— Ловко вы, барыня!.. «Вдова», «за гробом мужа», «позвольте похоронить»… Ничего, хорошо обделали!..
Коврижкин опять за столом, на котором уж нет забытых белыми бумаг. Но вместе с ним за столом еще трое: штаб. А по другую сторону — вдова.
Но до этого: выкладывали из гроба мешочки с золотом, считали, проверяли, переносили, ставили караул. До этого под вой и крики и хохот увели вдову Валентину Яковлевну в отдельную избу. И когда вели ее, шаталась она, плохо понимала, плохо слышала.
И теперь стоит она серая, осунувшаяся, далекая и впиваются в нее спрашивающие, жгучие, неотрывные взгляды.
Четыре пары глаз.
— Ловко!.. Хорошо вы, барынька, комедию развели.. Не удалось, правда, сорвалось!.. Жаль, поди!? Ну, рассказывайте–когда и где деньги эти насбираны? Почему не донесли мне? Рассказывайте!..
Женщина вздохнула. Словно очнулась. Подняла ресницы, поглядела на Коврижкина, на троих. Снова опустила глаза и тихо:
— Я не понимаю… Я совсем не понимаю — что это?..
— Не понимаете? — лукаво скосил глаза Коврижкин. — Да тут нечего и понимать. Любое дите поймет. Вот я вам объясню: ограбили белогвардейцы народное достояние, нахапали, надо скрыть. Ну, ссыпали в гроб, а для пущей крепости — ко гробу плакальщицу. Как тут учуешь, что деньги?.. Теперь понятно?..
Коврижкин улыбнулся — широко, благодушно. Трое засмеялись. Но, спрятав смех, неприязненно (и с любопытством острым) уставились на вдову, на Валентину Яковлевну.
По серому лицу женщины полыхнули кровяные пятна, дрогнули губы. Шире раскрылись глаза.
— О, господи! — скорбно сказала она. — Да ведь я за покойником своим, за мужем шла!.. Я ведь не знала!.. Ведь обманута я!.. Поймите — обманута!..
Широко раскрытые глаза налились слезами; женщина сдерживала плач (ах, не заплакать бы перед этими, чужими, враждебными!) — но слезы текли, смачивали щеки.
За столом кто–то кашлянул. Коврижкин наклонился к соседу и тихо что–то сказал. Другие перегнулись к ним, слушали.
— Та–ак! — протянул Коврижкин. — Выходит — обман для нас, обман для вас… Так. А почему же мы верить вам должны? Ради каких таких заслуг ваших? Не ради ли мужа вашего, подполковника Недочетова, который живьем село в сорок дворов сжег? Не ради этого ли?.. А?
Женщина молчала. Но слезы текли крупные, частые.
— Свидетели есть? — коряво, громче, чем нужно, спросил один из трех, (молодой, в черном замызганном полушубке, с патронташами крест на крест через грудь). — Свидетели всей этой махинации, спрашиваю, имеются?
И, подтверждая, одобряя этот вопрос, Коврижкин мотнул головой — Имеются?
Женщина покачала головой (в уголки рта заползли ручейки слезовые, солоно).
— Нет… не знаю…
И снова улыбнулся Коврижкин, перегнулся еще к кому–то из трех и сказал ему:
— Пойди, Гаврилыч, скажи — пушшай толстую эту доставят сюда. Поспрошаем.
Один из трех вышел.
Было тихо в избе. За столом молчали. Молча поглядывали на женщину. И Коврижкин уже не предлагал ей садиться на табуреточку.
Потом пришли Королева Безле и тот, кто уходил за ней.
Королева Безле подошла к столу, сбоку, украдкой посмотрела на вдову. Посмотрела — вздохнула.
Коврижкин вытянулся через стол к ней, протянул руку, отставил палец (темный с черным ободком грязевым под ногтем; узловатый), и пальцем на вдову, Валентину Яковлевну.
— Эта с какой стороны в деле этом, в денежном участвовала?.. Расскажите–ка, гражданка, всю правду!..
Королева Безле растерянно и смущенно глянула на вдову (встретила испуганный, ждущий, враждебный взгляд), растерянно уставилась на. Коврижкина.
— Как это? Не понимаю я…
— Ах, — скривился нетерпеливо и обиженно Коврижкин. — Должны вы понять… Как вы, гражданка, нам сообщили правильно про гроб и про всю фальшь с деньгами, за что вам будет от штаба благодарность и смягчение вашим поступкам, ежели какие были… ну, вот, как довели вы до сведения о деньгах, так теперь является вопрос: в каком участии находилась гражданка вдова в этом деле. Она же отрицает, говорит, что ей неизвестно об деньгах, на покойника, на мужа своего опирается… Значит, сообщите: насколько ей известно было… Понятно?
Трое вытянулись, уставились на Королеву Безле, ждут.
Королева Безле жалко, бледно улыбнулась (вовсе и улыбаться–то не нужно было), пошевелила толстенькими пальцами, кашлянула:
— Я вам, что знаю, расскажу…
— Вот, вот! — закивали за столом. — Главное, правду! Чтоб без хитрости и без вилянья!..
— Я это от пьяных узнала, от офицеров. Пили мы с ними, — смутилась, покраснела Королева Безле. — Напились они, да спьяна и рассказали, что из зеленых ящиков деньги в гроб переложили…
— А гроб–то с чем был?
— Как с чем? — оживилась Королева Безле. — Там покойник был… вот муж ихний… — Остановилась, взглянула на вдову и в горящем, неотрывном взгляде, в ожидании, не увидела уже злобы и недоверия.
— Был, значит, покойник–то в гробу? — заинтересованно, мягче спросил Коврижкин.
— Был, был! Это в Максимовщине, в селе, ночью офицеры деньги перегрузили в гроб… А тело покойника во дворе, за гумном, в снег зарыли…
Трое за столом задвигались, выпрямились:
— Та–ак!..
— С почетом, значит, подполковника–то похоронили!.. Ха!..
— По–белогвардейскому!..
— По–собачьи!..
Вдова подняла обмотанные руки и укрыла ими лицо. И из мятых, полумокрых платков послышался всхлип.
Коврижкин оглянул избу, увидел у стены лавку, кивнул часовому у дверей:
— Подставь–ка лавку!
И когда лавка с грохотом стала возле женщин, сказал обеим, не глядя на них:
— Сядьте… Эту–то посадите…
Королева Безле бережно обняла вдову и посадила.
Сидя, Королева Безле почувствовала себя свободней,див себя, обдернув, обуютившись, связно и толково рассказала обо всем.
А когда она рассказывала, вдова Валентина Яковлевна опустила резко на колени руки, сжала их, впилась в нее глазами. Не плакала, не прерывала, а только тяжело, упорно глядела и впитывала в себя все, все…