Уже надвигались сумерки, когда горничная Антонины Михайловны доложила ей, что Чибисов, о котором она несколько раз уже справлялась, воротился домой и просит её к себе. Она поднялась во второй этаж и постучала у двери, где на карточке лаконично значилось: "Чибисов принимает с семи утра". Доктор оказался сидящим по-турецки на диване. Его маленькая кругленькая головка была покрыта феской, во рту он держал янтарный мундштук кальяна, изредка его посасывая. Гладковыбритый подбородок и ровно подстриженные седеющие бачки гораздо более делали его похожим на немца, чем на восточного человека. Впрочем он восточным человеком и не хотел казаться, а привык к тахте, кальяну и феске, двадцать лет подряд прожив на Кавказе.
При входе барыни, он спустил свои коротенькие ножки, успел сделать два-три маленьких шажка и даже облобызал ручку.
-- Я за советом к вам. Не помешала?
Он мотнул отрицательно головой, поправил зелёный абажур на свечах, и опять сел в прежнюю позу против неё.
-- Вы извините, -- соблюл он вежливость, -- привычка.
-- Сидите, -- в первый раз я вас вижу, что ли...
Он уставился на неё, ожидая объяснения.
-- Что вас целый день не было? мне одной скучно.
-- В станице был. Бабу резал. Нарыв вот какой. Всё снять пришлось.
-- Благополучно?
Он утвердительно моргнул глазами.
-- Андрей Андреевич, -- мне скучно. Не с кем слова сказать. Генералы и московские купцы мне не интересны -- а больше здесь никого...
-- Потерпите: скоро муж приедет.
-- Удивительно весело!
Глаза его прищурились и засмеялись, хотя лицо осталось серьёзным.
-- Ну да, конечно, -- сказал он. -- Пятый год женаты, слава Богу. Пора и честь знать. Только я вам никого здесь порекомендовать не могу.
-- Что вы мне за гадости говорите, как вы смеете! -- крикнула она.
Он вдруг потянулся с дивана через стол.
-- Дайте-ка пульс. Ого! -- Бьёт дробь. Чего же это вы?
-- Что?
-- Да ничего. -- Чем я виноват, что вы молоды. Ходит жизнь в вас и наружу просится. Тут уж ничего не поделать.
-- Я вас, доктор, знаю с пелёнок, а до сих пор понять не могу -- как вы смотрите на жизнь, на меня, на мужа... По-видимому вы его любите, а сами...
Доктор утонул в синеватой табачной дымке, так что несколько секунд лица его не было видно. Когда дым рассеялся, лицо снова было бесстрастно и спокойно.
-- Я созерцаю, как индийский йог, врачую болящих, а в философию не пускаюсь, -- проговорил он.
-- Вы сочувствуете браку?
Он пожал плечами.
-- Отчего же, -- при законном семейном очаге всегда бывает более или менее порядочный домашний стол.
Она нетерпеливо повернулась на стуле. Её он бесил. Он говорил совсем не то, что она хотела.
-- Вы опять за свою противную манеру разговаривать?
-- Ну, нет, для старого холостяка, как я, домашний стол -- большое дело.
Она оперлась на локти и внимательно посмотрела на него.
-- А отчего вы старый холостяк? Отчего вы не женились?
Он вынул янтарь изо рта и, задумчиво посмотрев в потолок, проговорил:
-- Так, что-то ни разу не захотелось.
-- Нет, вы от меня так не отвяжетесь: говорите, отчего вы не женаты?
-- Оттого что я не желал бы, чтобы моя жена скучала, вот как вы теперь. -- Он вдруг воодушевился и замахал своими пухлыми ручками, точно ловил что в воздухе. -- Оттого что я самолюбив, себялюбив, и чёрт меня знает ещё что. Если б я женился, я бы требовал, чтоб жена молилась на меня, потому что нет лучше меня существа в мире. А так как нет такой дуры, которая этому бы поверила, так я вот и сижу здесь один, бонзой, сам себе фимиам воскуряю. Вот отчего я не женат. Экономку в доме ещё готов держать -- и то затем, чтобы стерлядей покупать дешевле, -- а уж вот такую, как вы -- merci!
Он тяжело задышал, утомлённый и рассерженный на себя, что доставил себе столько труда, выговаривая совершенно ненужные слова и целые предложения.
-- Фу, какой вы сегодня, -- сморщась, сказала она.
-- Мало я видал вас, как же! -- бурчал он, уже на два тона ниже. -- Ведь и ко мне, когда я был помоложе, обращались: "Ах, я несчастная, ах, я не понята!"
-- Что же вы?
-- Утешал, как умел. У животных этого не бывает -- утешения-то; -- это только у нашей породы: путём высшего мозгового процесса додумываемся до необходимости совершить подлость. А впрочем кто их знает -- подлость ли это. Всё ведь от взгляда зависит...
-- Ну, а ваш взгляд? -- покусывая кончики своего платка, спросила она.
-- Да ведь и наш брат -- свинья порядочная. Как посмотришь со стороны на мужей, так и подумаешь: так тебе, скоту, и надо -- роговой оркестр, туш в честь того, что ты животное...
-- Однако настроение у вас сегодня!
-- Я всегда таков.
Они помолчали.
-- Вы знаете, здесь, в аулах, живёт у кабардинцев много наших дам из общества?
-- Знаю. Лечил их. Вы что же? В аул захотели?
Она густо покраснела.
-- Нет. Я собиралась только проехаться туда -- на праздник. Хотела спросить у вас совета -- ехать ли?
-- Другими словами, -- поднимая брови, сказал он, -- вы хотите, чтоб я не говорил мужу об этой поездке?
Она ни одной минуты не думала об этом. Но он ей подсказал далёкую, ей самой неясную, затаённую мысль.
-- Я никогда лишнего никому не говорю, -- продолжал он. -- Да и кто же узнает? Зачем благовестить о том, куда и по какой причине вы едете.
-- Андрей Андреевич, -- строго сказала она, вставая, -- вы привыкли говорить здесь с курсовыми дамами -- но я к таким разговорам не привыкла. Ваши намёки дерзки -- слышите, дерзки. И больше говорить с вами я не желаю.
Он опять потянулся к ней.
-- Дайте-ка пульс.
Она отвернулась и быстро вышла из комнаты.