Смеркалось. И Кудряш стал собираться к себе в вагон, боясь, что Морозов вот-вот из Ликина вернется. Провожать Кудряша, чтоб запереть товарища в вагон, пошли опять вдвоем Мордан с Приклеем. — «Ключ-то надо на место положить, как бы не хватились». Им было по пути с Анисимычем: он со Шпрынкой идут на переезд посмотреть, что делают казаки.
На переезде куча народу: все мальчишки и девчонки — галочий гомон стоит. А посредине десятка два казаков. У Шпрынки — забилось сердце… Казаки были в тулупчиках; шашка на ремне через плечо, в руке нагайка, на шароварах красные лампасы; на головах папахи из мерлушки с красным дном, из-под папахи — у молодых и старых на левую сторону вихор кудрявый выпущен. Казаки зубы скалили с девушками, угощая их семечками. Анисимыч и Шпрынка протеснились внутрь.
— Здорово, Гаврилычи! — весело и громко поздоровался Анисимыч с казаками.
Один из казаков посмотрел на него через плечо и ответил:
— Здравствуйте!
— Что, усмирять бунт пришли? Как же это так, что такое казак? Казак — вольный человек и в кабалу к купцу охотой не пойдет; нет, казаки не такие люди, — лишь смерть одна к земле прикрепит, да и тогда он землю рыть не будет и даже мертвый воли не забудет. Казаку жена — сабля острая, казаку изба — поле чистое, казаку торговать не товарами, а лихим мечом, алой кровью.
Говор вокруг затих. Казаки смотрели на Анисимыча, надменно улыбаясь, и молчали. Шпрынке сначала показалось обидно, что Анисимыч говорит ту самую речь, которую затвердил и собирался высказать пред казаками сам он. А потом шепча вслед за Анисимычем складные слова — Шпрынка со стыдом увидел, что казаки переглядываются, насмехаясь над оратором. Шпрынке стало обидно, и он дернул Анисимыча за рукав и сказал:
— Пойдем.
Анисимыч отмахнулся и одушевленно продолжал:
— Забудьте волю, верную подругу, и величайтесь рабством, как заслугой, и повинуйтесь прихотям московского царя, усмиряйте мирный народ и покажите свою рыцарскую храбрость на беззащитном народе… Нет! Не это казаком называется. Тот казак, кто за народ сражается и добывает волюшку для черного народа…
Шпрынка покинул Анисимыча и побежал вслед товарищам к товарной станции, к тому месту, где стоит морозовский вагон.
Около вагона ходил взад и вперед жандарм.
— Что мне теперь делать, братцы? — испуганно спросил Кудряш.
— Погоди. Спрячемся пока в пустой вагон. Може, он уйдет оправиться или зачем.
Они забрались в пустой вагон и, притаясь там, выжидали — но жандарм, не покидая поста, ходил взад и вперед, карауля вагон…
Мордан сказал:
— Ждать нечего. Того гляди, хозяин возвратится. Я штуку придумал. Держите мой пинжак. Смотрите! Пользуйтесь времем…
Мордан скинул куртку, распахнул на груди рубаху, забежал со стороны путей и, охая и стоная, пошел по пути, где стоял вагон. Мордан прихрамывал и спотыкался; жандарм остановился и смотрел на мальчика, когда тот, ежась, шел мимо него…
— Чего скулишь, щенок? — спросил жандарм.
— Ой больно, больно, больно, — хватаясь за грудь, простонал Мордан, не останавливаясь.
Жандарм смотрел вслед мальчику; тот отошел от вагона шагов с полста, опять споткнулся, закричал и упал ничком в снег… Он пролежал так целую минуту безмолвно. Тогда жандарм пошел к нему, нагнулся, повернул и покачал головой, увидя синяки и ссадины на груди Мордана:
— Где это тебя отделали так, сучий сын? — спросил жандарм…
Мальчик молчал, стиснув зубы. Жандарм потоптался вокруг него, поднял на руки и понес на ту сторону к вокзалу…
Кудряш сказал Приклею:
— Открывай!..
Приклей перебежал к вагону и отпер дверь…
— Дай-ко мне листочек тот, что мы писали, — обратился Кудряш к Шпрынке.
— Для чего?
— Знаю, для чего.
— Бери, коль надо…
Кудряш схватил листок, шмыгнул в вагон. Приклей его закрыл и побежал со Шпрынкой вслед жандарму… Мордан барахтался у него в руках и вопил:
— Пусти! Пусти!
— Дяденька, пусти его! — кричал Приклей — это наш… Мы его домой доведем. Его бунтовщики избили.
Жандарм спустил Мордана с рук. И, остолбенев, смотрел — как он, а за ним еще двое пустились бежать в прискочку… Крутя головой, жандарм вернулся к посту у вагона.
Кудряш, выглядывая из уголка окна, увидел, что у товарной платформы остановились дышловые сани, и жандарм кинулся отстегивать полость.
Кудряш сунул взятый у Шпрынки листок на столик, где Морозов покинул, уезжая, телеграммы и еще какие-то бумаги… Потом мальчишка скинул полушубок, повалился тут же на диван с ногами и начал громко храпеть и присвистывать.
В двери вагона долго кто-то скреб ключом. Потом дверь отворилась, слышны были голоса. Дверь захлопнулась и, шаря по стене рукой, Морозов крикнул.
— Митька!
Митька захрапел и замякал, шлепая губами…
— Спит, подлец… — говорил хозяин, зажигая на столе свечу.
— Что такое! — закричал Морозов…
Он схватил со стола листок и читал вслух:
— «Если не разочтешь нас по пасху, то мы будем бунтоваться до самой пасхи. Ну, будь согласен на эту табель, а то ежели не согласишься, то и фабрики вам не видать».
— Что за чертовщина?
Морозов вертел в руках листок… Митя сладко всхрапывал, но тут удар в бок кулаком побудил его вскочить с дивана.
Митя вскочил, таращился, зевал, чесался и опять было повалился спать.
— Спишь? Всё время дрых?
— А что мне делать, коли заперли? В свайку что ль играть, — грубо ответил Митя, зевая.
— Это что? Откуда это? Что это такое?
— А я почем знаю: бумага… А откуда вы ее взяли?
— Это я на столе взял…
— Ну, значит, давеча вы её сами и клали на стол. Я видал: из карманов вынимали бумаги, да на стол и положили…
Морозов присел на диван, не раздеваясь, и задумался:
— Что за чудеса?!