Притих и Шпрынка, слушая ночную тишину. Под окнами прошел с колотушкой, тихо ею побрякивая, сторож. На левой стене стучали маятником «ходики» Щербаковых. На правой — стучали маятником «чоканцы» Паштенновых. Шпрынка ясно видел картинку на лбу у часов Анисимыча — букет из роз и на своих: — замок с башнями на крутой горе, а под горой на травке пастух играет на свирели. Часы порой будто сговаривались итти враз и тогда стучали в такт, потом наступал разнобой — будто ходики пытались обогнать чоканцы, поссорясь с ними, но потом бросали затею и опять шли с товарищем в ногу. Шпрынка пошептал под тиканье часов:
— Наши часы лучше! Наши часы лучше!
Стало совсем тихо. Все в камере лежат, молчат, как мертвые и будто не дышут. Шпрынка слышит, что под чоканцами над столом тикают папанькины часы — серебряные, анкерные на двенадцати камнях! С серебряною шейной цепью. У Щербакова часов карманных нет. Перекати-поле! Студент! Сибиряк. В ссылке был — до часов ли там! Из соседней комнаты за стеной тускло слышно и справа и слева тоже маются ходики и чоканцы. В каждой комнате по две семьи живут и у каждой семьи свои стенные часы. Напрягая слух и раскрыв глаза, Шпрынка старается уловить тиканье часов по ту сторону коридора и в других этажах казармы, и слышит, как в ушах буйно бьется кровь: ум, ум, ум! Шпрынка приподнялся, посмотрел через край палатей, что за чудо: и у Щербакова на стене туфелька, вышитая бисером, и в ней часы, цепочка свисла. Тикают часы в лад с часами Поштеннова: без разнобою! Зачем столько на стене часов! Тикают, тикают, и все ночь… Хорошо бы, если б вдруг все часы сразу прыгнули, и настало утро!..
— Ишь, разоспался, лодырь, — не дозовешься, вставай, беги за кипятком.
И Шпрынка слышит обычный скребущий стук по доскам палатей: это мать старается достать снизу ноги Шпрынки кочергой. В роде этого, она кочергой шарит меж стеной и сундуком, пугая мышь, когда та скребется и грызет там и уж очень надоест. Шпрынка подбирает ноги — свернулся в комочек мышью, но кочерга тянется, достала, зацепила, тащит:
— Вставай, поросенок. У меня тесто уходит.
— Вон оно что! У Щербаковых пироги — ну и у нас тоже — не задавайтесь больно… Неужто утро? Утро, светло.
Шпрынка скатился с полатей, нахлобучил шапку, схватил чайник свой и Щербакова и побежал к кубу за кипятком. Смотрит, а в коридоре у стены на корточках вряд сидят Батан, Мордан, Приклей, Вальян, — пришли уж?!
— Тебя дожидаем.
— Чего вы ни свет, ни заря. Еще «вкобедне» не звонили… Я только встал.
— Ну? Здоров же ты спать. А народ-то к вам когда сберется?
— После Ердани. Что, братцы, мне ночью «студент» рассказывал… И ах!
— Ну?
— Всю ночь мы с ним про бунты говорили. Придется нам посматривать и как фискалов увидали — по шапке раз!..
Вдруг шапка слетела с головы Шпрынки. Он копнул носом от подзатыльника:
— Ты зачем пошел, а? — грозно прикрикнула мать, — за кипятком пошел? И уж товарищей нашел?
Шпрынка подхватил шапку и, гремя чайниками, побежал по коридору.
— Братцы! Я сейчас!..
— Ладно! Мы вкобедню что ли пойдем пока что… В церкве погреемся.
Шпрынка нацедил из крана куба воду, семеня ногами, изгибаясь под тяжестью двух огромных чайников, побежал назад. Из носиков обоих чайников, вместе с паром — это надо уметь! — чуть поплескивал кипяток, выписывая вавилоны по снегу.
— Принес.
Сели с отцом чай пить на сундуке. А напротив на сундуке же — Щербаков с племянницей. Столы заняты — бабы стряпают, мужей корят и меж собой перекоряются.
— До обедень чай пьют! Безбожники. На Ердань-то хотя бы сходили!
— Пускай сходят, хоть вонь пронести…
Шпрынке кажется после сна, что камера, где они живут со Щербаковыми, разделена вся вдоль зеркалом и то, что стоит вдоль стены у Щербаковых, только отражение того, что поставлено вдоль стены у Поштенновых: там иконы — здесь иконы, там лампадка — здесь лампадка, там стол и тут стол, сундук — сундук, кровать — кровать. Чайник — чайник. Стряпают — стряпают. Ругаются — ругаются. Тут Дарья — там Марья. Тут папанька — там Анисимыч. Только серебряных карманных часов у Анисимыча нет: «Это мне приснилось. Где ему, арестанту!». Тут я — там Танька. Ну, это не похоже. А, може, это зеркало кривое да темное.
Щербакова и Поштеннова враз подняли противни с пирогами, в кухню понесли и из двери разом вышли: Шпрынка с Танюшкой оба, каждый со своей стороны кинулись отворять дверь и распахнули обе половинки. В камере потише и полегче стало.
Шпрынка схлебывает с блюдечка чай и, глядя на Таню, говорит как бы на себя в зеркало глядя:
— У нас нынче один пирог будет?
— У вас один, да у нас один.
— А всего сколько?
— Два.
— У вас с чем?
— С ливером.
— А у нас с гольем.
— Это все одно.