Имя Германа Гортера мало говорит большинству русских читателей. Может быть, некоторые из них вспомнят, что Гортер — единомышленник германских «спартаковцев» и российских большевиков и что вскоре после того как последние приняли название Российской Коммунистической Партии, голландская группа, одним из вождей которой является Гортер, соответствующим образом изменила свое название. На этом у большинства русских читателей воспоминания обрываются.
Представления о Гортере выиграют в ясности, если мы упомянем, что Гортер с самого начала примыкал к таким голландским теоретикам социализма, как Генриета Роланд–Гольст и Паннекук, известные у нас по переводу нескольких книжек, брошюр и статей. Они всегда составляли левое крыло во втором Интернационале. Из них Паннекук работал, может быть, больше в германской, чем в голландской литературе. В 1910–1914 годах он принял живое участие в той полемике на страницах «Нейе Цейт» и других социал–демократических изданий, в которой Каутский вполне определенно занял оппортунистическую, «бернштейнианскую» позицию: низвел всю политическую деятельность рабочего класса к деятельности его парламентских представителей и похоронил все революционные методы, хотя в «Пути к власти», вышедшем за несколько лет до того времени, возвестил о приближении эры революций. В этой полемике Паннекук выступал против Каутского наряду с Розой Люксембург, Кларой Цеткин и Францем Мерингом, для которых страницы «Нейе Цейт» вскоре были закрыты: полемика становилась слишком неудобной для Каутского и стоявшего за ним правящего большинства германской социал–демократии.
Те же споры и в те же годы шли и в голландской социалистической партии. Но в германской социал–демократии в центре, полемики стояли «русские способы» революционного действия масс, — «пора нам начать говорить по–русски», заявила в одной из своих статей Роза Люксембург; в Голландии в этих спорах на первый план выдвинулись вопросы об отношении к колониальной политике и о допустимости участия социалистов в буржуазных министерствах.
Как и в Германии, вожаки голландской социалистической партии толкали массы на соглашательские пути. Паннекук, Гортер и еще некоторые голландские марксисты ясно увидали, в какое болото ведут рабочий класс Голландии все эти Ван–Коли и Трульстры. Они увидали, что, оставаясь в рядах внешне единой, но лишенной внутреннего, идейного единства социалистической партии, они будут лишены возможности указать пролетариату Голландии на угрожающую ему опасность. Порвав с правящими кругами голландской социалистической партии, они основали социал–демократическую партию, которая начала издавать журнал «Трибуна», одним из редакторов которого сделался Герман Гортер. После некоторых колебаний к ним присоединилась и Генриета Роланд–Гольст.
Таким образом в Голландии, — как и в России, как и в Болгарии, — еще до войны произошло решительное размежевание революционных марксистов и соглашателей; между тем в других странах, к великому вреду для погибшего второго Интернационала, его пришлось производить только во время войны, когда соглашатели явным образом превратились в социал–патриотов и заставили рабочий класс нести за дело своих классовых врагов такие великие жертвы, каких он еще никогда не нес за дело своего класса.
В то время Каутский словесно мог еще настолько искусно лавировать между двумя сторонами, что фактический разрыв его с революционным марксизмом оставался мало заметным. Он не высказал прямого порицания Гортеру и Паннекуку за создание самостоятельной организации наряду с голландской социалистической партией, — он только как будто поставил вопрос, не целесообразнее ли было бы, оставаясь в этой партии, критиковать ее изнутри. Точно так же он не выразил осуждения предлагаемой теперь русским читателям книжке Гортера, многие идеи которой в настоящее время должен был бы отвергнуть самым решительным образом: нет, он снабдил ее самым сочувственным предисловием, которое мы перепечатываем в нашем издании.
Теперь несколько слов о самой книжке Гортера.
В русской литературе так много писалось вымученного, нудного, запутанного или подцензурно–туманного и прикровенного об историческом материализме, что самое название книжки способно отпугнуть от нее многих читателей. Заниматься таким предметом в наше боевое время — непозволительная роскошь. И в особенности рабочему, — ему вовсе не до того, чтобы разбираться в таких сложных предметах. Да и ни к чему это. Сам не подозревая этого, пролетарий мыслит, действует и творит на практике, как самый последовательный сторонник исторического материализма.
Было бы жаль, если бы по таким предвзятым соображениям читатель обошел своим вниманием работу Гортера. В области популярной литературы научного социализма лишь немногие работы могли бы равняться с нею по ясности, прозрачности, общедоступности изложения. Гортер писал ее не для себя, не для того, чтобы самому, засев за письменный стол, разобраться в своих собственных мыслях, и не для узкого интеллигентского круга, как писались многие русские работы об историческом материализме, — он писал ее для рабочих. И потому немецкий ее перевод был выпущен, между прочим, и в удешевленном издании — для рабочих–организаций («Vereinsausgabe»). Русский рабочий, обладающий хотя бы некоторой привычкой к серьезному чтению, тоже не встретит в ней никаких затруднений. Познакомившись с книжкой Гортера, он, может быть, испытает досадливое чувство: зачем же другие писали так трудно, когда можно очень просто выяснить все наиболее и действительно необходимое в этой области. С другой стороны, вся книга проникнута предчувствием на двигающейся мировой бури, последних, решительных схваток труда с капиталом. Она стремится идейно вооружить рабочий класс для этой борьбы, которая, однако, как совершенно ясно видит автор, будет вестись не только идейным и даже не в первую очередь идейным оружием.
Еще и теперь, когда мы пережили огромный опыт мировой захватнической войны, замечательно свежее впечатление производят рассуждения Гортера об отношении рабочего класса к войне, о патриотизме и т. д. Из них видно, что еще до войны Гортер был решительным интернационалистом, решительным «спартаковцем», решительным коммунистом, как мы сказали бы в настоящее время.
Такой же огромный интерес представляют соображения Гортера о классовой нравственности, о нравственности классовой борьбы. Они становятся положительно злободневными в настоящее время, в период, когда классовой диктатуре эксплуататоров предстоит во всем мире смениться классовой диктатурой эксплуатируемых.
Для русского читателя страницы Гортера, посвященные классовой нравственности, представляют и свой особенный интерес. Растрепанные во всех отношениях остатки нашего народничества все еще болтают об «этическом обосновании» социализма, о Бесклассовой и внеклассовой нравственности, о вечных моральных идеях. Их политическая практика, построенная на основе «вечных принципов правды и справедливости», целиком свелась к предательским по отношению к мировой революции авантюрам, к изменам рабочему классу и массам крестьянства, то к открытой, то к плохо замаскированной поддержке Колчака, Деникина, прибалтийских баронов, эстляндских и финляндских белогвардейцев и стоящих за ними вождей мировой контр–революции, наймитов озлобленно защищающегося от близкой гибели мирового капитала. Гортер с неумолимой ясностью ставит вопрос перед читателем. Внеклассовых и надклассовых позиций никогда не было, и теперь каждый должен твердо решить вопрос, с кем он: с рабочим классом или против рабочего класса.
Впрочем, нет возможности исчерпать богатое содержание маленькой книжки Гортера. Да в этом нет и необходимости. Сам читатель быстро даст ей надлежащую оценку.
Существеннее будет отметить, что Гортер когда писал свою работу, уже предвидел надвигающуюся мировую бурю, ясно представлял многие из условий, в которых она будет развертываться, но сам еще не переживал этой бури. Отсюда вытекает ошибочность и недостаточная решительность некоторых его рассуждений.
Неосторожно, рискованно, недостаточно продуманно, прежде всего, предположение того, — хотя бы и редкого, как оговаривается Гортер, — случая, когда пролетариат мог бы приветствовать войну: например, для уничтожения деспотизма, подобного существовавшему в то время в России.
В этом случае Гортер отстает даже от статей Каутского, написанных после российской революции 1905 года, и от ряда заявлений, сделанных на съездах германской социал–демократии (в Иене и Маннгейме). После того, как рабочий класс России на практике доказал свою способность к борьбе, интернациональным долгом рабочих партий других стран было помешать своим правительствам оказать такую помощь российскому деспотизму, какая была ему оказана после 1905 года Францией и Германией. И, с другой стороны, трудно найти страну, которая признала бы себя наиболее деспотической в мире. Если правительство Гогенцоллернов, начиная войну, уверяло, что оно ведет оборонительную войну против казацкого нашествия на Европу, то ведь и правительство французской буржуазии заявляло, что оно воюет только против германского военного деспотизма.
Пролетариат может говорить об освободительной войне, о войне против какого бы то ни было деспотизма только при одном условии: если он уже освободился у себя дома, если он уже завоевал политическую власть, если он сам ведет эту войну. Но такая война по всей вероятности окажется оборонительной революционной войной против контрреволюции, собирающей свои силы в соседней стране, и вести ее всегда придется в союзе с пролетариатом этой страны (или в союзе с массами населения, если дело идет о какой–нибудь колонии европейского капитала, будет ли то Индостан или Китай).
Следует прямо сказать, что все это Гортер упустил из виду, так как он еще не мог учесть опыта мировой революции, развертывающейся в настоящее время.
Частью ошибочны, частью недостаточны некоторые соображения Гортера о религии.
В сжатом историческом очерке (см. глава пятая, отдел «Религия и философия») Гортер изображает развитие религии таким образом, как будто первоначальной ступенью последней было поклонение человека силам природы (так называемая «естественная религия»), как будто человек, при неразвитости техники подавленный этими силами обожествлял то чудесное, таинственное, непреодолимое, что он открывал в солнце, огне, море, реке, дереве и т. д. Затем человек переходит, по представлению Гортера, к обожествлению свойств самого человека и, наконец, в поисках за объяснением действующих в нем мощных социальных побуждений и чувств, приходит к убеждению, что бог,, это — дух. В таком же направлении ищет Гортер объяснений возникновению монотеизма (единобожия).
Действительная последовательность в развитии религии была не такова, и в марксистской литературе такие объяснения были признаны несостоятельными еще в конце девяностых годов. Читателя, который хотел бы ближе познакомиться с этим вопросом, мы отсылаем к книге Г. Кунова: «Возникновение религии и веры в бога» (издана в моем переводе книгоиздательством «Коммунист»), где имеются и некоторые указания на литературу предмета[1]. Гортер невольно показал своим промахом, что исторический материализм обеспечивает плодотворные результаты лишь при том условии, если выводы делаются на основании широкого изучения предмета.
Нельзя признать достаточными те соображения, которые Гортер, следуя за Паннекуком, высказывает об отношении пролетариата к религии. Признавая, что развитие приводит рабочий класс к полной безрелигиозности, Паннекук тем не менее по существу отстаивает для практики позицию всестороннего нейтрализма, безусловного невмешательства в эту область («религия — частное дело»), полагая, что время, опирающееся в своей работе на развитие производственных отношений, сделает все необходимое в этой области. Паннекук недостаточно подчеркнул и, может быть, недостаточно уяснил и для себя, что при некоторых условиях возможно и приходится выжидать, когда «время» все сделает за нас и для нас, а другие обстоятельства прямо вынуждают нас наступать на все твердыни контр–революции, из которых она сначала делает против нас вылазки, а потом поведет решительное наступление[2].
Решение этого вопроса у Гортера стоит в противоречии с общим духом его книжки, проникнутой ярким революционным настроением, предчувствием надвигающейся великой борьбы и стремлением во всеоружии встретить ее наступление
И. Степанов.
Июнь 1919 года.