Преимущественным правом на Желтогорячую эти дни пользовался адъютант Георгий Иванович. Она могла кутить со многими (в его обществе), с ней могли обращаться свободно, бесцеремонно и бесстыдно другие, но ночевать, когда он хотел, она оставалась только с адъютантом. И здесь у адъютанта, после туманной пьяной ночи, Желтогорячая мгновеньями обретала над ним какую-то кратковременную, вспыхивающую власть — власть женщины. Адъютант, разомлев от кутежа, истомленный близостью женщины, становился безвольным, вялым, податливым, совсем иным, не тем, каким бывал в штабе, среди офицеров, в отряде. Желтогорячая умела пользоваться этой расслабленностью Георгия Ивановича. Она сама тоже преображалась — делалась сдержаннее, скромнее, скупее на ласки. Она доводила в эти мгновенья адъютанта своей сдержанностью и холодностью до унижении, просьб, тихой покорности. Искусная в любовном ремесле, она овладевала невоздержанным, жадным до ласки мужчиной полностью — и, незаметно для него, мстила ему за все, что переносила от него на-людях, во время кутежей.

Глубокой ночью, после панихиды, она сидела возле адъютанта, который тянул ее к себе, задыхаясь и пьянея.

— Постой! — равнодушно говорила она. — Я устала... Лежи спокойно...

— Ну, приляг! Только приляг, Лидочка!.. Только приляг!..

— Оставь!.. Я посижу. Я говорю тебе — устала... Ты лучше вот что скажи: скоро конец этой собачьей жизни?

— Ложись, Лидочка... Скоро. Вот только перемахнем через Байкал.

— Мне надоел этот поход. Грязно, кругом вшивые, того и гляди, сыпняк поймаешь!.. Теперь бы ванну душистую с одеколоном принять, в постель чистую, свежую, чтоб электричество...

— Потерпи, все будет!

— Да когда же?..

Желтогорячая встала, отошла от адъютанта; он сел на лежанке и жадно тянулся взглядом за нею.

— Скоро!.. Ты зачем ушла?.. Пойди сюда, цыпленок! Пойди!..

— Ах, оставь!.. Слышишь, мне надоели эти грязные чалдонские избы, холода, ухабы...

— Только переберемся через Байкал — и там все наше!

— А у тебя денег хватит, чтобы там с треском пожить?

— Хватит!.. Да иди же сюда, Лидочка!

— У тебя свои есть, или ты про те, которые в ящиках?

— В ящиках никаких денег нет!..

Желтогорячая подошла к адъютанту ближе и сердито закричала:

— Ты мне эти фигли-мигли не строй!.. Ты другую дурочку найди и морочь.

— Да верно, Лидочка, ей богу, там уж денег нет!

— Нету?!. А куда же они делись?

Она подошла еще ближе, и адъютант ухватил ее за бедра и притянул к себе.

— Ложись! — шепнул он.

— Подожди... Минуточку подожди! — Придушенно ответила она, не вырываясь от него, податливая, отдающаяся. — Где же они, Жоржик, эти деньги?

— Ты только дай честное слово, побожись, что никому, ни одной душе не скажешь!

— Ей богу!..

— В гробу они!..

— В гробу?!

— Ну да, вместо подполковника... Да ляг же!..

Вся напружинившись, Желтогорячая выпрямилась, зажглась любопытством, жадным, неудержимым:

— А тело? Тело куда дели?..

— В Максимовщине, в селе где-то похоронили... Да оставь же!.. Иди, иди ко мне!..

— Ты расскажи!.. Ты все расскажи! — горела Желтогорячая. Но сдавалась, чуяла, что все скажет, что не уйдет он от нее.

— Потом... — сухим, жарким шопотом вскинулось, метнулось к ней. — Потом!..

Он сильно сжал ее, и она замолчала, поникла, отдалась...

Потом усталый, размягченный, сонный он рассказал ей, как все было. Желтогорячая лежала, поблескивая глазами, и хохотала.

— Ах ловко!.. А эта честная давалка, вдовушка-то, какие поклоны перед гробом отмахивала!.. Вот умора!..

Потом, посмеявшись вдоволь, она примолкла, подумала и по-иному (и глаза потемнели у нее) сказала.

— Ну и сукины же дети вы с полковником!.. Ни чорта вы не боитесь, ни бога!.. Ах, сволочи!..

— Не ругайся, Лидочка! — вяло и почти засыпая, просил адъютант.

И совсем сморенный сном, но, борясь с ним, он вспомнил:

— Ты смотри — никому ни слова, ни единой душе!..

— Слыхала... Ладно!..

Утром, устраиваясь в кошеве с Королевой Безле, Желтогорячая шепнула ей:

— Ну, Маруся, и новость же я тебе расскажу — пальчики оближешь!..

И рассказала все, что узнала от адъютанта.

Толстая вся затряслась, заколыхалась от гнева.

— Ах они гады, мерзавцы!.. — заругалась она. — Да ведь это на что же похоже? Ведь это издевательство! Им не грех так галиться над покойником? Над вдовой так насмехаться!? Ах, гады, гады!..

— Да будет тебе!.. — испугалась Желтогорячая. — Тебе ничего рассказывать нельзя!.. Ты не вздумай болтать!.. Слышишь — чтоб никому!..

— Ах, гады, гады!..