три дня.
Прихожу в назначенное время.
-- Что скажете, голубчик?
-- Да вот насчет Туманского опять...
-- А что такое? Я уже все отправил в типографию для набора. Я его издам. Третьего дня ночью мне не спалось, стал я все это перечитывать, и так на меня пахнуло стариной тридцатых годов, эпохой Пушкина, и так стало хорошо... Что тут какие-то рубли считать!
Затем с точно виноватой улыбкой добавляет:
-- Вы уж там как-нибудь умилостивьте Шубинского, чтоб он не сердился, что я не послушался его совета. Надо же и мне побаловаться!
Уже тяжко больной и в значительной степени сокращая издательскую деятельность меценатского порядка, он все же от времени до времени посылал свои неразборчиво написанные записочки С.Н. Шубинскому с запросами, нет ли в его библиотеке чего-нибудь редкого по истории России, что бы стоило издать. Приближенные часто должны были употреблять усилия, чтобы оберечь пылкого издателя от его невыгодных в материальном отношении замыслов и остановить его рвение.
Кроме только что перечисленных изданий исторического характера им выпущено в свет немало крупных литературных произведений и сочинений, как-то: Пушкина (под редакцией П.А. Ефремова), Лермонтова, Авсеенка, Апухтина, Бежецкого, П.П. Гнедича, Григоровича, Е.П. Карповича, А.Ф. Кони, В. Крестовского (псевдоним Хвощинской), Вас. Немировича-Данченка, Фофанова, Щеглова и других, а также и переводные: Жюля Верна, Данте, Фаррара, Фламмариона, Шиллера, Шопенгауэра, классиков -- Плутарха, Еврипида, Софокла, Эсхила, Эзопа и других.
Кроме любви к журналистике и издательству у Суворина была особенная страсть к театру. Можно сказать, что история русского театра за последние двадцать пять лет непосредственно связана с его именем. Еще на страницах "Петербургских Ведомостей" он выступал в роли театрального рецензента и сразу обратил на себя внимание как чуткий ценитель талантов и пониматель задач сценического искусства. С тех пор в течение сорока лет он не отходит от сцены, внимательно следя за всеми ее перипетиями, за порождением новых талантов и пробивая через казенную рутину официального театра новые пути. Не удовлетворенный в конце концов состоянием и репертуаром казенной сцены, он с 1895 года становится во главе театрального предприятия Литературно-Художественного общества (Малый театр); он открывает борьбу с театральной цензурой и добивается разрешения постановки таких драматических произведений, которые были под строгим запретом, как-то: трилогия графа А. Толстого, "Власть тьмы" Л.Н. Толстого; ставит на сцене "своего" театра ряд пьес из западноевропейской жизни и дает дорогу многим русским талантам, которые без его содействия со своими драматическими произведениями оставались бы не у дел. Я не имею возможности здесь говорить об этой стороне деятельности Алексея Сергеевича; отмечу лишь, что в своей кипучей театральной деятельности он не только проявлял свои силы как организатор и новатор, но и как выдающийся драматург, произведения которого с большим успехом обошли все сцены русских театров. Так, совместно с В.П. Бурениным он написал драму "Медея", самостоятельно комедию "Татьяна Репина", "Вопрос", ряд мелких пьес и, наконец, пятиактную драму "Царь Дмитрий Самозванец и царевна Ксения".
Последняя пьеса взяла свое происхождение из тех его трудов, которые были посвящены специально смутному времени; это время и таинственная личность Самозванца привлекали издавна его особое внимание. Он усматривал здесь своим критическим чутьем историка особенно рельефное проявление всех сторон русской жизни и силою глубокого анализа по случайным чертам восстанавливал истину о трагически погибшем первом Самозванце. Тождество последнего с царевичем Дмитрием было для него несомненно, и в целом ряде блестящих исторических статей со свойственной ему страстностью и талантом он доказывал свое излюбленное положение. Труды А.С. Суворина по смутному времени -- богатый вклад в нашу литературу и будут беспристрастными историками поминаться как прекрасный источник для изучения того загадочного времени.
Оставив по себе след в исторической науке, он связал свое имя и с историей литературы как знаток Пушкина при разоблачении известной подделки "Русалки" в "Русском Архиве". Тонкость его критических методов тут изумительна, и нужно только удивляться, что эта сторона его литературной деятельности осталась неоцененною нашим высшим рассадником просвещения в день его пятидесятилетнего литературно-общественного юбилея. Печальная политическая партийность сыграла тут свою роль, и, конечно, во всякой другой стране, где культура стоит выше, имя Алексея Сергеевича не было бы забыто аналогичными учреждениями.
Не считая мелких повестей, написанных им в начале его литературной деятельности, он написал и большой роман "В конце века. Любовь", где он тонко подметил тяготение нашего общества к тому таинственному неведомому, спрос на которое сейчас у нас так велик. Он в этом отношении как бы опередил общественную мысль и еще много лет тому назад сказал то, чем ныне так заняты гг. Розанов, Философов и другие.
Когда озираешь всю эту кипучую работу русского журналиста, этого организатора разных предприятий, этого представителя русской общественности и политической мысли, если попытаешься заглянуть за завесу его жизни, где шла непрестанная работа по сношению с видными деятелями русской и иностранной государственности, то приходишь положительно в недоумение, откуда этот колосс труда брал сил и времени для всего им делаемого. Я думаю, что в нашей общественной жизни второго Суворина еще не было -- по крайней мере, я в истории нашей литературы такого не знаю. Журналистика, историческая и литературная работа, деятельность по театру, непрерывная политическая борьба, вечное кипение вопросами дня, и все это в крупном масштабе, в ярком, подчас феерическом освещении! И при всем том удивительная простота личной жизни, полное отсутствие тщеславия и нежелание выставлять вперед своего имени для знаков признательности и благодарности. Он даже не хотел, чтобы справляли юбилей пятидесятилетия его литературной деятельности, грозясь уехать в этот день из Петербурга и не появиться на торжестве, если его организуют, и только просьбы и уговоры близких убедили его согласиться на этот праздник, к которому радостно готовились многие и многие русские люди. И празднество 27 февраля 1909 года вышло, действительно, на славу, как празднество общественное и политическое. Восстановим описание этого знаменательного в жизни А.С. Суворина дня по статье, которая была напечатана в нашем журнале.