Вагоны закрыли наглухо и наложили на двери пломбы. Поезд двинулся, визжа по снежным рельсам бандажами. Шпрынка, сидя на тряском полу у стенки, почувствовал во всем теле боли — словно у него ломают кости… Он заохал и опросил Мордана:
— А у тебя болит?
— Не! болеть — не болит, а под сердце только подкатывает…
— Да, теперь, брат, каждый тычок заговорит. Все равно после кулачного бою. И у меня тоска на сердце. И рожу у меня дерет — газом опалило — хорошо, что я, испугавшись, глаза зажмурил, как ахнуло.
— Ну, уж ахнуло: чуть-чуть…
— Охо-хо! Башка у меня трещит… Холодина какой…
В темноте, сидя на полу и лежа, арестанты все охали и стонали, кашляли, бранились, ежась от холода:
— Ничего, надышем!
Из темноты женский голос спросил:
— Братцы! А кто видал Щербакова, Анисимыча — его, говорят, еще вечор забрали…
— Забрали, тетка. В мешок зашили и через мельницу пустили: на нюхательный табак…
— Да, от такого табачка зачихаешь…
Вагон гремел, как пустая бочка, прыгая и раскачиваясь — но грохот не мешал разговорам — хотя приходилось кричать; кто-то из мужиков рассказывал, и в голосе звучало большое удовольствие:
— Шорина громят. А мы пошли к управителю Михаилу Иванычу Даянову. Говорим: Шорина разбили — хоть и не мы, — а тебе, тоже будет. Михаил Иваныч видит: нас много. Вынул двести рублей.
— Врешь?
— Истинный бог: два радужных билета вынул и говорит: выпейте, братцы, за мое здоровье… Ну, мы от его дома отошли. По рукам делить — склока — и менять негде… Айда все в трактир…
— Пьяницы! Домой бы деньги несли…
— Погоди, тетка. Там с нами и бабы были. Пришли мы к Кулагину, Евсею Тихонычу в трактир. Вот, говорим: давай нам вина на двести рублей. По три семьдесят пять ведро — это сколько ведер выходит? Ну, ему сначала за смех показалось — уж очень много сразу — «у вас таких денег не может быть», говорит. Я деньги — на бочку! Он видит — нас много — испугался, да с перепугу нам не на двести, а на четыреста рублей вина отпустил.
— Врешь?!
— С места не сойти, не смекнул. Лили, лили из бочек — шутка сказать, четыреста двадцать шесть четвертных бутылей…
— Ну? Четвертями брали?
— Зачем! Ведрами, в свою посуду. Что тут, братцы, было…
К сердцу Мордана подкатывала холодная тоска. Он, хватаясь за Шпрынку, просил его:
— Братцы! Наскучило — всё про вино они. Пьяный наш народ. Давайте, хоть песни споем…
— Про кого? Про Стеньку Разина? «Утес»?..
— Не надо! — посыпались со всех сторон голоса мальчиков. — Стенька-то казак был. А они нас вон как лупцуют. Да вот в тюрьму погнали. Давай, Шпрынка, «Среди лесов дремучих»…
Шпрынка запел, и мальчики хором подхватили припев:
Все тучки, тучки понависли,
на море пал туман.
Скажи, о чем задумался,
скажи нам, атаман.
Шпрынка замолк.
— Ты чего же?
— Тоска, товарищи, не позволяет. Сердцу больно…