На другой день Берко пришел в дом Шезори раньше обычного, боясь попреков своего хавера за опоздание. Открыв дверь в каморку под чердаком, Берко остановился, удивленный. Мойше склонился на коленях перед раскрытым сундуком Люстиха и, аккуратно перекладывая вещи, рылся в сундуке, видимо что-то там разыскивая.
Приход Берка не испугал Мойше. Он только рассеянно оглянулся на товарища и продолжал копаться в сундуке, добираясь до самого дна.
— Что ты делаешь, Мойше?
— Что я делаю? Разве ты не видишь? Я любопытствую, что здесь есть. Подумай только, у этого нечестивца нет даже молитвенника с собой. Голодранец! — презрительно закончил Мойше, аккуратно укладывая обратно в сундучок жалкий скарб проезжего в том самом порядке, как вещи лежали раньше. Уложив все, Мойше закрыл сундучок, навесил на его пробой замок и замкнул его ключом.
— Откуда у тебе ключ, Мойше?
— Молчи, раз тебя не спрашивают! Я сейчас приду, и мы начнем учиться; мне надо сказать мамеле что-то.
Мойше убежал и вернулся веселый:
— Вот тебе и мне по маковой лепешке, Берко, и не вздумай Арону или кому-либо сказать, что я смотрел в сундучке. Давай займемся книгами.
Товарищи раскрыли книги, но чтение не клеилось: Берко то забегал вперед, то путался в знаках, не соблюдая даже «этнах» — остановок между первой и второй половиной стиха; этнах под строкою видом своим напоминал Берко сегодня замочек, повешенный на пробое, поэтому-то глаз чтеца и пробегал стыдливо мимо знака.
Мойше тоже был неспокоен, прислушивался к голосам на дворе, как будто ждал чего-то.
— Мойше, — сказал Берко, положив руку на книгу, — я должен сказать Люстиху, что ты делал в его сундуке.
— Вздумай только! Чей хлеб ты кушаешь? Чей хлеб кушают твой отец и твои сестры?
Берко хотел возразить, но Мойше испуганно прошептал:
— Ша! Кто-то идет.
По лестнице тяжело поднималось несколько человек. Кто-то пнул дверь снаружи, и в комнату вошли двое рослых дюжих еврея; хотя из-под их ермолок вились локоны и одеты они были в обычные кафтаны, но во всей повадке было что-то такое, по чему взгляд угадывает переодетого полицейского. Берко, увидев их, застыл в испуге, и Мойше побледнел.
— Шолом алейхем! — сказал один из пришедших.
Берко и Мойше едва пролепетали ответное приветствие.
— Чего вы перепугались, мальцы? Мы еще не за вами! Ха-ха-ха! Где же бродяга?
— О каком бродяге вы спрашиваете? Мы не знаем.
— А о том бродяге, которого Лазарь вчера привез на козлах балагулы.
— Он ушел, я думаю, на рынок купить себе хлеба, он скоро вернется. Вот его сундучок, пане ловчик! Он заперт на замок, — пояснил Мойше.
— Отлично! — сказал один из пришедших. — Пускай зверь вернется в свою нору. Я останусь здесь, а ты, Якоб, повремени на дворе. Когда я позову, беги сюда.
— Таки так, пане, — согласился Якоб и вышел.
— Что же вы замолчали? Читайте книгу, — сказал ловчик. — Ведь я пришел еще не за вами!
У Берка и Мойше застыли губы. Хотя ребе Шезори был богат, а Лазарь Клингер беден, но и в богатой и бедной семье малышей одинаково пугали еще в колыбели:
«Что же ты не спишь? Закрой глаза, спи, а то позову ловчика! Он тебя возьмет и отведет в прием!»
Точно так русские бабы пугали своих ребят волчком:
Придет серенький волчок,
схватит Ваню за бочок.
И самые слова схожи: ловчик — волчок. Ловчику было приятно, что его так испугались два ученых, ибо хаверы уже ученые люди.
— Тебе нечего бояться, Берко, ты у Лазаря один сын.
Мойше потупился, словно речь идет о нем.
— Ну, а тебе, Мойше, папаша, когда придет время, купит рекрутскую квитанцию.
Мойше покраснел и украдкой взглянул в глаза Берку. Тот был занят другим: он спросил:
— Почему вы, пане ловчик, называете гостя Шезори бродягой?
— Он не гость наш, — поспешно вставил Мойше, — это нам чужой совсем.
— У заезжего есть шварц-вейс, он не бродяга.
— Так что же? — ответил ловчик. — Мы посмотрим, и если у него в порядке паспорт, то мы его отпустим с миром. Читайте, дети, ибо ребе Анания сын Терадима говорит: «Если двое или трое сидят и среди них нет слова Торы, то это собрание развратителей».
Ловчик благочестиво завел глаза. У Берка застучало сердце, и он возразил:
— А ребе Досия сын Архиноса говорит: «Сон утром, вино в полдень, разговор с детьми лишают человека жизни этого мира и жизни будущего».
Ловчик понял намек: сивуха, которую он пил недавно, сделала дыхание смрадным.
— Ну, как хочешь, Берко, — примирительно сказал ловчик, — можешь и не читать. Ребе Доса Вавилонский сказал: «Кто учится у молодых, ест зеленый виноград, а кто учится у старых, тот ест спелый виноград».
Берко не ответил, и ловчик, довольный тем, что ловко отбил удар, посмотрел на ребят искоса, нагнув голову набок, и был в эту минуту похож на огненно-красного петуха, который к чему-то прислушивается.
На лестнице послышались быстрые шаги, и в каморку вошел Арон Люстих.
Он кинул перед товарищами на стол связку бубликов.
— Ребята, я хочу угостить вас перед уходом маковыми бубликами! — сказал Люстих.
Ловчик поднялся со скамьи.
— Ara — сказал он. — Вы, пане, собираетесь уже уходить. Мы пожелаем вам счастливого пути, если только у вас есть пасс.
— Кто вы такой?
— Я здешний ловец, юноша, только и всего. Итак, вы имеете при себе шварц-вейс. Вы понимаете сами?
Арон, вспыхнув, посмотрел на ловчика.
— Сейчас!
Арон склонился к своему сундуку, отомкнул его и начал перебирать вещи.
Берко с трудом поднял взгляд на Мойше; тот сидел потупясь над книгою и зажав ладони между колен.
Арон перерыл все в сундуке. Приподнялся и хрипло пробормотал:
— У меня украли мой паспорт!
— Ну да! Все так говорят. У одного паспорт украли, другой его потерял, — сказал ловчик и, вздохнув, прибавил из солдатской песни — «Mein Pass, mein Pass… hob ich gethon vartieren. Mit tut min in Priem arainfihren»[15].
— Послушайте, добрый человек! — пролепетал Люстих, роясь в кармане.
— Оставь свои деньги при себе, еврей, они тебе пригодятся, когда будешь солдатом.
— Вот здесь тридцать злотых!
Ловчик рассмеялся.
— Хотя бы тридцать карбованцев!
Люстих рванулся к выходу, но в дверях стоял второй ловчик — Якоб.
— Что ты здесь так много тратишь времени, Заккариа? — проворчал он недовольно. — Разве ты имеешь дело с купцом?
Заккариа расхохотался:
— Ну да! Он предлагал мне, подумать только, тридцать злотых за выкуп!
— Идем — ведите! — сурово сдвинув брови, сказал Люстих.
— Бери свой сундучок, бродяга, и пойдем.
Люстих, уже готовый итти, взял сундучок и ушел в сопровождении ловчиков.
Шаги на лестнице и голоса на дворе давно смолкли, а Берко и Мойше все сидят молча, словно связанные. Первый, тяжело ворочая языком, заговорил Мойше:
— Это хорошо, что наши ловчики поймали этого бродягу. Теперь они отдадут его приемщику. И общество получит за пойманника квитанцию: из наших местечковых один останется в набор дома. Очень хорошо, что он оказался бродягой.
— Но он говорил, что у него есть паспорт.
— Ну да! Какой ты смешной, Берко, он конечно говорил. Но ты сам видел, я пересмотрел у него все в сундучке — там не было ни паспорта, ни молитвенника.
— Нет, я верю ему. У него украли паспорт!
— Украли? Кто мог у него украсть, раз его сундучок был заперт на замок? Ой-ой-ой! Что я наделал! Что скажет мамеле: он же унес наш замок и с ключом!
Мойше сорвался с места и загремел вниз по лестнице каблуками. Он нагнал шедшего меж, двумя ловчиками Люстиха уже около самого дома присутственных мест, на горе у костела.
— Послушайте, панове, — кричал подбегая, Мойше, — это же грабеж! Этот бродяга утащил с собою замок, который ему дала мамеле, чтобы его не обокрали, а он, панове, унес замок и с ключом!
— Верно ли это? — спросил ловчик Заккариа.
— Да, верно. Я забыл от горя. Вот ваш замок и ключ!
Люстих отомкнул замок и, сняв его с пробоя сундучка, вместе с ключом вернул Мойше.
Мальчишка пошел обратно тихо и важно, как подобает хаверу.
Ловчики ввели пойманника в дом присутствия, окрашенный золотистой охрой с белыми отводами.