Мистер Бантинг не совсем одобрял Эрнеста за то, что он подвизается в качестве пианиста в джаз-банде, но лучше уж пропадать из дому по вечерам, чем киснуть в гостиной или играть какие-то этюды и сонаты вместо настоящей «залихватской» музыки. Да, пусть играет в джаз-банде, лишь бы не прикрывался именем отца, выдавая себя за бухгалтера. Все эти объявления в газете привели только к тому, что мистер Бантинг здорово опростоволосился в разговоре с соседом мистером Оски. Оски вдруг возымел желание узнать, какая сумма налога причитается с его сестры, имевшей капиталовложения в Канаде. До сих пор мистер Бантинг думал, что такое лихоимство, как взимание подоходного налога, практикуется только на Британских островах. Он очень удивился, узнав, что канадцы тоже платят подоходный налог, а выказывать свое удивление не следовало, ибо Оски нашел бы это несколько странным для консультанта по таким вопросам. Когда объявление исчезло со страниц газеты, мистер Бантинг облегченно вздохнул.
Но игра в джаз-банде, даже по пятнадцати шиллингов за вечер, занятие мало солидное; карьеры на этом себе не сделаешь. Кроме того, такое времяпрепровождение ассоциировалось у мистера Бантинга с тем, что ему приходилось слышать о «ночной жизни».
— Как бы это не повредило твоему продвижению по службе, — заметил он однажды. — Ведь в конце концов у тебя есть перспективы выдвинуться.
— Уж и «перспективы», нечего сказать, — презрительно фыркнул Эрнест.
Мистер Бантинг обиженно покосился на сына. Он не любил, когда на его слова фыркали, не любил, когда молодые люди пренебрежительно отзывались о своей работе. И то и другое стало уж слишком частым явлением. Всему виной дух времени; на терпеливый, упорный труд молодежь смотрит как на что-то отжившее, не современное. Давать им советы бесполезно; они сами все знают и поступают по-своему. Откуда у них столько самоуверенности? Крис каждое утро отправляется на работу в своем комбинезоне с таким важным видом, словно Ролло без него пропадет. Эрнест приходит с танцулек в три часа ночи во фраке и весь следующий день демонстративно зевает, чтобы и другие не забывали, как он трудится. И оба вполне удовлетворены такой убогой работой. Чем удовлетворены — тем, что зашли в тупик? Они ничего не видят дальше своего носа. Баловаться с автомобилями и проводить ночи в веселых дансингах, конечно, проще, чем упорно трудиться на службе в серьезном, солидном учреждении, но ведь такая чепуха ничего не даст в будущем. Об этом он готов твердить ежечасно. Им надо держаться за настоящую работу — «держаться крючьями стальными», как сказано у поэта, и тогда все было бы хорошо.
Но Крис и Эрнест придерживались на этот счет другого мнения и полагали, что их дела идут неплохо. Впервые в жизни они чувствовали себя независимыми в материальном отношении. Больше того, им удавалось даже вносить свою лепту в семейную казну. Таким образом тяжкое бремя облегчилось на две соломинки и не переломило верблюду спину. Мистер Бантинг уже не был похож на собаку, снискивающую пропитание только в собственном хвосте. Бюджет удалось сбалансировать. Временно — он старательно подчеркивал это слово — семья Бантингов держалась на поверхности. Ему оставалось только указывать на свою непричастность к легкомысленному поступку сыновей, одним махом похеривших такие надежные карьеры.
Мало-помалу он становился на позицию полнейшего фатализма: сыновья могут делать все что угодно — это его не касается. Они знают точку зрения отца, им советовали, как сделать лучше, их корили, предостерегали, увещевали — и все это они пропускали мимо ушей, словно он говорит для собственного удовольствия. — Ну, конечно, где уж мне! Разве я что-нибудь понимаю! — такими словами обычно заканчивал мистер Бантинг, полагая, что всякому понятна заключенная в них ирония. Но Крис и Эрнест, повидимому, принимали это как чистосердечное признание отца в своей несостоятельности. Ну, что же, пусть; это его мало трогало; он был человеком материально независимым, он пребывал, так сказать, на покое и посвящал свободное время изучению журнала «Садовод-любитель», рассчитывая когда-нибудь ошеломить Оски своими знаниями, почерпнутыми из отдела «Ответы на вопросы читателей».
Если не считать того, что авторитет его был несколько поколеблен, жизнь складывалась довольно приятно. Дешевенький будильник уже не поднимал его своим безжалостным звоном. Он слышал, как Крис уходит из дому в половине восьмого, и поворачивался на другой бок, наслаждаясь возможностью поспать часок-другой. Джули подавала ему в кровать чашку чая. Он спускался вниз как раз к тому времени, когда Эрнест уходил в городское управление. Потом не спеша завтракал, приткнув к чайнику «Сирену». «Сирена» прочитывалась от доски до доски, включая и финансовый отдел, в котором его интересовали сведения о ценных бумагах. Чтение этой страницы было вполне подходящим занятием для оставившего службу бизнесмена, а посему мистер Бантинг культивировал в себе эту привычку и читал финансовый отдел, может быть, не очень в нем разбираясь, но зато с большим интересом и вниманием. Он подумывал, не продать ли консоли и не купить ли акции Объединенного треста.
— Прежде чем решать, посоветуйся с Эрнестом, — твердым голосом сказала ему миссис Бантинг.
— Посоветуйся с Эрнестом! — фыркнул он. Этого еще недоставало. Чего от него хотят — чтобы он бегал с каждым вопросом к детям?
— Гм! — хмыкнул он, глядя поверх газеты и уже слегка ощетинившись. — Ты думаешь, я сам ничего не понимаю?
К сожалению, похоже было на то, что именно так думает и жена, и Эрнест, и все остальные.
— Посоветуйся с Эрнестом! — пробормотал он несколько раз подряд весьма насмешливым тоном, с загадочной усмешкой на устах. Эта усмешка должна была показать миссис Бантинг, что у него имеются свои собственные соображения на сей счет — сокровенные, глубокие и ей недоступные.
Однажды вечером Крис опять прикатил на машине. Мистер Бантинг, сажавший, стоя на коленях, тюльпановые луковицы, узнал об этом по оглушительному грохоту и треску, которые угрожающим crescendo надвигались на него с тыла. Он с испугом поднял голову и увидел капот сильно подержанной машины, осторожно пролезавшей в раскрытые настежь ворота. Там она остановилась, словно напуганная его свирепым взглядом, и судорожно зафыркала, выпуская сзади клубы дыма. Потом — мистер Бантинг не поверил своим глазам при виде такого святотатства — двинулась вперед. Одно ее колесо шло по асфальтовой дорожке, другое приминало только что подстриженный и укатанный газон. Перед мысленным взором оцепеневшего мистера Бантинга пронеслись видения поверженных наземь шпалер, изувеченных кустов и бордюров. Он побагровел от ярости, но не двинулся с места. Машина остановилась в трех футах от недавно посаженного «золотого дождя» (мистер Бантинг уже считал его погибшим), и из нее вышел Крис.
Мистер Бантинг вонзил совок в клумбу, решительным движением надвинул на лоб свою садовую панаму и шагнул к сыну, уверенный, что тот убоится его грозного взгляда. Но Крис весело встретил отца! Он был доволен тем, что так ловко провел машину.
— Скажи, пожалуйста, Крис, что это такое?
— Восьмисильный «конвэй», — сказал Крис, истолковывая отцовскую горячность как проявление вполне естественной любознательности. — Всего пять лет на ходу и в полном порядке, — он любовно погладил капот, словно породистого коня.
Мистер Бантинг смерил машину презрительным взглядом. Следов разрушения позади нее не было заметно, колеса на целый ярд не доходили до его обожаемых тюльпанов. Секунду он подыскивал, что бы такое сказать, чтобы поразить Криса на месте. Правда, машина уже в саду. Теперь поздно говорить, что он этого не допустит. Она уже здесь. Как жаль, что он был далеко от ворот, когда она въезжала!
— Разве можно въезжать сюда на машине, Крис! — все-таки сказал он. — Такая неосторожность безнаказанно не проходит.
— Ничего, здесь места хватит. Это только так кажется, что машина не пройдет, а потом отлично проходит. Ну-с, как она вам нравится?
Мистеру Бантингу она явно не нравилась. Он осмотрел ее сзади и спереди, выискивая, к чему бы придраться. Даже марки не видно. Его всегда удивляю, как это некоторые ухитряются с такой легкостью отличать одну марку от другой.
— Какая это машина, как ты сказал?
— Восьмисильный «конвэй». Одна из самых популярных моделей легковой машины. Расход горючего — галлон на сорок миль. Налог — шесть фунтов. Теперь попрошу вас сесть за руль.
— Это еще зачем?
— Чтобы оценить прекрасную видимость дороги. Сиденья, как сами можете убедиться, выдвижные. — Он показал это. — Сидишь, как в кресле.
— Нечего мне туда залезать, я и так все вижу.
— Механизм управления «конвэя», — продолжал Крис, и мистер Бантинг, уловил в его голове какую-то подозрительную четкость: Крис сыпал словами, точно лектор, — механизм управления — сама простота. Вследствие этого править им гораздо легче, чем какой-либо другой машиной. Благодаря синхронизированному сцеплению второй и третьей скоростей переключение происходит бесшумно. Вот стартер. Прошу нажать эту кнопку.
В ответ на это предложение мистер Бантинг, совершенно сбитый с толку, нагнулся и нажал кнопку. — Эй, эй, она поехала! — крикнул он, отскакивая назад. — Крис, останови ее. Еще испортим!
— Ничего, ничего, она не на скорости. «Конвэй» славится тем, что легко берет с места, — продолжал Крис, выключая зажигание. (Он обращался с машиной с исключительным мастерством). — Обивка ставится синяя или серая, в зависимости от окраски кузова. Теперь будьте любезны сесть.
— Да слушай...
— Ну, папа, что тебе стоит?
— Ладно, ладно, уж если тебе так хочется, — сказал мистер Бантинг и забрался в машину. Он чувствовал, что ведет себя неподобающим образом, но ему никогда в жизни не приходилось сидеть на шоферском месте. Циферблаты и всякие другие приборы на переднем щитке заинтриговали его. Сидя за рулем, он чувствовал себя необычайно солидным и важным.
— А где гудок? — спросил он, тщетно отыскивая глазами рожок с резиновой грушей.
— Вот, пожалуйста. Электрический.
Мистер Бантинг нажал кнопку. — Хорошо гудит. Это сразу услышишь. Гм, электрический! — Эго произвело па него сильное впечатление.
— Гидравлические тормоза. Все модели снабжены световыми сигналами. Прошу обратить внимание на прекрасные часы с светящимся циферблатом.
— Не вижу. Где они, Крис?
— Часов нет. Я их снял и продал за пять шиллингов. Синхронизированного сцепления на этой модели тоже нет.
Отец уставился на Криса и долго не сводил с него глаз.
— Какой же смысл говорить «посмотрите на часы», когда никаких часов нет? Что это, милые шуточки?
— Я практикуюсь. Это работа с покупателем. Ну как, получается?
— Практикуешься на мне? — Мистер Бантинг усмотрел в этом явное неуважение к отцу.
— Постой, папа. Скажи мне теперь, что ты чувствовал — заинтересовал я тебя, пробудил в тебе желание приобрести машину? Ведь в этом все дело.
— Я не глухой, слышал, что ты говорил.
— Нет, папа, неужели ты не понимаешь, как для меня важно продать несколько машин? Тогда можно будет просить комиссионные. Ролло нужен новый торговый агент. Теперешний — тряпка, никуда не годится. Он старик — ему уже за пятьдесят перевалило.
Мистер Бантинг поморщился.
— С другой стороны, — продолжал Крис, стараясь быть беспристрастным, — меня могут счесть молокососом. Я и на самом деле выгляжу мальчишкой. В том-то все и горе. Может быть, усы отпустить?
Немало мужества требовалось, чтобы выговорить это, по Крис остался доволен собой — все получилось очень естественно. Выращивание усов задача нелегкая, и ему хотелось прощупать мнение людей посторонних. Хуже всего тот переходный период, когда вместо усов ни то ни се, и ты становишься предметом всеобщего и неотвязного внимания и должен всякому разъяснять свои намерения. Тем не менее каждый обладатель усов как-то преодолевает эти трудности и мало-помалу приучает окружающих к своей изменившейся наружности. Мистер Бантинг сам носил усы, и в данном случае Крис обращался к нему за моральной поддержкой.
— Я думаю, что усы мне помогут. Вид будет посолиднее.
— Экономия времени — не надо бриться по утрам. В этом все наше преимущество. А постареть ты еще успеешь. И знаешь что, отведи-ка ты эту машину в гараж Ролло, пока не испортил.
— А я ее купил.
Мистер Бантинг остановился, как вкопанный. Громоподобный звук, вырвавшийся из его уст, должен был означать, вопрос.
— Я купил ее, — повторил Крис. И, точно этого было недостаточно, добавил: — Она теперь наша.
— Ты что же... на самом деле купил? — Это не укладывалось у него в голове.
— Да. Я теперь работаю сверхурочно, буду постепенно выплачивать.
Мистер Бантинг растерянно смотрел на сына. Непостижимое существо! Их разделяли необъятные шири пространства и времени.
— Ну что ты тут поделаешь! — воскликнул он. — Я бьюсь, как рыба об лед, чтобы семья не погибла, а он не дал нам еще концы с концами свести и — смотрите, пожалуйста — пошел и купил машину в кредит. Мы не лорды и не миллионеры, Крис. Мы обыкновенные люди.
— Да я расплачусь за нее, а весной продам и наживу на этом. Кроме того я хочу, чтобы ты научился править.
— Я — править? — У мистера Бантинга была привычка машинально повторять чужие слова, и сейчас он делал то же самое со все возрастающим нетерпением в голосе. То, что сказал Крис, не сразу дошло до его сознания, а когда, наконец, дошло, в глубине его существа зародилось не лишенное приятности волнение, которое пришлось немедленно подавить.
— Садись, я тебя поучу.
Мистер Бантинг замотал головой, борясь с искушением. — Я не одобряю этой покупки. Ты даже денег не заплатил, а что если поломаешь? Необдуманный поступок, Кристофер.
Тем не менее он смотрел на машину уже по-новому. Он обошел ее, стараясь ничем не выдать своего интереса, и убедился при ближайшем рассмотрении, что машина совсем приличная. И верх у нее настоящий, не какой-нибудь там брезентовый. Это ему очень понравилось — так гораздо шикарнее. Эмаль во многих местах облупилась, но это дело поправимое. Надо попросить Кордера, чтобы прислал от Брокли баночку «Пингто». Вот шоферское место и разные приборы на переднем щитке. Сидишь там, как машинист, берешься то за одни рычаг, то за другой и мчишься вперед. А сколько раз бывало так, что мистер Бантинг плелся по пыльной дороге, с завистью поглядывая на состоятельных людей, которые обгоняли его на собственных машинах.
— А трудно выучиться?
— Проще простого. Сейчас я тебе вое объясню.
— Да я собственно не собираюсь учиться, — сказал мистер Бантинг. — Но если уж тебе так хочется, то покажи в общих чертах.
А вечером он сидел в своем кресле в гостиной и с задумчивым видом осторожно постукивал по ковру сначала левой ногой, потом правой. Левой — газ, правой — тормоз. Кнопка гудка на руле. Мысленно он проехал от «Золотого дождя» по Кэмберленд-авеню (раскланявшись с ошеломленным Оски) и под сдержанный басок гудка свернул на Килворт-роуд. Если впереди на дороге что-нибудь покажется, — правой ногой на тормоз. Нет ничего проще.
— Я, кажется, понял, Крис, — сказал он. — А сколько сейчас плохих шоферов! Сами не знают, что делают.
Машину осматривали все члены семьи: Джули — с восторгом, миссис Бантинг — недоверчиво поджав губы, а Эрнест, остановившийся при виде ее в воротах, — с чувством, похожим на зависть к младшему брату, который так явно опережал его во всем.
— Крис, ты меня научишь править? — ворковала Джули.
— Сначала папу.
Мистер Бантинг бросил исподтишка взгляд на жену. — Вряд ли папа захочет учиться управлять машиной, — спокойно и твердо сказала она.
— Ну, мама!
— Пусть этим занимаются те, кто помоложе. Но им тоже не следует забывать об осторожности, — добавила она, и мистер Бантинг сразу помрачнел.
— А ты подумай, как ему будет удобно ездить самому в Линпорт за арендной платой.
— Эта, пожалуй, верно, — сказал мистер Бантинг, уступая такому неотразимому аргументу.
— Он и тебя будет катать, мама.
— Чтобы отец катал меня? Нет, покорно благодарю! — Но восьмицилиндровый «конвэй»... — не отступал
Крис.
— Вряд ли папа захочет возиться с машиной. Не такие его годы. Это слишком опасно.
Мистер Бантинг вскипел: «Неужели она думает, что у меня нехватит мозгов управлять машиной?» — и решил отстоять свои права. Так началось его обучение.
Ее звали Моника. Когда мистер Ролло обращался к ней своим звучным голосом, придававшим мелодичность каждому произнесенному им слову, Крис всякий раз настораживался и в конце сделал это открытие. Моника! Ему доставляло удовольствие повторять ее имя вслух и чувствовать его сладость на языке. Как-то раз, в минуту задумчивости, часто нападавшей на него за последнее время, Крис начертал это имя грязным пальцем на капоте машины, которую ему поручили вычистить, — начертал исключительно для того, чтобы полюбоваться его красотой. Он тут же опомнился и поспешно стер написанное, похолодев от ужаса при мысли, что кто-нибудь из служащих гаража мог оказаться невольным свидетелем его временного умопомешательства. Но нет, все механики были заняты своими делами. Крис облегченно вздохнул. Однако, вернувшись к своей работе, он вдруг обнаружил, что слово все еще видно. Там, где лакировка отсвечивала в лучах солнца, на виду у всех красовались маслянистые буквы: «МОНИКА». Перепуганный Крис схватил смоченную в керосине тряпку, сильными размашистыми движениями руки стер написанное и заново начистил капот. Но до самого конца работы он то и дело осматривал нос машины под разными углами. И все равно у него не было уверенности, что дождь не обнаружит «Монику» и что в один прекрасный день его безумный поступок не станет предметом насмешек для всего мира. Этот случай подействовал на Криса отрезвляюще; он понял, что любовь вещь опасная.
Хотя с ним она держалась крайне заносчиво и высокомерно, то дразня его, то обдавая таким холодом, что он робел и терялся в ее присутствии, тем не менее он заметил, что при появлении отца все эти замашки исчезали бесследно, уступая место почтительности и беспрекословному повиновению. Эти быстрые переходы от высокомерия к скромности многое ему открыли. И насколько легче ему стало переносить ее тон презрительного превосходства с тех пор, как он понял, что это всего лишь защитная окраска. Его уже не пугали ни горделивые взгляды, ни взмахи ресниц — манера, перенятая (как уверял Ролло-младший) у Марлен Дитрих. Ах, если б только Моника знала! Ведь она куда красивее самой Марлен. Уж брови-то во всяком случае лучше. И Ролло-младший и сам Крис были согласны в том, что Марлен Дитрих — ломака, но что касается Моники, то она была ломакой только в глазах своего брата.
Когда она появилась однажды в мастерской и потребовала немедленно дать ей расписание дежурств, Берт Ролло сказал:
— Слыхал, Крис? «Немедленно»! Вот нахальство!
— Ей, наверно, нужно выписывать ведомость на жалованье, — ответил Крис, якобы не столько в ее защиту, сколько в интересах истины.
— Подумаешь, какая деловая особа. Сама только романы читает. У нее в конторе всегда припрятана какая-нибудь книжонка под подушкой на стуле. Зазналась, больше ничего. — И Берт начал приводить другие примеры ее зазнайства, с которым ему приходилось сталкиваться и дома, приоткрывая перед Крисом пленительную картину домашнего быта семейства Ролло. Ни одному биографу не удавалось так увлекать читателей рассказами о поступках великих мира сего, как увлекал Криса Берт Ролло болтовней о многообразных проступках своей сестры. Какой он счастливый, этот Берт! Живет в одном доме с богиней, сидит с ней за одним столом, поднимается по одной лестнице, когда они вечером расходятся по спальням. И хоть бы он понимал свое счастье. Так нет же, ссорится с ней, только и всего! У этого человека нет ни капли здравого смысла, он грубиян, и к тому же слеп на оба глаза. Ему, например, ничего не стоит произвести налет на ее комнату, попользоваться там всякими сокровищами и отправиться на свидание с другими девушками. Как-то раз он явился в мастерскую с флаконом духов и порекомендовал их Крису как великолепную замену бриллиантина.
— Это я у нашей девчонки спер, — сказал он. — Попробуй, намажь волосы.
Крис с таким благоговением взял у него флакон, словно это была священная реликвия. Флакон с ее туалетного столика! На этикетке было написано: «Роса Аравии». Не забыть бы это название, пока они не познакомятся поближе. Он капнул на ладонь и, проведя ею по волосам, выпустил на свободу волны того самого аромата, который задевал струны его сердца, когда она проходила мимо.
— Погоди, — спохватился Крис, — это мы зря, а вдруг она рассердится?
— Ты только бутылку не запачкай, тогда она не догадается. Думаешь, это покупные? Как бы не так! Наверное, образчик.
Крис собрал расписания дежурств и понес их в контору. На взгляд Берта, Ролло Крис слишком охотно соглашался быть на побегушках и не понимал, что стоит только человеку ступить на этот путь, и ему уж и минуты свободной не оставят. Памятуя о собственном опыте, Берт давно от чистого сердца предостерегал его, и все возрастающее количество поручений, которыми Моника заваливала Криса, только подтверждало его пророчества. Но, насколько он мог видеть, все эти предостережения не приносили ни малейшей пользы. Однако Берт видел не так уж много и даже в этом немногом не отдавал себе ясного отчета. Визиты Криса в контору приурочивались к тому времени, когда мистера Ролло там не было; предлоги для таких визитов отличались крайним разнообразием и делали честь его изобретательности. Но цель их была одна: уговорить Монику пойти с ним в кино. Он добивался своего с железной настойчивостью и, улыбаясь, смотрел на недоуменно поднятые брови, выслушивал ледяные ответы, гневные ответы, мирился и с отсутствием всяких ответов, ибо Крис не имел понятия о том, что такое комплекс неполноценности. Она отклоняла его приглашения с одинаковой твердостью — сначала просто так, без всяких оснований, потом стала говорить, что ей не хочется, потом, что она уже приглашена в другое место, а теперь мотивировала свой отказ тел, что у Криса есть другая девушка. Она сама видела, как он с ней разговаривал, на ней была красная шляпа. Моника проявляла большой интерес к этой обладательнице красной шляпы. И Крис мало-помалу приходил к убеждению, что дело подвигается.
Чтобы завоевать такую девушку, как Моника, надо положить немало трудов. Он знал это, он почерпнул много ценных сведений о женщинах из рассказов Ролло, у которого было нечто подобное с одной официанткой от Лайонса. Шикарная штучка! Ролло-младший знал великое множество таких шикарных штучек. Обалдеть можно! Он показывал Крису их фотографии. Все романы с этими очаровательными созданиями проходили через одни и те же стадий: поездки на автомобилях, танцы, посещение дорогих ресторанов, просаживание заработка в любовном угаре. Но все эти романы, начинавшиеся так увлекательно, приходили к одному и тому же концу. Рано или поздно в каждой розе обнаруживались шипы, и куда девалось тогда то абсолютное совершенство, которое видел в ней Берт Ролло! Все они, как одна, пытались или перевоспитывать его, или повелевать им, или превращать его в свою безраздельную собственность. Недоразумения, ссоры, пропущенные свидания, полные упреков письма, а затем после взаимных обвинений, на которые уходил целый вечер, наступал разрыв. Сколько велось таких следствий над трупами любви, пока Ролло и Крис разбирали какую-нибудь заднюю ось! Что он сказал, и что она сказала, И как ему было хорошо известно, что девчонка лжет, а этого он ни за что не потерпит. Нет, не на таковского, напали! Берта Ролло не проведешь. Теперь с женщинами покончено.
И Крис убеждался в необходимости скрывать от Берта свои чувства. Даже не анализируя их как следует, он понимал, что одного писания ее имени на капотах машин недостаточно, — нужно что-то более существенное. Мечтой Криса было заинтересовать собой мистера Ролло. Сейчас он только один из его механиков, к тому же самый молодой и самый неопытный. Крис считал вполне возможным, что мистер Ролло даже ни разу не подумал о нем. Он хотел проявить ту высшую степень расторопности и инициативы, которая сразу подняла бы его над людьми, отличавшимися только знанием своего дела и больше ничем; и он хотел добиться этого каким-нибудь особенно эффектным способом. Если б, например, ему удалось найти покупателей на два-три новых «конвэя», которыми забит весь гараж, или хотя бы сбыть с рук несколько подержанных. Не проходило и дня, чтобы мистер Ролло не останавливался в раздумьи перед рядами этих подержанных машин. Мистер Ролло не принадлежал к числу людей, выставляющих напоказ свои чувства, но по тому, как он смотрел на эти машины, по тому, как он забывал попыхивать сигарой, Крис догадывался, что они порядком ему надоели и что мысленно он посылает их к чорту.
На таком материале настоящий продавец и должен показать свое искусство, а старик Резерфорд хоть бы одну сбагрил!
Крис твердо усвоил себе ту истину, что торговля есть искусство. Не совсем такое, каким его изображает Гомер Цейс из Нью-Йорка (считавший, что продавец должен быть чем-то вроде гипнотизера), но все же искусство. Не во-время сказанное слово, слишком большой нажим на покупателя или недостаточное внимание к нему — и кончено, он пойдет домой додумывать. И если вы увидите его еще раз, то в девяти случаях из десяти он будет ехать в машине, купленной в другом месте.
Старик Резерфорд, конечно, не имеет ни малейшего представления об искусстве торговли. Слушая его разговоры с покупателями, Крис переминался с ноги на ногу, кусал губы, и в нем поднималось то знакомое чувство бессильной ярости, которое он испытывал, когда их школьная команда промазывала легкий мяч. Конечно, Резерфорд не получал никаких комиссионных, ему и в голову не пришло бы их требовать. А Крис потребует. Вот, честное слово, возьмет и потребует. Надо продать одну-две машины, тогда можно будет постучать в хозяйскую дверь и спросить: а как насчет монеты? Повышение оклада или комиссионные, а может быть и то и другое. Во всяком случае, какая-нибудь прибавка. А тогда он начнет откладывать и в конце концов откроет собственный гараж на какой-нибудь дороге, где через некоторое время можно будет расширить дело. Моника (надо надеяться) будет работать в конторе. Так рисовалось будущее практически мыслящему Крису, и в качестве первого шага на этом пути он решил заняться в свободное время продажей машин.
Не успела «Килвортская газета» сообщить, что контролеру городского управления отпущены средства на покупку автомобилей, как Крис явился на квартиру к этому джентльмену, отрекомендовавшись представителем мистера Ролло, и предложил ему большой выбор новых и подержанных машин. Когда викарий схватил бронхит, возвращаясь из церкви под проливным дождем, Крис, как бывший хорист, навестил больного, преподнес ему фунт винограда и сказал, что, будь у викария маленький «моррис» (в гараже Ролло такую машину можно купить за бесценок), ему не пришлось бы так мучиться, как он мучается сейчас. Чуть ли не первым посетителем капитана королевского флота Гарстэнга (в отставке), прибывшего в Килворт из Сингапура, был Кристофер Бантинг, горевший желанием предоставить капитану наилучшее средство передвижения для знакомства с красотами родины.
Крис был счастлив; он напевал и у себя наверху и в гостиной, он насвистывал по утрам, поднимаясь с кровати, он улыбался всему божьему свету. У него была интересная работа, и он был влюблен. Правда, ни одной машины еще не удалось продать, но за этим дело не станет. Он продаст десятки, сотни машин. И собственную мастерскую он откроет, не дожидаясь, пока ему стукнет тридцать лет.
В порыве откровенности Крис поделился своими мечтами с Эрнестом. Он подробно рассказал ему, во что обойдется оборудование мастерской, на какие доходы можно будет рассчитывать, как сочетать работу мастерской с прокатом грузовых машин. По его словам, собственный гараж — это неиссякаемый источник радостей и доходов, источник счастья. Эрнесту, который слушал Криса, сидя на кровати, эти мечты казались странными. Уж очень они были скромные, ограниченные. У него и раньше не укладывалось в голове, как это люди могут так увлекаться машинами. Однако увлекаются. Он вдруг подумал, что у Криса есть сходство с лордом Нэффилдом — то же добродушное, но решительное выражение лица. Энтузиаст хоть и узкого, но своего дела.
— Ты у нас будешь когда-нибудь миллионером, Крис.
— Нет, где там! Просто обыкновенным бизнесменом.
Собственное дело — это единственный способ прилично зарабатывать. Уилсон твой тоже, наверно, зашибает деньгу. Удивляюсь, почему ты не организуешь собственный джаз.
— Я?!
— Клал бы прибыль себе в карман, вместо того чтобы работать на других. Почему нет?
Эрнест мог бы привести десятки доводов против такой затеи. Он ненавидел джаз-банды острой ненавистью человека, который сыт ими по горло. А вот Крис решил, что зарабатывать деньги нужно, и он не позволит ни одному «но» пустить корни в своем сознании. Крис не станет парализовать свою волю лишними раздумьями. Крис добьется успеха; он принадлежит к тому типу людей, которые именуются удачниками; это сквозит у него во всем. А вот он, Эрнест, — типичный неудачник; раньше он об этом не догадывался, а теперь все ясно. Себя не переделаешь. Некоторые люди обречены на, вечные неудачи, и вовсе не потому, что они дураки. Среди них попадаются и очень образованные, — они любят поэзию, разбираются в искусстве, в музыке, в философии. Но в житейском смысле — это неудачники.
Крис осмотрел свой только что выбритый подбородок, держа зеркало на расстоянии дюйма от лица, снял пиджак, почистил его щеткой и снова надел.
— Слушай, Эрнест, можно мне надеть твой полосатый галстук?
— Пожалуйста. Зачем он тебе понадобился?
— Иду в кино с одной девушкой. Хозяйская дочка. Отец, конечно, ничего не знает. Волосы у меня не слишком отросли?
— Нет.
— Вот понюхай. «Роса Аравии». Это такие духи. Три шиллинга заплатил.
— Очень хорошие.
Эрнест проводил его взглядом. Он старался подавить в себе зависть, к брату, но совсем отделаться от этого неприятного чувства он все же не мог. Крис был такой счастливый, такой уверенный в себе; уж он-то сумеет проложить себе дорогу. Может быть, человеку с его вкусами и легче найти для себя что-нибудь подходящее. Вот Эрнест так что-то ничего не может найти. Ну, ладно, танцевальный сезон подходит к концу; надо немного отдохнуть, а потом подумать, как действовать дальше. Правильно, так и сделаем.
— А, к чорту! — сказал он, поднимаясь с кровати. Неужели у него комплекс неполноценности? Это совсем скверно; он читал об этом в книжках по психологии. Иногда его брало сомнение, полезно ли вообще читать такие книги.
Эрнест снял пиджак и достал из шкапа крахмальную рубашку. Сегодня играть в «Ассамблее», или клубе «Гольф», или «Ротари», или еще в каком-нибудь столь же унылом заведении. От восьми до двух — шесть часов потеть в грохоте, в табачном дыму и получить за это гинею.
«Собственный джаз-банд, — вспомнил Эрнест. — Да, только этого нехватало», — и надел фрак.