Кемский не погиб. Атака неприятельской конницы изумила, но не испугала его. Видя себя отрезанным от своих, он выстроил всю свою команду в каре и начал отстреливаться. Французы нападали на него с зверским ожесточением.
– Нет пощады! Нет вам помилования! – кричали они. – Австрийцы убили Жубера, а вы – нашего Гаро! Вы! Вы! Мы узнаем ваши мундиры! Смерть! Смерть вам!
Наши, в безмолвии отчаяния, не понимая кликов неприятельских, сражались и умирали. Силантьев пал из первых, придержавшись рукою за полу своего господина. Кемский, видя, что нет спасения, решился умереть. Он чувствовал, что ранен несколько раз; уже близко блистали вражеские сабли; уже падали последние из храбрых егерей. Вдруг пуля ударила ему в грудь и придавила медалион с портретом Наташи в его записной книжке. Мысль о жене возвратила ему чувство и любовь к жизни. Он схватился за книжку, вынул ее из-за пазухи, чтоб еще раз взглянуть на милые черты, развернул ее; из нее выпала бумажка, и он увидел слова, начертанные другом Алимари при последнем прощании. Не зная сам, что делает, он громко произнес эти слова – не помнил, какие именно, но они были французские. В то же мгновение почувствовал он удар сабли в плече, и вдруг в ряду неприятельском раздался голос:
– Остановитесь! Не рубите его! Именем республики, он мой пленник!
Сабли опустились, выстрелы умолкли, драгуны расступились. Французский полковник приблизился к Кемскому, взял его за руку и повел с собою, прежде нежели он мог опомниться.
– Берите пленника, – бормотали драгуны, – но деньги и вещи его принадлежат нам.
– Молчать! – воскликнул полковник грозно. – И он и его вещи принадлежат мне.
– Они правы, – возразил Кемский, – я отдам все, что у меня есть!
– Нет, брат мой, – отвечал ему полковник дружеским тоном, – вы изранены, вы в плену.
– В плену! – с горестью повторил Кемский.
– Что делать? Такова участь войны! – возразил полковник. – Вам теперь деньги нужны, но если б их не стало, располагайте моими.
– Великодушный человек! – сказал тронутый Кемский. – Не деньги мне нужны, но если уже вы хотите довершить доброе дело…
– Говорите! Говорите! – воскликнул полковник. – Минуты дороги. Я должен воротиться на свое место.
– В моем отряде был один человек, дорогой моему сердцу. Он пал, но, может быть, он жив. Умоляю вас, отыщите его на месте сражения.
– Охотно, но как его узнать? Он, конечно, офицер?
– Нет, – отвечал Кемский, – он простой солдат; скажу более: он был у меня тем, что вы называете невольником, но он вырос со мною, он мне друг! Узнать же вы его легко можете. Все мои егери были в мундирах с зелеными воротниками; он один с красным.
– Извольте! – отвечал полковник. – Непременно его отыщем.
В первом жару Кемский не чувствовал ран своих, но вскоре природа взяла свое. Едва пришли они к первой французской перевязке, он почувствовал ослабление сил. В глазах его затуманилось. Он помнил только, что полковник сдал его на руки военному лекарю, старичку приятной наружности; его ввели в полуразрушенную хижину, положили на скамью – и все пред ним исчезло.
Чрез несколько часов он очнулся. Вокруг него было темно. Кто-то охал подле его скамьи, на полу.
– Кто тут? – спросил он по-французски. Ответа не было. Он повторил этот вопрос по-русски.
– Я, сударь! – отвечал слабый голос.
– Да кто ты?
– Силантьев, рядовой мушкетерского барановского полку. Левую руку отняли, ваше благородие!
– Миша! – закричал в радости Кемскпй.
– Ваше сиятельство! Это вы! – воскликнул Силантьев. – Слава богу, что он привел меня к вам. Встать не могу.
– Да как ты здесь очутился?
– Сам не знаю, ваше сиятельство! Когда меня ранили, я упал подле вас и вскоре обеспамятел. Вдруг слышу, шарят вокруг меня. Открываю глаза и вижу французов. Ну, думал я, последний час мой наступил, и уже хотел сотворить молитву. Они, увидев меня, будто обрадовались, подняли на ноги, посадили на лошадь и привезли сюда. Здесь, на дворе, лекарь посмотрел на мою руку, сорвал с меня мундир, засучил себе рукава, да и давай резать; я было не давался, да двое драгун меня держали. Он как ни в чем не бывало отпилил мне руку, перевязал и положил меня на траву. К ночи меня внесли сюда. Ах, больно, ваше сиятельство! Одна отрада, что я с вами.
Послышался шум у дверей; показались огни; двери растворились, и в избу внесли двух раненых французских офицеров.
– Посторонитесь! – вскричал провожавший их унтер-офицер.
Кемский хотел привстать, но не мог.
– Долой с кровати, проклятый казак! – закричал унтер-офицер еще громче и готовился стащить раненого. В это время вбежал в комнату лекарь.
– Что ты делаешь, гражданин! – закричал он унтер-офицеру. – Эти пленные находятся под покровительством законов!
– Вздор! – отвечал тот. – Это неприятели: безоружных не обижу, но и не уступлю им места, которое принадлежит французам. Долой!
– Удержись, гражданин! – воскликнул лекарь. – Знаешь ли, кто отдал их мне на руки?
– А кто? Хоть бы все пять директоров, чтоб их черт побрал!
– Нет! Полковник Уде!
– Полковник Уде? – повторил, понизив голос, унтер-офицер. – Что ж ты мне не сказал этого ранее, гражданин лекарь? Нешто! Только полковник, конечно, не захочет, чтоб и наши раненые валялись как собаки. Позволь положить их здесь в комнате, хоть на полу.
В это время раздались издали ружейные выстрелы и озарили блеском своим темноту ночи; послышались крики на улице: "Неприятели! Русские! Казаки! Спасайся, кто может!"
– Вот-те черт! – закричал унтер-офицер. – Ну, ребята! Скорей поднимайте раненых; поплетемся как-нибудь, чтоб они не достались неприятелю. – С этими словами подняли безмолвных страдальцев и поспешно вынесли из комнаты.
– И нам надобно убираться! – торопливо сказал лекарь. – Вставайте, господин офицер!
– Оставьте меня, – сказал Кемский, – и спасайтесь одни: я не боюсь ваших неприятелей; напротив, рад их видеть.
– Помилуйте! – воскликнул лекарь жалобно. – Неужели вы хотите меня погубить? Когда я дам вам уйти, меня расстреляют. Вы не знаете полковника Уде!
Звуки выстрелов приближались. Лекарь, не дожидаясь ответа, выбежал из комнаты и воротился с солдатами. Они подняли раненых, вынесли на улицу и положили на телегу, покрытую соломою. Лекарь взмостился, как говорится по-французски, кроликом (en lapin) подле фурлейта, ударили по лошадям и поскакали. Ружейные выстрелы вскоре затихли вдали, и, по просьбе Кемского, телега пошла шагом.
– Скажите, пожалуйте, – сказал он лекарю, – кто этот полковник Уде, которому я обязан жизнью?
– Как? Вы его не знаете и не слыхали о нем? Да этакой сорвиголовы у нас нет в целой армии. Храбр как шпага, умен как черт, упрям как бретонец. И что за взгляд! На кого посмотрит, тот так и съежится. Это один человек во Франции, пред которым и сам Бонапарте не устоит. Экая голова! Однажды заспорил он (это было в Милане) с нашим главным доктором об одной ране, утверждая, что она была не смертельна. Доктор заставил его молчать двумя анатомическими терминами. На другой день полковник возобновил спор и сбил доктора с поля доводами, основанными на самом глубоком познании анатомии. "Что ж вы не отвечали ему вчера?" – спросил я потом у полковника. "Да вчера, – отвечал он с простодушною улыбкою, – я сам не знал того, о чем говорил сегодня". Вообразите: он, после первого спора, купил руководство к анатомии и в ночь выучил. Сущий чародей! Да ему несдобровать у нас. Таких людей в свободных землях не любят. Бонапарту и одному тесно было во Франции, так отправился в Египет, а вдвоем с полковником он и на целой планете простора не найдет. – Лекарь продолжал свои рассуждения без умолку. Кемский и Силантьев, качаемые на повозке, заснули.