Когда перед рассветом тишину голубую взорвали крики, выстрелы, вой, — женщины, похолодев от страха, забились в углы, подальше от пуль, от смерти.
Вместе с другими — Желтогорячая и Королева Безле.
Но не так, как другие — Валентина Яковлевна, вдова.
Она помещалась вблизи штаба (поближе к гробу, к мужу), и нападение сразу разбудило ее, бросило во двор избы, где она спала, — и оттуда через жердяную изгородь увидела и услыхала она, как заметались офицеры, как тревожно зазвучала команда, как зазвенела злобная матерщина, как затрещали, застукали выстрелы и зацокали пули. Оттуда же (прижавшись к холодным, запорошенным снегом жердям; и сердце больно стучало в ней!) увидела она, что люди стянулись к штабу, где командование, где гроб. Она дернулась, хотела броситься зачем–то туда. Но сразу же обессиленная приникла к изгороди. Она увидела, что отстреливающиеся люди завозились вокруг чего–то у штаба. Там захрапели и звонко забили о мерзлую землю копытами лошади. Она увидела, далее, что лошади рванулись и вынесли сани, окруженные людьми. И, не увидев всего, она почему–то внезапно поняла: на санях, которые силились увезти обезумевшие, храпящие лошади, — на санях — гроб! И, поняв это, она еще раз сделала над собой усилие (ах, как отяжелели ноги!) и кинулась туда, где двигались сани и где, оседая на перебитый зад, задала одна из лошадей. Но она не успела пробежать двух–трех звеньев изгороди, как навстречу ей, наперерез, перепрыгивая через прясла, кинулись неузнанные в быстром беге люди. Ее отбросили назад — и вовремя: оттуда, куда стремилась она, бездумно, безотчетно, сыпнулось трескотней, залп за залпом, пачками, неумолчно. Она присела на снег. Не думая, она сделала то, что нужно было — спасала свою жизнь. Над ее головой звенели острым журчанием пули. Вокруг нее шумело. Тогда она, поняв опасность, ближе прижалась к снегу и поползла.
Она ползла долго. Снег набился под одетое впопыхах верхнее платье. Холодными струйками зазмеилась по телу оттаявшая вода. Сугробы мешали двигаться, порою она тонула в них — но сзади выло, трещало, жгло опасностью, и она ползла!
И когда она доползла до темной, молчащей избы, когда взобралась на крылечко, когда, шатаясь, ткнулась в темные сени и потянулась, шаря по бревенчатым стенам, к двери, — пальцы у ней не гнулись и были мертвы. Она заскреблась у двери, как озябшая собака, она долго возилась, пока схватила скобу и, потянув ее, последними силами, распахнула дверь. И в темную, но теплую избу упала, потеряв сознание.
Сколько времени прошло? Может быть, время остановилось? — Когда Валентина Яковлевна очнулась, в избе было светло. Гудела железная печка, и дымных полосах качались тени и звучали голоса.
— Ну, вот вы и очнулись!?
Круглое лицо наклонилось над вдовой, полная мягкая рука провела по лбу: как больного ребенка ласкает.
— Мы думали, что вас ранило, а это вы с испугу. Да пальцы поморозили.
Валентина Яковлевна приподнялась, поглядела вокруг. Кроме этой толстой, с добрыми глазами, в избе было еще много женщин.
Многие курили, некоторые лежали на лавках; трое метались по избе;, и все крикливо разговаривали, горячась и споря.
— Будет вам! — обернулась к ним толстая. — Тут человек болен, а вы галдите!..
— Мы все больные! — огрызнулась одна из метавшихся. — У нас у всех нервы… Мы больные!..
Вдова огляделась и узнала. Она сморщилась: сколько раз в походе коробило ее от встречи с этими женщинами! Сколько раз, когда жив был подполковник Недочетов, когда был он в силе — сколько раз она спорила с ним, а он смеялся, говоря, что женщины эти нужны, что они поднимают дух самой надежной части отряда — офицеров!
Вдова болезненно, брезгливо сморщилась.
— Почему я здесь? — спросила она у толстой.
Та виновато улыбнулась и тихо сказала.
— Мы, ведь, все пленные. Нас, женщин, всех собрали сюда… Ну и вы с нами…
— В плену?.. Разве наши разбиты? Разве красные?..
Вдова внезапно все вспомнила: и неожиданный грохот выстрелов, и крики, и лошадей, силившихся что–то увезти вскачь, и рыхлый, мокрый снег, забивавшийся за шею, в рукава, под шубу. Вспомнив, она почувствовала ноющую тягучую боль в руках. И с этой болью пришла другая боль.
— А где же остальные?.. Штаб, офицеры? — взволнованно спросила она.
— Штаб убежал. И много офицеров. Все красильниковцы… которые уцелели… А нас бросили…
— А гроб? — впилась глазами в нее, замерла вдова. — Где гроб?
— Гроб здесь… отбили его красные.
— За него сильно боролись? — заблестела глазами Валентина Яковлевна. — Это верно — вокруг гроба шла горячая схватка?
— Да… Там много трупов… Когда нас утром вели — нас, ведь, из всех–изб собрали сюда — мы видели гроб на санях и возле него трупы…
Толстая хотела еще что–то сказать, но взглянула на вдову и промолчала.
А та прижала обмотанные носовыми платками руки к груди и, глядя куда–то поблескивающими, потемневшими (и потеплевшими) глазами, задумалась.
Женщины кругом визгливо кричали, переругивались, спорили.
Одна — высокая, растрепанная, в распахнутом (голая грудь тепло розовела) шелковом кимоно, стояла у стола и, перекрикивая всех, звонко орала. — Вот помяните меня — выведут они нас всех, да отдадут на потеху этим мужикам!.. Вот помяните!.. А я не дамся! Я не дамся!… Пусть лучше убьют!.. Да, никогда… Да ни за что с этой сволочью!..
— Привыкла к офицерью? — подошла Королева Безле (задумавшуюся вдову она смущенно оставила в стороне). — Да тебя, голубушка, не спросят!.. Нас и раньше–то не спрашивали, а теперь и подавно.
Женщины заговорили все враз:
— Если бы хоть камиссарам роздали, а то целой роте — ведь это ужас!..
— Они все с сифилисом! От них пропадешь!..
— Да верно ли? Может быть это так, слух?!
— Да вы еще сомневаетесь? Ведь у них по всей России женщины поделены, а мы — добыча!..
— Ах, оставьте, не пугайте, девочки! Не пугайте! Я так боюсь… Ей–богу!..
— Но ведь мы не солдаты, мы не воевали! Пойдемте к главному ихнему комиссару, скажем: нам все равно — белые или красные!.. Мы не солдаты!
— Да, послушают они!..
Вдруг шум оборвался. Затихли, замерли.
В распахнувшуюся дверь вползли облака пара, а в паре — двое с винтовками, грязные, коренастые, оборванные. Один остался у двери, другой вышел на середину избы, оглядел всех и сказал:
— Которая здесь жена полковника помершего?
В томительной тишине ясно прозвучал немного дрожащий и глухой–голос.
— Это я… Я — вдова подполковника Недочетова.
Вошедший оглядел вдову, внимательно посмотрел на ее обмотанные руки и неожиданно просто, буднично кивнул ей головой.
— Пойдемте–ка к командиру. Командир кличет…
Вдова встала, пошла. Женщины испуганно и многозначительно переглянулись.