Судъ
Такъ шли еще и еще дни. Однажды утромъ четыре солдата пришли за нимъ и повели его куда-то сначала подземнымъ коридоромъ, потомъ вверхъ по лѣстницѣ и снова по какимъ-то коридорамъ и, наконецъ, ввели его въ большую залу, полную народа.
Во всѣхъ концахъ залы были разставлены солдаты съ пиками.
Ноно посадили въ особомъ отдѣленіи, устроенномъ въ одномъ концѣ залы. Напротивъ него было другое отдѣленіе, въ которомъ сидѣли двѣнадцать присяжныхъ, жителей Монайи. Въ глубинѣ залы поднималась эстрада. На эстрадѣ стояли какая-то конторка и каѳедра.
Вдали за конторкой сидѣли богатые и знатные жители Монайи.
А у входа въ залу, за низкой перегородкой, толпились монайцы побѣднѣе.
Недалеко отъ Ноно на трибунѣ сидѣлъ еще какой-то человѣкъ, котораго Ноно видѣлъ во время допроса.
Когда Ноно былъ посаженъ въ отведенный ему уголъ, существо съ головою, напоминающею голову ворона, прокричалъ: «Судъ идетъ!» И на эстрадѣ появились четыре господина. Трое изъ нихъ были одѣты въ черныя одежды, а четвертый въ красное платье. У всѣхъ на головахъ были какія-то необычайныя шапки, а платье было обшито широкимъ золотымъ позументомъ.
Одѣтый въ красное напомнилъ Ноно своимъ видомъ ястреба. Онъ сѣлъ на маленькой трибунѣ возлѣ присяжныхъ. Трое черныхъ сѣли за конторку. Всѣ они удивительно напоминали хищныхъ птицъ.
Одинъ изъ нихъ поднялся, держа въ рукахъ кипу бумагъ, и сталъ читать то, что тамъ было написано. Это былъ обвинительный актъ противъ Ноно. Когда онъ кончилъ, другой черный, сидѣвшій посрединѣ конторки, началъ допрашивать Ноно. Грозилъ ему суровымъ наказаніемъ, если онъ и тутъ будетъ такъ же неуважителенъ къ закону, властямъ и его величеству, какъ и на слѣдствіи.
— Признаете ли вы, — началъ онъ допросъ, — что говорили предъ нѣсколькими плутократами о странѣ, называемой Автономіей, гдѣ, по вашимъ словамъ, всѣ продукты принадлежатъ всѣмъ, гдѣ будто бы нѣтъ ни законовъ, ни полиціи, ни судей и гдѣ каждый можетъ жить, какъ хочетъ?
— Конечно, говорилъ. Вѣдь я же тамъ жилъ, когда меня похитилъ Плутусъ, чтобъ увести меня въ свою гадкую страну. А здѣсь только меня мучаютъ.
— Господа присяжные, вы слышите, съ какимъ цинизмомъ сознается обвиняемый въ своемъ преступленіи, — завопилъ красный человѣкъ. И, кромѣ того, онъ виновенъ въ оскорбленіи величества.
— Признаете ли вы, — продолжалъ предсѣдатель, — что призывали вашихъ слушателей къ возстанію, приглашая ихъ сговориться между собой и обходиться безъ господъ, которые ихъ охраняютъ?
— Я не знаю, кормятъ ли господа рабочихъ и охраняютъ ли кого-нибудь законы, но я знаю, что въ Автономіи ничего этого у насъ не было, и мы были гораздо счастливѣе. Я дѣйствительно говорилъ это потому, что думаю, что это правда.
— Такъ-съ! Теперь вы можете сѣсть, — произнесъ предсѣдатель. — Изъ вашихъ признаній, ваше преступленіе очевидно; для насъ этого было бы достаточно, но такъ какъ мы — представители правосудія, то мы не хотимъ, чтобъ и въ умахъ присяжныхъ осталось какое-либо сомнѣніе. Теперь мы выслушаемъ нѣсколькихъ свидѣтелей, которые разскажутъ, что они отъ васъ слышали.
Первый свидѣтель оказался однимъ изъ трехъ друзей Ноно; онъ пытался говорить, защищая Ноно, ссылался на искренность Ноно, который разсказывалъ лишь о томъ, что видѣлъ. И развѣ такъ преступно жалѣть о своей прежней лучшей участи? Ему же въ Монайѣ приходилось иногда такъ трудно.
Ему не дали кончить. Всталъ красный человѣкъ и, обращаясь къ присяжнымъ, заговорилъ:
— Вы видите, господа, пагубное вліяніе рѣчей обвиняемаго. Вамъ предстоитъ его судить. Вы видите, что пора было положить конецъ его коварнымъ проискамъ, грозившимъ совратить здравый смыслъ нашего столь спокойнаго по сіе время населенія. Онъ осмѣливается повторять свои преступныя рѣчи здѣсь, въ священномъ храмѣ правосудія! Я требую суроваго наказанія не только для него, но и для свидѣтеля, который ради спасенія обвиняемаго, не задумываясь нарушить свою клятву, говоритъ лишь правду. Да и, кромѣ того, свѣдѣнія, доставленныя мнѣ великимъ судьей, рисуютъ мнѣ этого человѣка очень опаснымъ и смѣлымъ проповѣдникомъ преступныхъ взглядовъ. Его разсказы и разсужденія грозятъ нарушить нашъ прекрасный общественный порядокъ.
И другъ Ноно былъ приговоренъ къ пяти годамъ тюремнаго заключенія.
Затѣмъ былъ призванъ портной. Его спросили, при какихъ обстоятельствахъ онъ взялъ къ себѣ Ноно. Портной разсказалъ, какъ онъ познакомился съ мальчикомъ.
— Не держалъ ли обвиняемый у васъ предосудительныхъ рѣчей, угрожающихъ общественному порядку и цѣлости нашихъ учрежденій? — спросилъ предсѣдатель. — Я долженъ указать вамъ, сколь вы виновны предъ его величествомъ всемогущимъ монархомъ, допуская у себя подобныя рѣчи и давая пріютъ подобнымъ лицамъ. Посему приглашаю васъ, въ виду вашей же пользы, быть откровеннымъ и сказать все, что вы знаете о негодяѣ, котораго, надѣюсь, ожидаетъ заслуженная кара. Обязанность каждаго добраго гражданина и хорошаго патріота — тотчасъ довести обо всемъ до свѣдѣнія великаго судьи.
Портной колебался; его взглядъ противъ воли остановился на Ноно, и онъ поторопился отвернуться. Неувѣреннымъ голосомъ онъ сказалъ, что взялъ къ себѣ Ноно изъ благодарности, такъ какъ Ноно спасъ его ребенка, и сказалъ даже, что никогда не могъ пожаловаться на его работу, что, къ несчастью, дѣйствительно обвиняемый разсказывалъ много неправдоподобнаго объ Автономіи, но что, обманутый его невиннымъ видомъ, онъ сначала не повѣрилъ преступности его намѣреній, что онъ проситъ прощенія у суда за свой невольный проступокъ и обѣщаетъ въ будущемъ быть осмотрительнѣе.
Ноно не посмѣлъ взглянуть на своего прежняго хозяина. Портного отпустили, и онъ прошелъ мимо.
Слѣдующіе свидѣтели были большею частью изъ тѣхъ, которые присутствовали при разговорахъ, а были такіе, которыхъ Ноно никогда не видалъ. Подъ страхомъ раздѣлить участь обвиняемаго они показывали то, чего желалъ отъ нихъ предсѣдатель.
Когда всѣ свидѣтели были выслушаны, поднялся красный человѣкъ и началъ свою рѣчь.
Онъ говорилъ длинно, — о счастливой жизни и о будущемъ народа, живущаго подъ властью Плутуса, говорилъ о добродѣтеляхъ и милостяхъ тѣхъ, которымъ судьба дала много, объ ихъ заботахъ, о бѣднякахъ, ихъ готовности доставлять работу тѣмъ единственнымъ богатствомъ, которымъ были ихъ руки.
Онъ похвалилъ справедливость законовъ, ограждающихъ собственность отъ посягательства жадныхъ и завистливыхъ лѣнтяевъ и пьяницъ, превознесъ добродѣтели рабочихъ, терпѣливо и самоотверженно работающихъ, трезвыхъ и бережливыхъ и преданныхъ ихъ государю и разнымъ другимъ господамъ.
Потомъ онъ заговорилъ о тѣхъ ужасныхъ людяхъ, которые хотятъ нарушить этотъ прекрасный государственный порядокъ, о тѣхъ бездомныхъ бродягахъ, неизвѣстно откуда пришедшихъ, которые хотятъ участвовать въ празднествахъ и не желаютъ ничего дѣлать, которые, не трудясь и не сберегая, мечтаютъ лишь о томъ, какъ бы завладѣть собственностью тѣхъ, кто терпѣніемъ, трудомъ, порядкомъ и бережливостью скопилъ свое состояніе или сумѣлъ сохранить полученное отъ предковъ. Потомъ онъ доказывалъ, что чарующая легкомысленныхъ людей картина жизни такъ называемой Автономіи — лишь выдумка злонамѣренныхъ умовъ, и единственной ея цѣлью было внушить рабочимъ, что они могутъ обходиться безъ господъ и хозяевъ — это же такая ужасная безсмыслица, что ее врядъ ли стоитъ и опровергать. Для всякаго благомыслящаго человѣка это вполнѣ ясно, а неблагомыслящаго не спасутъ никакіе доводы, а должна исправить тюрьма, каторга или другое, можетъ-быть, болѣе тяжкое наказаніе. Къ такимъ людямъ никогда нельзя отнестись съ достаточной строгостью. Эти розсказни стремятся внушить рабочимъ, что ихъ лишаютъ плодовъ ихъ труда и возстановляютъ ихъ такимъ образомъ противъ тѣхъ, кто ихъ кормитъ и безъ кого страна погибла бы въ нищетѣ и варварствѣ. Указалъ, что обвиняемый вмѣсто того, чтобъ постараться заслужить снисхожденіе суда смиреніемъ и отказомъ отъ своихъ прежнихъ взглядовъ, дошелъ, напротивъ, до крайнихъ предѣловъ дерзости: онъ осмѣливается даже недостаточно уважительно говорить о высочайшей особѣ государя! На этомъ была закончена длинная рѣчь, и онъ сѣлъ, требуя для обвиняемаго смертнаго приговора.
Одинъ изъ господъ, одѣтыхъ въ черное, съ головой попугая, сидѣвшій за столомъ передъ Ноно, всталъ въ свою очередь.
Онъ также началъ превозносить величіе Плутократіи, строгость и справедливость ея законовъ, законность правъ собственниковъ, терпѣніе и мощь рабочаго класса, содѣйствующаго въ такой большой мѣрѣ общему благосостоянію.
— Дѣйствительно, разсказы обвиняемаго по своей чрезвычайной смѣлости могутъ угрожать установленному порядку, смущая слабохарактерныхъ. Но кліентъ мой по своей молодости, повидимому, не понималъ значенія своихъ рѣчей, и потому я не считалъ бы его вполнѣ отвѣтственнымъ за его поступки. Я просилъ бы господъ судей и господъ присяжныхъ сжалиться надъ его юностью. Я обращаюсь, господа, къ вашему милосердію и смѣю надѣяться, что ваше милосердіе вернетъ моего кліента въ ряды благомыслящихъ людей.
И онъ сѣлъ среди рукоплесканій залы, только-что аплодировавшей предъ тѣмъ рѣчи краснаго человѣка.
Присяжные удалились для обсужденія. Но минуту спустя они уже вернулись съ приговоромъ: «Виновенъ, но заслуживаетъ снисхожденія».
Три человѣка за конторкой посовѣтовались между собой, и Ноно былъ приговоренъ къ вѣчной каторгѣ.
Судъ былъ конченъ. Ноно отвели въ его камеру и заперли за нимъ желѣзный засовъ. Ноно опустился на свой камень и долго сидѣлъ, подавленный отчаяніемъ. Жгучія слезы текли изъ его глазъ. Онъ и не замѣтилъ, какъ настала ночь.
Наконецъ, отчаяніе такъ овладѣло имъ, что онъ рѣшилъ умереть. Вскочивъ, онъ хотѣлъ разбить себѣ голову о стѣну. Но въ это мгновеніе лунный лучъ проникъ въ оконце, скользнулъ по лицу мальчика и остановилъ его порывъ. Въ этомъ лучѣ Ноно различилъ, какъ въ туманѣ, молодую женщину съ прекраснымъ, радостнымъ лицомъ.
— Я — Надежда, — сказала она, — меня послала къ тебѣ Солидарія, потому что сама она не можетъ явиться во владѣнія Плутуса, пока жители не пожелаютъ ея отъ всего сердца. Она велитъ тебѣ сказать, чтобы ты не терялъ мужества, — друзья твои постоянно думаютъ о тебѣ и о томъ, какъ освободить тебя. Трое изъ нихъ уже идутъ въ Плутократію и надѣются, что сумѣютъ быть тебѣ не безполезными. Итакъ, надѣйся! — И женщина склонилась къ нему, поцѣловала его въ лобъ и тихо закрыла ему глаза.
Ноно сладко заснулъ на своемъ соломенномъ ложѣ.
