Алимари остановился пред домом, в котором, как ему сказали, живет раненый русский офицер, и готовился постучаться в двери. Вдруг они распахнулись, и из дому выбежал опрометью человек.
– Батюшки! Помогите! Помогите! – кричал он по-русски. – Князь умирает!
Слезы градом катились по бледному лицу; он дрожал, как в сильнейшей лихорадке.
– Кто умирает? Какой князь? – спросил у него Алимари.
– Мой барин, то есть мой начальник, князь Алексей Федорович Кемский! – отвечал Силантьев, протягивая оставшуюся правую руку свою к Алимари и как бы прося о помощи.
– Боже мой! – вскричал Алимари. – Так это он точно! И умирает! Веди меня к нему!
– Извольте! – отвечал Силантьев, в отчаянии своем не удивившийся и тому, что услышал в Ницце звуки русского языка.
Они вошли в комнату Кемского.
Какое печальное зрелище представилось им! Кемский в беспамятстве, бледный, бездыханный, лежал на диване. Перевязки ран его были сорваны; из некоторых выступила кровь. Перед ним на столе разбросаны были бумаги. Одна бумага сжата была в левой его руке.
Алимари поспешил помочь своему другу и вскоре привел его в чувство, но рассудок несчастного был расстроен. Он не узнавал окружавших его и только повторял: "Несчастный случай – предмет разговоров!"
Явился врач, употребил некоторые средства, и больной поуспокоился, но все еще был очень слаб, горел и бредил.
Алимари взял бумагу, бывшую в руке князя и нашел, что это письмо из Петербурга, неизвестно к кому писанное. Между прочим нашел он в нем следующее: "Несчастный случай составляет здесь предмет разговоров во всех обществах. Ты знал, я думаю, князя Алексея Кемского. Он послан был отсюда курьером к вам, в армию, оставив беременную жену свою в тоске и горе. За месяц пред сим получен здесь и обнародован список убитых, князь был первым в числе их. Эту бумагу по неосторожности показали княгине. Она до того испугалась, что родила преждевременно. Дочь ее не прожила часу. Сама она, недели через три, воспользовавшись небрежностью ходивших за нею, в припадке отчаяния и сумасшествия ночью убежала из дому и утопилась в Неве". Засим следовали обыкновенные при таких случаях рассуждения.
Ужасная тайна открылась изумленному Алимари. Он не знал, чего желать своему другу для его счастия – исцеления ли, для того, чтоб влачить жизнь в одиночестве и горести, или смерти, которая соединит его с любезными для него существами. Между тем прилагал он самое нежное, самое усердное старание к облегчению его мучений, к возвращению ему рассудка. Долгое время все его труды, все пособия врача были тщетны; наконец удалось переломить горячку, с которою прекратился бред, и раны его стали заживать снова. Кемский как будто проснулся от глубокого сна, но ни с кем не говорил ни слова; узнал Алимари, но не изъявил ни удивления, ни радости, что видит его у себя. Казалось, он припоминал прошедшее и шарил у себя в постеле, будто ища чего-то. Пыл и бред горячки превратились в тихую задумчивость и почти совершенное безмолвие. Окружавшим больного часто казалось, что он хочет обмануть их притворным спокойствием, что он высматривает удобное время и случай для того, чтоб освободиться от их надзора. Они усугубили свою бдительность, и все покушения несчастного к прекращению ненавистной ему жизни были тщетны.