В пятницу, когда Берко вошел в кабинет генерала, тот принюхался и спросил:
— Что это, братец, от тебя, как от мужицкого воза, несет?
— Был в бане, ваше превосходительство.
— Что же, вас там дегтярным мылом моют?
— Точно так, ваше превосходительство. Против заразы.
— Ну-ну! Все-таки это лучше казарменного духа. Садись, посчитаем.
Когда настало время генералу сверять свои вычисления с книгами, он опять выслал Берка в зал.
Попугай встретил Берка веселой болтовней и опять спросил:
— Перцу принес?
— Как же! Вот бери! Это я у Бахмана выпросил. Он про твой обычай знает и справлялся о твоем здоровьи.
— Сократ, мой друг — рекомендую. Кантонисты — мученики, — ответил попугай, нетерпеливо скача по жердочке, пока Берко нашел за обшлагом горошину перца.
— Больше одной перчинки Бахман не велел тебе давать-то!
Берко протянул перчинку на ладони к носу попугая, думая, что он ее склюнет. Попугай взял горошину в пальцы лапкой, поднес к глазам и рассмотрел перчинку со всех сторон, а уж затем ловко раскусил клювом пополам и с аппетитом скушал. Почистив лапками клюв, попугай вздохнул:
— Бедная Россия. Не пора ли рюмочку?
Генерал пригласил Берка заниматься. На этот раз вычисления были удачнее, генерал довольнее; только иногда мешал работать Сократ: он все время громко, кричал в зале, что-то пытался петь, подражал петуху, точильщику и верещал, не умолкая.
Генерал два раза выходил успокаивать своего единственного друга и, возвратясь, сказал:
— Я забыл тебя предупредить — не смей ничего приносить и давать Сократу. Ты ему ничего не давал сегодня?
— Никак нет!
— Никогда не давай! Это очень нежное существо. Боюсь, что придется позвать лекаря. Он что-то не в себе.
Занятия продолжались и с этого дня сделались регулярными, как и беседы с попугаем. Берко, считая, что дегтярный запах нравится генералу, еженедельно в бане просил банного солдата вымазать его дегтем из особой баночки без купороса. Попугаю Берко, несмотря на запрещение генерала, изредка приносил гостинца и заметил, что, получив перчинку, Сократ в радостном волненьи легче запоминает новые слова. Особенно легко давались попугаю слова с буквой «р», которую Сократ произносил, подобно Берку, с грохотом:
— Умри под барабан! Кантонисты — мученики. Бедная Россия!
— Что, что, Сократ? — изумился генерал, когда услышал в первый раз эти новые слова.
Сократ слетел с жердочки, сел генералу на плечо и прокричал ему в ухо:
— Воры! Воры! Воры!
— Кто воры, Сократ?
— Командиры воры! Кантонисты — мученики. Воры! Воры! Посмотри в котел! Боже, царя храни! Падаль жрут, падаль жрут. Посмотри в котел! Жри сам! Жри сам! Не пора ли рюмочку?
Генерал хотел погладить Сократа, но тот не дался, слетел с плеча генерала, уселся на свою жердочку и, распустив хохол, кричал:
— Жри сам!
Генерал дал Сократу леденец; тот не принял и кричал:
— Жри сам! Воры, воры! Посмотри в котел! Не пора ли рюмочку?
Рассерженный генерал открыл в кабинете стенной шкапчик, где стояло несколько графинчиков и стаканчик.
Генерал налил из зеленой, в виде медвежонка, бутылки темной настойки, выпил, крякнул, расправил плечи и попробовал голос:
Грянул недавно гром над Москвою,
выступил с шумом Дон из берегов!
Генерал крякнул, налил еще стаканчик, выпил — и еще.
Посмотрев на часы, генерал сообразил, что в батальоне сейчас кончают обед за вторым столом.
— Одеваться! — громко крикнул генерал. — Живо! Заложить коляску!
На этот раз появление бригадного генерала в столовой батальона было совершенно внезапным. Дежурный по столовой был Одинцов — больше из офицеров в столовой никого не было. Сейчас же побежали за батальонным. Генерал весело и звучно поздоровался с командой. Одинцов отрапортовал. Генерал тотчас прошел в кухню и спросил рапортичку.
В ней значилось:
«Первое: габер-суп с говядиной; второе: каша с подсолнушным м.»
Котлы были уже закрыты крышками. Генерал поводил носом: пахло квашеной капустой.
Прибежал, на ходу подтягивая амуницию, при шпаге и шарфе батальонный командир, но в будничной каске, вместо шляпы — в чем его застало известие о приезде генерала. В этот визит у бригадного был крепкий голос, и взгляд его не витал под потолком, а был угрюмо устремлен, в пол — генерал смотрел быком.
— Чем на сей раз пахнет здесь у вас, полковник? Опять помойной ямой?
— Никак нет, генерал, ямы очищены.
— Потрудитесь открыть котлы!
Генерал, поддерживаемый Одинцовым и Онучею, кряхтя, взобрался на котельную обмуровку, где стояли кашевары с черпаками у ноги.
— Это вы называете «габер-суп с говядиной»? — вскричал генерал. — Дайте сюда вашу шпагу, полковник!
Батальонный, полагая, что генерал хочет его арестовать, стал отстегивать шпагу от портупеи с ножнами.
— Выньте шпагу!
Приняв из рук полковника шпагу, генерал пошарил ею в котле; там был остаток пустых щей, все из той же еще прошлогодней капусты, которую скармливали кантонистам после щового бунта помаленьку, изредка.
— Это габер-суп?! — кричал генерал, болтая шпагой в котле. — Где говядина?
Батальонный оправился от первого смущения и ответил:
— Говядину, генерал, съели кантонисты.
— Ага! Вы опять хотите меня взять на понт! Хорошо-с! Нет, вы меня не проведете!
Генерал ударом шпаги сбил с полковника каску.
Когда каску поднял фельдфебель, генерал вызвал ее из его руки, швырнул в котел и, тяжко дыша, принялся мешать каску во щах шпагой:
— Вот так, вот так! В вашей каске, полковник, довольно жиру, от нее будет прекрасный навар!
Помешав суп шпагой, генерал приказал кашевару:
— Налей полковнику щей в чашку!
Кашевар зачерпнул огромной ложкой на саженном черпаке щей из котла и по-дурацки спросил:
— С говядиной прикажете, ваше превосходительство?
— С говядиной, с говядиной!
Кашевар подцепил из котла в ложку каску батальонного командира и выложил в другую чашку.
— Жри сам! — крикнул генерал.
— Помилуйте, генерал!
— Для вас нет милости! Вас следует, полковник, разжаловать в солдаты. Выбирайте любое: или габер-суп или солдатскую шинель.
— Виноват, генерал!
— Хорошо-с! Дайте полковнику ложку.
Полковнику подали ложку, и он принялся хлебать суп; чашку перед ним держал Онуча, стоя навытяжку. У фельдфебеля было каменное лицо. Батальонный морщился и давился: порция была чрезмерно велика. Но генерал настойчиво угощал полковника:
— Кушайте во здравие!
Когда полковник кончил суп, генерал простился и вышел из кухни прямо во двор, минуя столовую, и тотчас уехал.
Двери из кухни в столовую, где стояли кантонисты, были заботлива прикрыты Онучей. До кантонистов доносился глухо генеральский крик, но что там творилось, было непонятно.
— Распекает за капусту. Видно, кто-нибудь донес!
— Кто донес? — спрашивал в тот же вечер Онуча, сидя за столом в каморке главного кашевара. — Надо непременно дознаться. Что-то, братцы, неладно у нас стало в батальоне!
Вместе с Онучей в гостях у кашевара был Бахман. На столе пел самовар; стояли вино и закуска.
— Я вам скажу, отчего неладно, господа, — за говорил Бахман. — Все это делается через капитана Одинцова. Помните, — Иван Петрович, что он вас ударил два раза по маске из-за того паршивца так, что у вас хлынула из носу кровь? Разве другой кто стал бы портить маску фельдфебеля из-за какого-то паршивца?
— Вот я чего, Бахман, и боюсь, что этот паршивец генералу наушничает.
— Что вы говорите! Как посмеет кантонист говорить генералу? Да станет генерал слушать кантониста, если б он посмел! Берко себе считает и считает, даже двигаться не смеет!
— Я, братцы, послал за Душкиным к генералу, вот он все нам расскажет. Кухня с кухней, пусть понюхаются.
— Это дело верней. Дома все равно, что кобели: сначала с парадного крыльца поцелуются, а потом с черного крыльца понюхаются — и будем знакомы!
— Честь имею явиться, Душкин, денщик генерала Севрюгова! Привет честной компании!
— Легок на помине. Тебя ждем, как Гаврилу с неба. Что у вас там во дворце?
— Дайте, братцы, сначала горло промочить, хоть чаем. Такие у нас дела!
— К чему чаем? Приступим прямо к делу, — наливая из штофа вино, произнес хозяин. — Кушайте, гости дорогие.
— Такие у нас дела, братцы! Получил генерал из Санкт-Петербурга известие, что вместо инспекторского смотра к нам, братцы, приедет ревизор, старинный друг генерала, князь Балконский — сто лет не видались! Так генерал в хлопотах: Сократа переучивает. Приучен он у нас говорить: «Сократ, мой единственный друг», а тут вдруг — однокашник, да князь, да ревизор. Тоже друг — не равнять же с попугаем? Сейчас генерал и математику долой. Берка отослал в батальон и давай попугая по-другому учить. Леденцов сует, а попугай свое ему в ответ: «Жри сам! Воры! Воры! Воры! А кантонисты — мученики!» Такие, брат, у нас дела!
— Кто же в Санкт-Петербург донес?
— Разве я вам не намекал, кто? — ответил Бахман. — Это же вредный человек. Если бы вы слыхали, какую он, песню сочинил про барабан — ой! Так уж если споют кантонисты эту песню — улетит капитан Одинцов на тройке с фельдъегерем!
— Ну, ладно, это песня. А откуда же узнал-то сегодня про габер-суп?
— Как же откуда? А Сократ? Если он каждый, день кричит: «Воры», так должен генерал понять, где воры.
— Вот вредная птица!
— Да, птичка вредная! Отвернуть бы ей головку, да и конец.
— Кто же на такое дело найдется? Это не человека убить. Генерал за эту птицу сына бы не пожалел.