Ущелье р. Исфайран. — Кишлак Караул. — Снова в обитаемых местах. — Уч-Курган. — Ликвидация имущества экспедиции. — Прощание с кочевою жизнью. — Новый Маргелан. — Ташкент.
13 августа. Из крепости Дараут-Сурган дорога к Новому Маргелану сворачивает в ущелье, скалы точно расселись, образовав глубокую трещину, на дне которой вьется р. Дараут.
Рис. 58. Горная тропа по р. Исфайран.
Она узка, неглубока и ее постоянно приходится переходить то вброд, то по мостикам; тропинка ведет легким подъемом к перевалу Тенгиз-бай (1.000 ф.), верстах в 12 от кре пости. Перед самым перевалом подъем крут, и лошади останавливаются ежеминутно, чтобы перевести дыхание.
С перевала берет начало р. Исфайран; вначале неширокая и мелководная, она как-то неожиданно становится чрезвычайно внушительною; ущелье, хотя и остающееся очень глубоким, несколько расширяется вверху, дно его идет крутым уклоном вниз; река же, принимая в себя с гор много маленьких притоков, захватываем все больше места, течет быстрее и, наконец, превращается в непрерывный ряд водопадов.
Рис. 59. Мост на р. Исфайран.
Берега и скалы поросли арчею, зеленая вода реки бурлит, ревет и, падая с уступа на уступ, кипит белою пеною, которая водяною пылью поднимается кверху. Для лошадей дорога представляет некоторые затруднения, хотя по сравнению с тем, что было на р. Пшарт, теперь им жаловаться не приходится. За перевалом, каменистая тропинка спускается вниз крутою лестницею с высокими и неровными ступенями. Впрочем, об этой дороге, видимо заботятся и, хотя она не разработана, но тропинка достаточно широка, в местах напоминающих карнизы обложена камнем, а через реку перекинуты трепещущие мостики. По красоте это ущелье не уступает ущельям Пшарта и Мургаба.
Мы заметно спускаемся и, кроме арчи, появились уже береза, рябина, тальник и наконец, тополь. Как наслаждается и отдыхает на этой зелени глаз, поймет. лишь тот, кому подобно нам, довелось пожить в пустынных мъхтах, лишенных растительности.
После впадения в Исфайран р. Кичик-Алай [46], вода в ней теряет свой прозрачный зеленый цвет и становится мутною. Река на время успокаивается, течет, ровнее, спокойнее: уклон стал менее крут.
Проводником нам служит «иллик-баши» с лицом большой обезьяны; взгляд и вся фигура у него до того испуганы, что сразу заметно, как он привык бояться «проезжающих»; глуп он невообразимо, а о расстоянии имеет самые смутные понятия. Мы имели в виду пройти сегодня до урочища Лангар, и он заверял нас, что от того места, где мы остановились закусить, до Лангар 15 верст, что хотя трава там и не растет, зато всегда имеется клевер для проезжающих. На самом же деле мы проехали 20 верст, а до Лангар, по его же словам, оставалось все еще верст 8; клевера, там не оказалось, хотя его и можно зара нее заказать волостному старшине.
Мы едем теперь уже, так сказать инкогнито, так как с нашею экскурсиею в необитаемые ущелья Пшарта, благодетельные волостные утеряли наш след, да и сами мы не могли заранее точно определить, ни времени, ни направления нашего пути. Страдать нам от этого приходится однако немного, так как баранов мы до сих пор находили.
Рис. 60.Река Исфайран вверху.
Не всегда достаем молоко, нет также и почетных встреч, но без этого обойтись можно: Проводников наша прислуга схватываешь в первом попавшемся ауле, приказываешь им садиться на лошадь и ехать с нами; едут они безропотно, но обыкновенно верст через 20 похищенный таким образом проводник сходит с лошади, просительно складывает руки на желудке и ждет «таксыра», т. е. мужа; дождавшись, он начинает бормотать что-то по своему: это он просит отпустить его домой. Тем не менее его убеждают ехать дальше; он опять влезает на свою клячонку и трусит за нами. Наиболее сообразительные из них обыкновенно удирают ночью со стоянки, хотя тем самым, конечно, лишаются платы за свой труд. Как проводники, они нам не нужны, так как сбиться с дороги в этой местности нельзя, но они являются необходимыми для рассылок за баранами, дровами и проч.
Караван сильно запоздал; мы решили не ждать его и не расставлять своей юрты, а устроиться на ночь на открытом воздухе, — здесь уже это вполне возможно, так как воздух мягок и тепл; поужинав, мы легли спать, укрывшись от легкого ветра за большим камнем. Спустилась в ущелье ночь, искрясь своими бесчисленными звездами; невидимый еще нам молодой месяц серебрит верхушки скал; река совсем близко шумит, перебрасываясь через камни; изредка позвякивает колокол передового верблюда в проходящем мимо караване, раздается лошадиный топот и опять все затихает; только потрескивает догорающий костер, да пофыркивают наши лошади. Вспоминая «Братьев разбойников» и сцену из «Демона» перед смертью князя, я заснула мертвым сном и проснулась поздним утром, когда солнце уже ярко светило.
14 августа. Следующая ночевка намечена в 40 верстах отсюда, в кишлаке Караул; обитатели его — полукочевые киргизы. По дороге муж охотился на кекликов [47], которые в изобилии встречаются в этой мест ности. Они издали дают знать о себе своеобразным клохтанием, но найти их нелегко: они так искусно при таиваются за камнями и кустами, оперение их так подходить к окружающей обстановке, что проезжаешь иногда совсем близко, не замечая их; изредка нам удавалось видеть целые табунки, бегающие по дороге и, как куры, роющиеся в пыли и навозе. Убить из них удалось три штуки.
Сегодня Мурза беспрепятственно дает волю своей затаенной страсти к охоте, т. е. даже не к охоте собственно, а к процессу стрельбы: он обыкновенно совершенно неожиданно схватывается с места, несется в карьер кудато в сторону и там выпускает не сколько выстрелов в различных направлениях. Возвращаясь; он радостно сообщает, что «ездил стрелить питичку» (пулей из берданки); все это однако совершенно безобидно, и до сих пор на его совести не лежит ни одной птичьей души.
Встречаем довольно много таджиков, едущих из Маргелана. Это племя родственное Персам; тип их несколько напоминает древнееврейский.
Исфайран, затихший было после впадения в него р. Кичи-Алай, за Лангаром опять начинает волноваться, опять мчится круче вниз, перебрасываясь через громадные камни, и вновь превращаясь в ряд водопадов, клокочущих пеною и отливающих всеми цве тами радуги в поднимаемой ими водяной пыли; ненадежные, но живописные мостики перекинуты через эти водопады, Н. П. извела весь свой запас фотографических пластинок и если бы их было втрое больше, их все-таки не хватило бы: до того хороша и разнообразна была не только вся картина, но и каждый поворот, каждый отдельный уголок ее. [48] Арча и береза исчезли, их заменили тополь и абрикосы; пахнуло югом, теплом, влажным и душистым воздухом теплиц. Кожа лица и рук теперь уже не пересыхает, как прежде, носы меньше лупятся: если красоты нашей еще не прибавляется, зато и не убавляется более.
Рис. 61. Ущелье р. Исфайран близ уроч. Лангар.
Мы приближались к кишлаку и шли вдоль участков, засеянных клевером, ячменем и кукурузою. Юрту свою раскинули в фруктовом саду киргиза-лавочника, у которого, впрочем, купить было решительно нечего, зато травы и тени было вдоволь. Почти все население кишлака в это время года кочует, оставив свое жилье и посевы на попечении нескольких человек, и с большим трудом поэтому нам удалось добыть молока и 4 яйца.
16 августа. Вчера пришлось, сверх расчета, сделать дневку: нездоровилось и мне, и мужу, Мурза объелся зеленою дынею и также прихворнул.
Сегодня предпоследний переход: до Уч-Кургана остается всего верст 20. Ущелье за кишлаком сразу раздается вширь, горы резко меняют свой скалистый неприступный характер, приняв мягкие, округлые очертания. Исфайран спокойнее течет в своем пологом русле и лишь местами бурлит и сердится — там, где скалы сдавили его с обоих сторон и не дают размыть себе русла пошире и поспокойнее. Потянулись сплошные засеянные участки, заботливо обнесенные глинобитными стенами, нередко обсаженные пирамидальными и серебристыми тополями, грецкими орехами, персиками; кое где виднеются фруктовые сады и жилье. Журчит вода в арыках, бороздящих поля во всех направлениях. Но всюду пусто, людей почти не видно: хозяева кочуют, оставляя свое добро на попечении немногих остающихся: ни покраж, ни потрав здесь очевидно бояться не привыкли. Человека четыре в разных местах, самым примитивным способом убирают поспевший ячмень: сидящий верхом на лошади человек, держит в поводу крошечного ослика и вместе с ним крутится и топчется на месте — они молотят.
Солнце печет немилосердно, но вдали уже показалась густая, сплошная зелень, с торчащими из неё темными метелками пирамидальных тополей. Приближался Уч-Курган, к которому стремились мечты и помыслы нашей прислуги, затосковавшей по людям: «там все можно достать, что угодно», говорили нам Алим-бай и Мурза с блестевшими восторгом глазами. Через час мы подъезжали к кишлаку; проводник наш кинулся вперед. и исчез, очевидно с целью предупредить кого следует о нашем прибытии. Несколько времени спустя он появился вновь, а вслед за ним прибыль и волостной старшина; встретив нас обычным церемониалом, он предложил следовать за ним к помещению, в котором «останавливаются все генералы»
Рис 62. Мазары (киргизские могилы).
Помещение это оказалась высокою, открытою со всех сторон верандою, возвышавшеюся по самой середине крытого базара. На ней уже успели приготовить постели и разостлать ковры. Мы расположились, как «все генералы», хотя отсутствие стен не могло не смутить нас своею чрезмерною откровенностью; но не успели мы подумать об этом, как появились пестрые ширмы, которыми нас со всех сторон оградили от любо пытных; взглядов. За сим явился чай и обычный достархан. Наша прислуга немедленно устроила внизу «томашу» [49] и дала наконец волю, душившим ее потокам красноречия, мы же расположились у балюстрад нашей веранды, любуясь на базар и его движение.
Судя по тому, что нам видно отсюда, Уч-Курган — целый маленький городок, обыкновенная восточного типа; население его — сарты, кажущиеся нам теперь по сравнению с киргизами, необыкновенно красивыми. Если бы такая ночевка в открытом помещении, посередине сартского базара, где нет крещеной души, предстояла нам вначале нашего путешествия, мы быть может и не решились бы на нее; теперь же находим, что опасаться, вероятно, нечего. Несмотря однако на насмешки мужа, мы с Н. приготовились доблестно встретить врага, в случае ночного нападения: около постелей положили револьверы, а вдоль балюстрады и так, чтобы это было видно публике извне, уставили все имеющееся у нас огнестрельное оружие, а также патронташи, кинжалы — вообще все, что нужно для устрашения неприятеля.
Сегодня мы простились с нашей кочевою жизнью и поручили Алим-баю распродать здесь, начиная с юрты, весь наш дорожный скарб. Внизу, около веранды образовалась поэтому толкучка; свалив в кучу войлока, пустые мешки, куржумы, Алим-бай деятельно рылся в них и потрясал в воздухе то кошмой, то вертелом для шашлыка, предлагая их окружающим. В какой-нибудь час все было распродано и последний доход, торжественно врученный мне, как кассиру экспедиции, был гривенник, вырученный Алим-баем за сломанную железную печурку. Остались на руках одни лошади; с ними мы расстанемся в Новом Маргел ане. Жаль мне моего «Рыжка»; верой и правдой пронес он меня 1200 верст, не устроив ни одной каверзы, ни разу не захромав и не свалившись.
Базарная жизнь затихает поздно; с рано наступающими сумерками некоторые лавки запираются, в других зажигаются лампочки, хотя продолжают торговать лишь в чайхане. Меня приятно изумляет свойственное этому народу благообразие внешности и уличной жизни: улицы базара чисты, объедков на них не валяется, в лавках и чайхане на полу разостланы кошмы, на которые хозяева и посетители становятся не иначе, как сбросив туфли. Одежда сартов также поражает своею опрятностью: светлые ситцевые халаты безукоризненны, чалмы правоверных ослепительной белизны; чисто одеты даже люди бедные, носящие лишь белые штаны да длинную белую рубашку. Вежливость в обращении друг с другом чрезвычайная: если старший проходя или стоя заговаривает с младшим, последуй встает немедленно; здороваются они, подавая друг другу обе руки, пьяных не видно нигде. И ведь это простой, так называемый «черный народ»; если его сравнить по внешнему виду с нашим мужиком, боюсь, что сравнение выйдет не в пользу последнего.
Движение постепенно затихало, закрылись последние лавки, проходили последние нищие и цыганки, заканчивающая свой промысел. Снизу, из мясной лавки долго еще доносилась музыка — импровизировал мясник, дудя в какой-то странный инструмент, под звуки которого мы и заснули.
17 августа. Враги не нападали, защищаться не приходилось, однако ночь прошла для нас все же неприятно. Когда поздно вечером умолкло движение на базаре, началась собачья «томаша»: они рыскали, ища что-нибудь съедобное, и это конечно вызывало между ними недоразумения, разрешавшиеся неистовою грызнею. Грызлись они всю ночь напролет; одна из них явилась в наше помещение и принялась наводить справки на столе, при чем нашла куриную кость, да кстати опрокинула чашку с молоком. Вооружившись хворостиною, муж вышел было разогнать стаю, собравшуюся у нашего входа, но собаки так решительно кинулись на него, что ему пришлось отступить. Часа в 4 просыпается базар, зажужжали мухи, а за ними показалось и солнце, заглянувшее нам прямо в глаза: приходилось вставать (на этот раз будуар наш помещался в одном из свободных стойл конюшни). Собрать нашу прислугу оказалось делом нелегким: она уже сидела по разным чайхане, лошади были еще не накормлены и посуда не убрана, так что выехать удалось только в девять часов утра, в самый жар. За Уч-Курганом идет целый ряд сартских поселков; постройки в них глиняные, все засеянные участки обнесены глиняными же стенами. Славное впе чатление производят эти кишлаки тою массою зелени, в которой они ютятся: около каждой сакли есть фруктовые деревья, ветлы, тополи, карагачи, всюду журчит вода, отведенные арыками, везде обилие фруктов, в каждом кишлаке есть чайхане, играющий роль местного клуба; все уютно, чисто (на вид по крайней мере) и красиво. И опять лезут в голову докучливые сравнения с нашим мужиком, его жильем и видом нашей русской деревни.
Дни очень жарки и езда верхом по солнцепеку утомительна. Около 11 часов сделали привал на берегу арыка, под громадным карагачом, — это последний наш привал. С горами мы также простились; за Уч-Курганом, оглядываясь назад, мы еще видели несколько горных кулис, скрывавшихся в голубой дымке; дальняя, снежная едва рисовалась на бледном небе. Теперь горы превратились в низкие, некрасивые холмы. Дальше местность становится однообразною: там, где лессовая почва не орошена, она превращается в голую, выжженную пустыню, по которой изредка, порывами налетевшего ветра, поднимаются пыльные смерчи; мельчайшие частицы лессовой глины затягивают дымкою горизонт; яркий солнечный свет, отражаясь на почти белой поверхности почвы, слепят глаза; душно, мухи назойливо лезут в глаза и рот, лошади идут вяло.
Вдали, наконец, показалась сплошная масса зелени, точно лес, растянувшийся на много верст в длину; это Маргелан, потонувший в этой зелени так, что и признаков города не видно. Проехав еще несколько верст, мы миновали стрельбище, казармы, «пьяный базар» (во всех наших азиатских городах есть почему-то «пьяный» базар), а город еще не чувствуется, — едешь парком: дома, даже на главной улице, прячутся в глубине садов. Вот мы, наконец, в довольно опрятной комнате местной гостиницы, где нам тотчас же подали так называемый «домашний обед», но наши кочевые обеды, из баранины были куда вкуснее. Пришлось привести в порядок свой туалет, а нам с Н. П. заменить черкески европейским платьем: очень оно показалось нам неудобным, юбки путались по ногам, стесняя движения, и карманы оказывались не там, где мы привыкли находить их.
В этой просвещенной стране поезда отходят один раз в неделю, причем здешние поезда не согласованы с ташкентскими, и в Ховасте приходится ждать дня по два и более [50]. Мы имели несчастье приехать сюда в понедельник, тогда как поезд из Маргелана отправляется лишь в ночь с пятницы на субботу. Если мужу не удастся выхлопотать разрешения проехать с одним из товарных поездов, мы потеряем здесь массу времени.
Немедленно после приезда, муж побывал у вице-губернатора г. Васильева с тем, чтобы поблагодарить его за оказанную им нам любезность по хранению наших вещей у себя за время нашего отсутствия. Вечером того же дня, г. Васильев приехал к нам, чтобы, по его словам, «приветствовать героинь-путешественниц», и при этом настойчиво приглашал нас на завтра обедать к себе без предварительного визита его cynpyrи; мы пробовали было отговариваться слишком незатейливым дорожным костюмом, но он указал нам на пример М. М., который обедал у них в своей верблюжьей куртке.
В тот же вечер муж съездил к местному железнодорожному начальству с просьбою доставить нас каким-либо скорейшим путем в Ташкент; начальник участка телеграммою запросил о разрешении на это и обещал уведомить о результате. В два часа ночи, когда мы уже спали сном праведников, раздался неистовый стук в наружную дверь, затем в окно с улицы всунулась голова, которая заявила, что ей нужен инженер Т., которому она имеет передать телеграмму: это было разрешение дать нам вагон и прицепить его к паровозу, идущему в Ташкент; по объяснению обладателя головы, паровоз уже готов и отправляется немедленно. Но лошади наши еще не проданы, вещи не собраны, а потому воспользоваться этим случаем нам не пришлось.
19 августа. Город имеет сегодня праздничный вид по случаю приезда генерала-губернатора. Так как окна наших комнат выходят на улицу, мы имели возможность, не трогаясь с места, любоваться процессией, которая продефилировала мимо нас.
Рис. 63. Улица в новом Маргелане.
Вдоль фронта выстроившихся войск прошел генерал-губернатор в сопровождении губернатора; ехавшую сзади коляску окружали красавцы-джигиты на белых конях, в белых папахах, ярко-красных кафтанах и желтых киргизских расшитых чамбарах. За ними, в парадных костюмах, следовали верхами местные депутаты и представители, а в конце процессии тянулся всякий сброд, оборванный и босой; нередко сидело по двое на одной лошади, покрытой рогожною попоною. Флаги развеваются, пушки палят, дамы машут платками. По прибытии на вокзал ген. — губернатор был встречен сартскою депутацией, поднесшую ему хлеб-соль, от которой он отказался, заявив депутации, что согласится принять ее лишь впоследствии, когда сарты своим дальнейшим поведением докажут, что раскаиваются в происшедших беспорядках [51].
Вечером обедали у вице-губернатора, жена которого, совсем еще молодая и очень красивая женщина, приняла нас с таким радушием и простотою, которые совсем очаровали нас; проведя у любезных хозяев несколько приятных часов, мы всем обществом отправились смотреть иллюминированный город.
20 августа. Н. П. и мне хотелось приобрести здесь несколько ковров киргизского изделия: они довольно красивы, бесконечно прочны и весьма доступны по цене; с этою целью мы направились с нею сегодня вдвоем в азиатскую часть города. Почуяв поживу, нас немедленно же изловил местный маклер, предлагая свои услуги, которыми мы и сочли за лучшее воспользоваться, так как по незнанию языка часто становились в затруднительное положение. К огорчению нашему однако мы узнали, что киргизы привозят свои ковры для продажи лишь осенью; теперь же изредка попадаются подержанные и пообещав найти для нас таковые, наш чичероне вызвался свести нас к «покупальному человеку» (от глагола покупать), оказавшемуся владельцем довольно обширных бань. Лишь под конец нашего визита мы догадались, что находимся в этом гигиеническом за ведении: по стенам на гвоздиках чинно висели чалмы, а под ними лежало аккуратно сложенное платье — ни пара, ни специфического банного запаха не было. Ковров мы не купили: они оказались не подходящими, но проголодались страшно и направились к первой встре тившейся туземной кухмистерской, в которой подкрепились порцией пельменей из баранины с ужасающим количеством перца и лука; за пять копеек каждая из нас была сыта по горло.
Вечером муж отправился на бал, даваемый городом ген. — губернатору, чтобы иметь случай, вернувшись из путешествия, поблагодарить ген. — губернатора и ген. Ионова за оказанное нам содействие. С бала он попал прямо в товарный вагон, который ждал нас эти дни, и в котором мы расположились на ночлег с вечера. Часа в два ночи нас прицепили к отправлявшемуся поезду и мы покинули Маргелан.
Удачно миновав всякие задержки и препятствия, грозившие нам долгим ожиданием на станции Ховаст, 23 августа, ровно в полночь мы подошли к Ташкенту и, не желая своим поздним приездом беспокоить кого-либо у Н. И. Королькова, снова предложившего нам свое любезное гостеприимство, муж выпросил у начальника станции разрешение переночевать в ваго не, для чего нас и отправили на запасный путь.
И вот мы опять в Ташкенте, на даче у неизменно милого и радушного Н. И.; мы в тех же высоких светлых комнатах уютного флигеля, тот же безукоризненный мажордом Михайло и молчаливый Юнус периодически появляются в них, нас встретила та же предупредительная заботливость о нас словно невидимой феи, как и в первый наш приезд сюда. И чудится мне, что заснула я тогда в этом флигеле, и привиделся мне долгий, фантастический сон путешествия к киргизам с их юртами и верблюдами, Памиры с их озерами, горами и пустынями, и вот теперь опять проснулась я здесь, во флигеле, в саду.
В этот наш приезд мы застали у Н. И. Королькова новое лицо: это был Николай Александрович Иванов, вновь назначенный помощник генерал-губернатора. Не говоря о личном, в высшей степени хорошем впечатлении, произведенном им на нас, отзывы, которые приходится слышать о нем от всех окружающих, заставляют искренно порадоваться этому назначению. Много лет прослужил он в крае, изучил его всесторонне и вся прежняя деятельность его показала в нем человека с выдающимися способностями, гуманного и энергичного [52].
На следующий день мы окончательно распрощались с нашей прислугою, делившею с нами за эти два месяца все путевые приключения и невзгоды. Пришедший для получения расчета Мурза меня поразил своим великолепием: в нарядном, с иголочки, халате и расшитой шелками тюбетейке подошел он ко мне, держа в одной руке букет цветов, а в другой тарелку с виноградом и колоссальными персиками. Необычная торжественность его появления вскоре объяснилась: перед нами был не просто шалопай Мурза, а Мурза-жених. За время его отсутствия родители его нашли, что пора бы молодца усадить на место и, подыскав с этою целью подходящую невесту, не только просватали упомянутого молодца, но и выплатили родителям невесты значительную часть калыма. Мурза был очевидно весьма польщен фактом, что вот и он будет теперь серьезным человеком и, указывая на свою новую тюбетейку, с гордостью объяснял, что она специально для него вышита его невестою (в то время, когда он и не подозревал о её существовании). Получив причитающееся ему жалованье и подарок в виде суконного халата, Мурза стал в позу и произнес спич, в котором очень одобрял и нас самих, и путешествие с нами. Такого рода прощальные приветствия здесь очевидно в обычае, так как и Алим-бай, и Ташмет, прощаясь с нами, также обращались к нам с речью, в которой просили извинить их, если они чем не угодили нам, при чем неизменно прибавляли, что они «мало служили, много денег получили». «Прибавочки» и «на чаек» с нашей милости никто из них не просил.
Извлек пользу из путешествия с нами и наш любимый Ташмет: он уже давно женат, но супруга его обладает столь воинственным нравом, что вступает в ежедневные боевые схватки, как с мужем, так и с матерью последнего. От этих схваток страдают не только косы, почтенной матроны, но и домашняя посуда. Заработав у нас довольно значительную для бедняка сумму, Ташмет нашел способ помочь своей беде, опираясь на правило, «клин клином вышибай», решил взять в дом вторую жену: этот дальновидный человек надеется подставить ярости своей прекрасной половины новый объект, и тем самым отвлечь ее от себя и своей родительницы [53].
Мужу удалось осмотреть оросительные работы Великого Князя Николая Константиновича в Голодной Степи. В. настоящее время там уже проведен отводящий воду из Сыр-Дарьи громадный арык, которым предполагается оросить значительные пространства земли. Если припомнить, что грунте пустынной Голодной Степи состоите из леса и что, будучи орошаем, он образует плодороднейшую почву, — значение этой грандиозной работы станет очевидным.
Перед отъездом мы побывали у всех наших ташкентских знакомых, из которых семьи Ис — х и Ош — х оставили в нас особенно хорошее впечатление; В. Ф. Ошанина к тому же мы считали долгом поблагодарить за те ценные советы и указания, которыми он снабдил нас в первый наш приезд.
Приходится всюду подробно рассказывать о всем с нами бывшем; впрочем, одна встреченная мною у знакомых дама прервала мое красноречие вопросом:
— «Ну, а скажите, не случилось ли с вами чего-нибудь необыкновенного? Не падали ли вы в пропасти, не тонули ли?»
Я должна была сознаться, что, к сожалению, ничего такого с нами не произошло — интерес её к нам упал тогда сразу.
5 сентября мы наконец покинули гостеприимный кров Николая Ивановича. Снабдив нас провизией, конфетами и лучшими пожеланиями, он проводил нас на станцию, где мы и расстались, вероятно, надолго. Для меня было бы истинным огорчением думать, что мне никогда более не доведется встретиться с этим, в широком смысле хорошим человеком, так легко и просто завоевавшим не только симпатии, но и искреннюю привязанность нашу.