Обратный путь на озеро Кара-Куль. — Перевал Ак-Байтал. — Отъезд М. М. — Вновь на Алайской долине. — В поисках за несуществующими кишлаком. — Крепость Дараут-Курган.
2 августа. Торопимся идти обратным путем, делаем по 40 слишком верст в день, чтобы попасть в Маргелан не позже 16 числа, что необходимо М. М — чу, свободное время которого строго ограничено.
Не всегда удается нам выехать ранним утром, благодаря непробудному, сну, одолевающему наших кавалеров: пока не удастся поднять их (а на это требуется немало времени), нельзя производить в юрте необходимых манипуляций по укладке вещей, а следовательно и навьючивать караван. Некоторое время помогал сле дующий прием: одна из нас, нагнувшись над М. М., громко говорила: «каша готова», — это действовало магически, но всего 2 —3 раза. Затем на совете, который мы держали с Н. П., последняя предложила следующий весьма простой способ: в 6 час утра, когда мы с нею уже готовы, прислуга начинает разбирать юрту; над спящими открывается небо, затем сразу снимаются все боковые кошмы и остается один решетчатый остов юрты. В первый раз М. М. открыл заспанные глаза, в недоумении посмотрел наверх и, когда догадался в чем дело, нашел, что этот способ будить людей чрезвычайно неприятен, хотя и действителен. Во время этой операции мы съедаем наш утренний завтрак, состояний из каши и чая, причем сверху, с разбираемых войлоков, целый дождь волос и шерсти сыплется в наши чашки и котел. Впрочем, мы успели уже примириться с неизбежностью такой приправы, а сколько по сие время этой шерсти нами проглочено, про то ведают наши желудки, которым приходится ее переваривать.
Мы вновь поднимаемся: вчера утром видели послед ние кустарники. Неприятен обратный переход от тепла в ущельях Пшарта и Мургаба к холоду и постоянным ветрам больших высот. Пришлось вторично пройти по тому неприятному карнизу, который испортил мне столько крови на пути туда; должна сознаться, что чувство страха при этом не притупилось во мне нисколько; лучше было лишь то, что карниз этот не являлся неожиданностью.
Не имея в виду вновь заезжать на Памирский пост, так как пришлось бы потерять лишний день, послали вчера туда Андрея, поручив ему запастись хлебом, ячменем и, если возможно, табаком для прислуги, у которой он весь вышел: Мурза уверяет, что по этой причине у него «и глаза больше не смотрят».
4 августа. Сегодня за ночь вьючные лошади опять разбежались и к 9 час. утра они еще не были найдены, так что мы выехали, не дожидаясь их; по дороге, нагнал нас Андрей с провиантом. Табаку начальник поста также уделил нам в достаточном количестве и им немедленно снабдили прислугу, радости которой не было границ: немедленно откуда-то появился кальян, из которого все по очереди тянули дым с наслаждением, Мурза даже глаза закрыл от восторга. Табак этот держится на Памирском посту для солдат, стоит 48 коп. фунт и носит звучное название "Бафра". Судя по интересу, с которым Н. П. и М. М., докурившие вчера свои последние папиросы, поглядывают на 48 копеечную «Бафрул, думаю, что они недолго будут брезговать ею.
Прошли за день верст 40. Стемнело; но так как ни вьюки, ни юрта еще не появлялись, решили эту ночь провести в палатке, чтобы не возиться с позднею расстановкою юрты. Места в палатке хватало как раз на четверых, но заснуть в ней было трудно: когда она была закрыта наглухо, в ней не хватало воздуха, холодная же морозная ночь не позволяла распахнуть ее.
Избаловавшись на величественных картинах Пшарта, унылая Памирская панорама кажется нам особенно неприглядною за сегодняшний переход. Верст 30 сделали мы не сходя с седла: 20 из них тянутся по гальке русла реки, в настоящее время совсем пересохшей; вначале виднелся маленький ручеек, но затем исчез и он. С нетерпением ждали мы перевала, за которым должны были остановиться на ночлег, но перевала все не было, а была лишь тоскливая, бесконечная галька, по которой мы подымались едва заметным уклоном. Не только нас, но и лошадей, кажется, давила окружавшая нас скука: идет, бедняга, разве сив уши, шаркая ногами, совершенно игнорируя легкие поощрения нагайкою, даже глаза полузакроет; изредка приостановится, встряхнет головою и, увидав, что ничто не изменилось, опять опустит голову и продолжает двигаться точно во сне.
Долго плелись мы таким образом, тоскливо посматривая на окружавшую нас картину: серая круглая галька под ногами, желтые горы кругом, да синее-синее небо наверху. Наконец. блеснул вдали ручеек, мы оживились: он означал часовой отдых, возможность размять, затекшие от долгой езды ноги и выпить кружку чая. После отдыха мы скоро были на перевале Ак-Байтал. Дорога к нему разработана зигзагами (местами она систематически размывается дождями и заваливается глиною и камнями) и подъем совершается легко, хотя вышина перевала довольно значительна (15.070 ф.). Спуск с него кончается у р. Чан-Су, возле которой находится почтовая станция, состоящая из двух юрт; в них мы и водворились, чтобы не возиться с расстановкою своей.
5 августа. Наша экспедиция тает: сегодня покидает нас и М. М., которому необходимо попасть в Маргелан не позже 15 августа, а желательно и ранее. Хотя мы и делаем усиленные переходы, но ему придется еще увеличить их, да к тому же нас может задержать необходимость дневки. Теперь мы остаемся втроем, в том же составе, в каком выехали из Москвы, Мы так было привыкли к нашему милому, всегда добродушному и остроумному спутнику, что отпускаем его от себя с грустью. Пообедали сегодня в последний раз вместе, снабдили его необходимою посудою и провизией до Маргелана и сняли на коне, во главе его собственной экспедиции, состоящей из Андрея и вьючной лошади. Кто-то теперь по утрам будет будить его? Андрей не решится конечно пускать, в ход наши энергичные приемы.
6 августа. Прошли сегодня 45 верст, не сходя с лошадей. В Муз-Коле близ юрты собралось целое общество: это были киргизы с волостным старшиною, ездившие встречать, губернатора. Старшина подошел пригласить нас выпить чаю, от которого пришлось отказаться, так как мы потеряли бы при этом много времени. Купив предложенного нам барана и взяв джигита-проводника, мы отправились дальше.
За поворотом, по лощине ведущей к озеру, задул свойственный Кара-Кулю ветер, от которого свистит в ушах и захватываешь дыхание; для завтрака уже не стоило терять времени, так как до ночевки оставалось пройти не более 5 верст. Возле юрты мы еще издали заприметили лошадей, из чего заключили, что она кем-то занята, и не ошиблись: на ковре важно возлежал наш М. М. Из расспросов выяснилось, что керекеш выбрал для его багажа самую скверную из своих лошадей и движения её были таковы, что М. М. с Андреем ежеминутно ожидали её падения на землю. В навьюченных на нее яхтанах находятся все драгоценные коллекции М. М., понятны поэтому будут его опасения на этот счет; ноги у лошади подгибались, как у параличной и, хотя Андрей в упор тащил ее за аркан, а М. М., уподобясь керекешу, свистел и тыкал ее кнутом сзади, она решительно отказывалась идти. Андрей находил это шествие позорным и ужасно боялся, что мы их нагоним в пути и увидим при такой мало геройской обстановке. Вследствие этого они вчера добрались в Муз-Кол лишь к 10 часам вечера, а сегодня на озеро Кара-Куль в 4 часа дня. Несмотря на протесты керекеша, у него выбрали другую лошадь взамен негодной, и было уже совсем темно, когда М. М. вновь тронулся в путь, чтобы проехать до северного берега озера. Завтра он рассчитывает сделать верст 50.
Наших туристов-осликов продали: нам они давно уже не нужны и перестали даже, вот уже недели две, развлекать нас своими серенадами. Бог весть, что тому причиною, вероятно тоска по родине; купил их сарт за 18 р. пару. В нашем караване остались одни лошади и верблюды также заменены ими, так как на Пшарт они сильно попортили себе ноги, стерев подошвы до крови.
Рис. 56. Искусственный карниз.
С моим Рыжком что-то приключилось: он сегодня в таком нервном состоянии, что хороший прием брома был бы ему вероятно не лишним. Он пугался всего: пролетавшей птички, собственной тени и гладкого места; от выстрела вертелся вьюном на месте и при каждом повороте, вытянув шею, с ужасом заглядывал за углы, словно там должно сидеть страшилище. Пугаясь он делает прыжок в сторону всеми четырьмя ногами, и будь я на дамском седле, от этих акробатических упражнений давно уже лежала бы на земле. Вообще же это удивительно милое и послушное животное; он привык есть хлеб из рук, толкает меня мордою прося еще, обнюхивает карман и шею, надеясь раздобыться кусочком. Н. П., муж и киргиз отправились пострелять гусей, чтобы затем всем съехаться для ночевки уже на северном берегу; я предпочла ограничиться этим маленьким переходом, чтобы отдохнуть основательно.
Моими спутниками на этот раз были лишь Мурза и Ташмет. Последний необыкновенно трогателен тою заботливостью, которую он проявляет по отношению к нам с Н. П. Он, не сводя глаз, следит за нами и вырастает словно из-под земли именно тогда, когда нам почему-либо нужна помощь. По-русски он знает лишь несколько слов, следовательно объяснения наши с ним бывают преимущественно мимическими и звукоподражательными, но его простая, совсем датская душа каким-то чутьем понимает, чем он может быть полезен. За все время пути на Ташмета можно было положиться с. уверенностью, что все порученное ему будет исполнено в точности и добросовестно.
Дышится тяжело — это единственное теперь у всех нас проявление горной болезни; задыхаешься при ма лейшем усилии. Воздух до того сух и чист, что, несмотря на высокую температуру днем, молоко в бутылке не прокисло у нас в течении трех суток (достать его было негде и мы берегли его, как зеницу ока, употребляя его лишь с чаем); сырое мясо, не портится очень долго и выброшенные негодные куски его сохнут, не разлагаясь. Меховые и шерстяные вещи при прикосновений издают треск и целые снопы искр. Каждую ночь бывают легкие морозы в — 2 или -3 °Ц.
Затихший было с вечера ветер, задул опять с полудня; он поднимаешь тучи песку и мглистою дымкою затягивает и безоблачное небо, и горы, и синеющее вдали озеро; перед глазами желтая, бугристая песчаная почва, покрытая белым налетом солончаков; кое- где растет чахлая травка. Забилась я в юрту, в которой тепло и уютно, хотя в кошмах ее так и свистит ветер, приняла удобную позу и, в ожидании охотников, принялась за не разрезанный еще том «Ра ris » Золя — занятие, вероятно редко практикуемое на Памирах.
Муж убил 13 гусей.
8 и 9 августа. Вчера мы сделали неожиданно для себя молодецкий переход в 52 версты. Выехав с озера Кара-Куль с намерением пройти до Кок-сай верст 25, нам вторично пришлось убедиться, что для остановки это место плохое: дул холодный безостановочный ветер, близкий к урагану, дров нет, терескена также; река пересохла совсем, но чай нам все же вскипятили. Когда я потом подошла к тому водовместилищу, из которого взяли необходимую для этого воду, я поспешно отвернулась: это была небольшая лужа стоячей воды, покрытая густым радужным налетом; киргизы, находящиеся при юрте, в этой лу же умываются (если они вообще когда-нибудь умываются), в ней же и полоскают свой хозяйственный скарб. Нам так мало улыбалась мысль переночевать здесь, что мы вновь сели на лошадей и помчались дальше от негостеприимной стоянки. Мы скакали, точно спасаясь от преследования, лошади также сочувствовали нам, и с необыкновенною, прытью бежали от этого ветра и туч песка, который он гнал нам вслед.
По пути встретили почтового киргиза, который ехал степенно и тихо, следовательно, «без пера». Чтобы понять это выражение, надо знать, что для почтовых джигитов, конечно, незнакомых с русскою грамотою, установились особые условные знаки: если пакет адресован в Лангар, то к нему привязывается палочка; если палки нет, он везется на Памирский пост; если письмо спешное, в него втыкается перо, и тогда джигит несется сломя голову, итак, если почтовый джигит скачет мимо, даже не останавливаясь поболтать с проезжими, что при нормальных условиях ему совершенно несвойственно, это значит, что он «с пером».
Ветер сопровождал нас все время и затих лишь, когда мы подъезжали к Бардабе, в шестом часу вечера. Здесь мы застали полковника М — го, достраивавшего рабат и дорогу. По вновь прилагаемой дороге вплоть до Памирского поста, на каждых 30–50 верстах ставится рабат: это довольно большое каменное (из местного камня), на гипсовом растворе сводчатое здание, обнесенное каменным же забором и состоящее из 4–5 просторных комнат с большими печами; во дворе конюшни; дерево постройки — исключительно арчевое [42]. К обеду М — ский принес редкое угощение — дыню, присланную ему из Гульчи, и бутылку от личного самаркандского вина; за разговорами просидели до позднего вечера.
Пёреночевав в Бардабе, направились сегодня вдоль Алайской долины к крепости Дараут-Курган. Остановиться на ночевку, мы должны были в кишлаке, находящемся, по словам М — го, верстах в 30; там, говорил он, зимовка полу-оседлых киргиз, занима юшихся также и посевами. Отправляясь на летнее кочевье, они будто бы оставляют в кишлаке сторожей, на попечении: которых остаются даже куры и кое-какой скот, и мы радовались заранее возможности до. стать яиц и курицу. Ввиду предстоящего небольшого перехода, муж поехал с киргизом поохотиться в последний раз и напал на стадо кииков голов в 40, из которых убил одного козла: экспрестная пуля положила его на месте, не дав ему даже времени встать с лежки. Местный мясник снял с него для чучела шкуру следующим, весьма простым приемом: в сделанное ножом в задней ноге отверстие, он ртом вдувает воздух, пока вся туша не надуется, как бурдюк; кожа после этого отделяется рт мяса совершенно свободно. Каковы для этого должны быть легкие, предоставляю судить читателю.
Выступить нам удалось лишь в 3 часа дня, в сопровождении данного нам М — м десятника-киргиза, который будто, бы один знал, как проехать в вышеупомянутый, кишлак. Поднявшись тотчас же из Бардабы на холмы Заалайского предгорья, мы вновь увидали Алайскую долину, окаймленную справа Алайским хребтом, теперь уже бесснежным, и слева Заалайским хребтом, покрытым до самых почти предгорий ослепительным, вёчным снегом. В бесконечную даль уходили обе эти параллельные д руг другу горные ц епи одна белая, другая, темная, почти черная. Отсюда виден пик Кауфмана (23.000. ф.), но с этого места он не производить большего впечатления, благодаря дальности расстояния; к тому же и смотрели мы на него с такого пьедестала, как Алайская долина которая сама возвышается над уровнем моря на 10.000—8.000 фут.
Каждый шаг нашего пути напоминает о том, что мы покинули Памиры: мы шли по сплошному волнистому лугу с котловинками и углублениями, в каждом из которых находится озерцо или болотце, заросшее зеленью. Мы пересекали предгорья вкось, по направлению к долине; солнце уже скрылось за горы, когда мы выехали на нее, наступали короткие сумерки.
Едва успели мы перебраться через р. Кизил-Су, как стемнело совсем, а впереди не было и признаков близости жилья, проводник же на расспросы неуве ренно отвечал, что «теперь скоро». В полной темно те шли мы крупною ходою по каким-то кочкам, болотам, ручьям и, наконец, увидали костер и лошадей: это был наш караван, так и не дошедший до обещанного кишлака. И напрасно мы искали бы его: как узнали на следующий день, никакого кишлака в этих местах нет; есть действительно верстах в 18 от того места, где мы остановились (следовательно, верстах в 50 от Бардабы), киргизское зимовье, но там никогда не остается, не только кур и скота, но и ни одного человека.
Подъехав. к каравану, мы с удивлением увидали, что юрта еще не расставлена, и что нам долго еще придется сидеть в темноте на холодном ветру, прежде чем попасть под кровлю, это было тем более странно, что караван вышел в 9 час. утра. Когда юрта была готова, она снаружи поразила нас своими маленькими размерами, внутри же весь верх был установлен неправильно и криво: ясно было, что верхний круг юрты не прежний и по размерам не подходить к ней, отчего палки, поддерживающие его, вываливались внутрь. Долго не могли мы добиться правды, но видя бесполезность отнекиваний, Алим-бай наконец рассказал следующее: зная, что мы выезжаем из Бардабы, а следовательно и будем на месте довольно поздно, караван останавливался варить обед [43]; отправившись после трехчасовой остановки в дальнейший путь, караван сбился с дороги, причем лошадь, везшая круг от юрты, свалилась под откос; «сама, дрянь, цела осталась», негодовал Алим-бай, а круг разбился вдребезги. Надеясь скрыть все это от нас, последние в одном из аулов купил другой круг, который и оказался не подходящим. Ночевать однако под открытым небом при здешних климатических условиях совсем неудобно, и мы все же решаемся провести ночь в юрте, несмотря на то, что она грозить ежеминутным падением: порыв ветра, или толчок подошедшей лошади могут повалить ее на нас: при этом она, конечно, не убьет находящихся в ней, но нанести серьезные повреждения все же может. Неужели Ташмет будет завтра утром иметь повод, всплеснув руками, произнести свое безнадежное: «кунчал» [44]. В этом возгласе у него всегда столько трагизма, что жутко становится за тот предмет, который, по его мнению, «кунчал».
10 августа. Нет, мы еще не «кунчал»: ветер затих, лошади против обыкновения об юрту не терлись, и она устояла. Утром увидали невдалеке несколько громадных аулов, к которым послали киргиза обменить круг юрты и добыть проводника.
Путь наш лежал сегодня вдоль Алайской долины, вблизи подножья Алайского хребта. Посредине ее прорезывает р. Кизил-Су [45], принимающая в себя реки, текущие с гор (Талдык, Джиптык и другие). Свое название она оправдываешь в полной мере: размытые ею красные глины Заалайского хребта, она несет с собою на громадном протяжении, окрашиваясь ими в цвет сурика. Течение очень быстро, бурно и, благодаря своему цвету, вода производить впечатление клокочущей масляной краски; пить ее можно лишь после продолжительного отстаивания.
«Алай» по-киргизски значит рай; сюда, в эту обе тованную область, из-за сотен верст сходятся кочевники. Алайская долина представляешь собою необозримую степь, на сотни верст сплошь поросшую ковылем; бесчисленные аулы, иногда в сотни юрт, разбросаны по ней; громадные стада овец, лошадей, верблюдов пасутся здесь — скот жирен, выхолен; нам говорили, что в несколько дней заморенное, изголодавшееся животное поправляется здесь неузнаваемо; шу мит чистая снеговая вода горных рек, в воздухе пахнешь чабором, полынью, степью.
Верст через 30, во второй половине перехода, картина несколько изменилась к худшему: грунт стал песчаным с примесью мелкого камня, трава— реже и грубее, о ковыле уже не было помину, кочевья попа дались редко; р. Кизил-Су точно зарылась в землю, размыв себе среди степи широкое и глубокое русло с обрывистыми берегами. Довольно долго ехали мы, ожидая подходящего для ночевки места, пока не набрели, наконец, на маленькую речонку, густо поросшую сочною травою.
Первою необходимостью при остановки является топливо, так как аппетит у нас волчий, горячим же кушаньем приходится баловать себя лишь один раз в день. Здесь еще нет дров, уже нет терескена, зато есть кизяк — драгоценный горючий материал: это высохший пометь скота, который горит ярко, дает много жара и долго сохраняет тепло. Ночь была довольно теплая, но зато очень сырая, а потому в юрте скоро запылал костер, при свете, которого мы не торопясь пили чай, приводя в порядок свои наблюдения, заметки, фотографические принадлежности — каждый но своей специальности.
11 августа. До Дараут-Кургана нам оставалось пройти всего верст 25. Заалайский хребет, так же как и самая долина, несколько понизился и горы его значительно очистились от снега; оба хребта заметно между собою сблизились. По предгорьям довольно много киргизских зимовок: они состоят из продолговатых глиняных сакль с плоскими крышами. Кое-где, клочками, виднеются посевы ячменя, места для которого выбираются, по-видимому, без всякой системы и совершенно не руководствуясь близостью кочевья или зимовки.
Дараут-Курган представляет собою крепость, построенную, по словам киргизов, Худояр-ханом в защиту от воинственных афганцев. Зубчатые стены ее — глинобитные с примесью мелкой гальки; они довольно тонки и по углам заканчиваются круглыми башнями. Внутри наружных ст ен есть еще и внутренние со следами поперечных разделений, служивших, по-видимому, жильем и конюшнями. Крепость окружена снаружи широким рвом. Мы разместились во внутреннем дворе, частью засеянном ячменем.
Рис. 57. Во дворе крепости Дараут-Курган.
Одну из башен отвели для кухни, в другой мы с Н. П. устроили себе будуар — роскошь, которая со времени отъезда M. M. нам недоступна, так как мы отдали ему свою палатку. На завтра назначена дневка, что-бы дать передохнуть лошадям.