Колька дернул за скобку, — дверь на крючке.
— Кто? — послышалось из-за двери.
— Дяденька, пусти погреться! — попросил Колька.
Дверь отворилась.
— Вались. У меня как раз печка топится, тепло!
У Сеньки душа в пятки ушла: захлопнет дверь и капут! — не выпустит.
Колька смело шагнул через порог и перетащил Сеньку.
— Разувайся, садись к печке, грей ноги! — приглашал черный.
Колька стащил с Сеньки валенки.
— Эх, брат, поморозился, — сказал хозяин, ощупывая Сенькины ноги.
Сенька своих ног не чувствовал, сидел беспомощно на полу и дул на озябшие руки.
Черный принес снегу и стал оттирать Сенькины ноги.
— Ой, щиплет, больно! — всхлипывал Сенька.
— А это хорошо, что щиплет. Потерпи еще маленько, ноги твои оживут.
Ноги скоро сделались совсем красные.
—- Ну вот, и готово! — сказал черный, вставая с пола.
Сенькины ноги горели, кололо в пальцы, и по всему телу разливалась теплота.
Страх исчез, Сеньке приятно было смотреть на раскрасневшегося черного человека.
А сейчас чаю попьем, — весело сказал черный, ставя на печку жестяной чайник, набитый снегом, — живо отогреетесь! А что это вы по лесу гуляете в такую морозину, — или заблудились?
Колька не знал, хитрить или рассказать всю правду.
— С дороги сбились, — неопределенно ответил он.
— Откуда вы?
— Из Красного Яра, в колонию пошли, — неожиданно для себя соврал Колька.
— Зачем?
— Так пошли, да и все.
— Путаете вы, что-то, ребята... Сознавайся, ничего не будет. Я судья строгий, но милостивый.
Черный, улыбаясь, испытующим взором следил за беглецами. Колька с Сенькой переглянулись и окончательно растерялись.
— Может быть, вы дезертиры, перебежчики и, — шутливо допрашивал черный, — может быть, большевики?
— У нас вил нет, — набравшись храбрости, — ответил Сенька.
— Каких вил? — удивился черный.
— А которыми ребят и баб большевики колют.
— Где это ты слышал?
— Нам деревенский старик — Кундюков — вчера сказывал. Сам, говорит, в городе видел, вот такие картинищи на заборах наклеены. Рожи, говорит, страшнущие, а в руках вилы трехрогие, а на них ребята как картошка натыканы.
— Врет ваш Кундюков, просто пугает, а вы и верите. Отроду не слыхал, чтобы где-нибудь такие люди были. А вы как думаете, могут быть такие люди?
— Не знаем, — ответили ребята.
Закипел чайник, стал поплевывать на горячую печь из рыльца.
— Ну вот, и чай готов, пейте! — пригласил их черный, ставя на стол кружку и жестяную банку.
Горячий чай совсем разогнал всякий страх. Колька и Сенька ломали мерзлый хлеб, запивая горячим чаем.
— А ты, дяденька, откуда? — спросил Колька.
— Вы знаете меня, чего спрашивать-то, — сказал черный.
Колька с Сенькой переглянулись — отродясь не видали.
— Нет, не знаем.
— Ну, как не знаете! Кабы не знали, не говорили бы, кто я такой.
У ребят вся храбрость пропала.
— Ничего не говорили, — робко ответил Колька.
— Ну, не говорили, так подумали, — не все равно?
Ребята в недоумении: к чему он разговор ведет?
Черный улыбается, а сам как будто недоволен.
— Ой, ребята, лукавите! Не люблю, когда ребятишки врут! Говорили ведь, что я бродяга или разбойник, — верно?
У Сеньки на глазах навернулись слезы: это он назвал его бродягой. Как он узнал? Ведь он только одному Кольке сказал, да и то совсем тихо.
— Я больше не буду, — занюнил Сенька, — я думал...
— Ха-ха-ха! — засмеялся черный. — Да ты о чем плачешь-то? Эх ты кукса-вакса! Ну, и чудак... Как тебя звать-то?
— Сенька, а его Колька.
— Чего ж ты, брат Сенька, испугался-то? Ну, подумал, — бродяга, эка важность! Всякий бы так подумал, потому — лес, заброшенная сторожка, и вдруг человек какой-то... Кто же, как не бродяга? Бродит человек с места на место, вот и бродяга, ничего особенного.
Колька с Сенькой не знали, что и подумать, шутит он или вправду говорит. Ишь ты, мысли ихние отгадал! Это заставило ребят призадуматься: все равно, от него ничего не скроешь, узнает; лучше рассказать ему все начистую.
А черный продолжал:
— Может быть, иному человеку и нельзя на одном-то месте жить; может быть, его какие-нибудь злодеи ищут, чтобы погубить, — ну, он и бродит из деревни в деревню, из города в город, в лес или еще куда-нибудь укрывается до поры до времени, а придет время, и объявится.
У ребят отлегло от сердца: не обиделся!
— Мы приютские, — решил сознаться Колька, — обманули тебя... Убежали оттуда.
— Как убежали? Почему, куда? — удивился черный.
— Так, совсем убежали... Не вернемся никогда!
— Да почему? В такой-то холод?
— Надоело, да и Шандор дерется.
— Кто это Шандор?
— Мастер наш, венгерец, — пленный он, с германской войны еще... Три года у нас живет, замучил на корзинках. По-русски плохо говорит, ребята не понимают, а он думает, что не слушаются, — ну, и прутом... Мишка Козырь задается: думает, что больше всех, так может и обижать. Меньше всех работает, все на маленьких выезжает, а кто не слушается, бьет!
Все свои обиды выложили ребята перед черным, а тот уже не смеялся, а внимательно слушал и что-то думал.
— Ну, вот что, — сказал он, — бежать вам не стоит; еще где-нибудь замерзнете, либо с голоду свалитесь. Сейчас возвращайтесь обратно, смирнехонько поживите до лета. Летом тепло, сухо, хорошо. Иди, куда хочешь, — дороги тебе на все четыре стороны открыты. А до тех пор, как плохо вам будет, приходите сюда, вместе чего-нибудь и придумаем... А летом... может быть, и я с вами двинусь, втроем-то веселее. Катнем куда-нибудь в хорошие края! Да всем не болтайте, что я живу здесь, а то монахи — народ жадный, живо выгонят, а платить мне нечем — ни копейки нет. Идет, что-ли?
И черный весело улыбнулся.
Колька подумал, подумал, — ему уж очень не хотелось возвращаться назад в приют; но опять же летом... и втроем ловчее...
— Ладно! До лета как-нибудь проживем, — ответил Колька, — пойдем, Сенька. Спасибо, дяденька, что отогрел.
— Спасибо, — повторил Сенька, и попрощались за руку.
— Не ст о ит. Чего там! Прощайте.
Ребята вышли из сторожки и той же дорогой направились назад.