Накрутили хвост!..
Коврижкин (уже рассвело, белое зимнее утро крепло) подсчитал потери, обошел свою стаю, стянул ее, поглядел. Он покрутил головою, оглядев своих убитых («Эх, славные ребята полегли!»), поручил раненых домодельным санитарам — и пошел считать и подсчитывать добычу. И среди добычи (много добра осталось; многого не успели увезти ускакавшие Шеметов с офицерами) удивили Коврижкина гроб и женщины.
— Ну, бабы — я это еще смекаю, — посмеялся Коврижкин. — Баб они для тепла набрали, вишь, неженки эти офицеры!.. Но куда им гроб? Гроб–то с покойником зачем они этакую путину волокли?..
И когда ему объяснили, что в гробу подполковник Недочетов, Коврижкин все–таки недоуменно покрутил головой.
— Видал ты, как слюни–то распустили! Рассуропились!.. Сволочь то этот Недочетов большая была, да разве тащат с собою в поход покойников? Чудаки!..
Гроб он велел пока оставить так, только уцелевшую лошадь выпрячь да оттащить застреленную.
— Ас бабами што? — спросили его. — Мы покуда сгоняли их в одно место. Бабы ладные… Там и бабенка этого упокойника, руки она обморозила… Сурьезная, говорят, женщина…
— Баб допросим — которых отпустим, а которых и в Иркутск…
Управившись с добычей (все подсчитать надо было, к месту приладить), опросив пленных солдат, поставив крепкий караул к нескольким пленным офицерам (озирались они, как затравленные!), Коврижкин пожелал баб оглядеть:
— Ну–ка, давайте ребята сюда по первости вдову эту офицерскую!
В сумрачной большой горнице их было двое — Коврижкин за столом, на котором забытые белыми бумаги, и часовой у двери, — когда вошла вдова.
Перешагнула через порог, услыхала за собой морозный треск, закрывшейся двери, остановилась и взглянула. Встретила серый, спрашивающий, холодный неотвязный взгляд.
— Недочетова? Жена карателя Недочетова?..
— Жена подполковника Михаила Степановича Недочетова, — холодно и глухо (а сердце металось, стучало и вздрагивало) ответила женщина.
— Сядьте… вот на табуретку.
Опустилась устало, сжалась.
Серый взгляд неотрывен, колет, жжет.
— Зачем вы шли с отрядом? Не женское это дело… Зачем?..
Женщина выпрямилась, сжала брови.
— Я везла тело мужа… мертвого…
— А раньше?.. Пока он еще жив был?..
— Я не хотела покидать его… Решила делить его участь…
— Так…
Коврижкин потер ладонью плохо бритый, шершавый подбородок. В серых глазах что–то дрогнуло, светлое, мгновенное.
— А зачем в отряде такая куча женщин?.. Тоже за мужьями?..
На бледных щеках у женщины заалело.
— Я не знаю… Мне нет никакого дела до тех женщин…
— Та–ак…
Молчание. Нехорошее, смутное. И вдруг несуразное:
— Что же мне с вами делать? А?..
Женщина изумленно пожала плечами, растерянно взглянула на Коврижкина, собралась что–то сказать, а он:
— Я с бабами не воюю!.. Куда мне такие пленные?! Только лишняя обуза! И зачем вы претесь с войском!?.. Вот возись тут с вами!.. Да!
Коврижкин пошарил на столе под бумагами, достал табак, занялся папироской.
Женщина внимательно следила за жилистыми руками, за широкими (с желтыми с черными каемками ногтями) пальцами, свертывавшими газетную мятую бумагу. Она подождала, пока папироска была скручена, и когда Коврижкин широко лизнул языком бумажку, склеивая ее, сказала:
— Ваше дело… Вы что хотите, то можете сделать с нами… со мной… Я в вашей власти… Только богом я вас умоляю — позвольте мне мужа похоронить… Похороню, а потом как вам угодно… Только бы мне самой его похоронить!
Коврижкин (доносил он в это время зажженную спичку к папироске) широко взмахнул рукой, отбрасывая не догоревшую спичку, потемнел, стал злым.
— Вашего мужа, барыня, надо бы по правде–то как падаль бросить!.. Как падаль, чтоб воронье его исклевало!.. Так!.. Ежели попался бы он мне живьем, я бы сам вот этими руками (вытянул сильные жилистые рабочие руки к отшатнувшейся женщине), вот этими бы!.. задавил, как гадину… Да не пришлось… Миновало это его. Ну, его фарт… А теперь…
Выпрямился, сжал челюсти, поиграл желваками на дубленых щеках.
— Теперь разрешаю вам хоронить его! Разрешаю. Здесь.
Женщина вздохнула, сжалась, стала меньше, голову наклонила.
— Спасибо…
— А похороните — отправлю вас совместно с остальными в Иркутск.. Идите.
Женщина встала. Человек с винтовкой, стоявший у дверей, подобрав, оружие ловчее в левую руку, посторонился. Женщина помедлила уходить.
— Я попросила бы вас, — нерешительно сказала она, — отправить меня в город одну… не с этими…
Коврижкин уперся руками в стол и холодно, чуть–чуть издеваясь, взглянул на женщину.
— Не могу… Пойдете совместно с другими… Для меня все едино — вы ли, они ли… Так!..