Каждую субботу, несмотря на резкий ветер и пасмурную зимнюю погоду, Эрнест и Эви Стэг отправлялись за город. Они презирали мототуристов, которые топали ногами от холода, сидя в автобусах, и зябли, прячась за вспотевшими стеклами. Их путь пролегал тропинкой, ведущей через поле, между живыми изгородями; они шли быстрым шагом, согревавшим кровь, и от свежего воздуха и быстрой ходьбы их щеки разгорались румянцем. Оживленное личико Эви улыбалось Эрнесту из-за мехового воротника, маленькая шапочка с кисточкой была надета набекрень, и даже самый разборчивый спутник нашел бы ее прехорошенькой.
Во время этих прогулок Эрнест обнаружил, что совсем не знает природы, как и многого другого. Он всегда считал, что любит природу, во-первых, потому, что признаться, что ты ее не любишь, значило причислить себя к филистерам, а во-вторых, потому, что он никогда не упускал случая остановиться перед кустом цветущего терновника и воскликнуть: «Как это красиво!» Но Эви родилась и выросла в деревне, и в простоте ее отношения к земле было что-то совсем новое для Эрнеста. Он только тогда по-настоящему видел зеленую изгородь или вспаханное поле, когда смотрел на них зоркими глазами Эви. До сих пор ему не удавалось разглядеть как следует королька или землеройку — он думал, что землеройки встречаются очень редко. Он думал, что почти все живые существа, описанные у зоологов, встречаются редко, потому что во время прогулок почти никогда их не замечал. Теперь даже птичьи гнезда попадались гораздо чаще, — раньше он и не знал, что их так много. Эви показывала ему гнезда одно за другим — растрепанные ветром остатки их еще держались в гущине облетевших кустарников.
Первой его мыслью было достать какую-нибудь книгу о природе и прочесть ее, а потом он подумал: «Нет!» Он и без того слишком часто обращался к учебникам и забивал голову готовыми, заранее разжеванными сведениями. Теперь он хотел видеть все своими глазами и понимать.
В какой-нибудь деревенской чайной они пили чай. Эви разливала его и делала это так по-домашнему, что Эрнест таял от удовольствия; потом оба они обсуждали его будущее, и из этих обсуждений неизменно выходило, что Эрнест очень способный молодой человек, которому предстоит сделать блестящую карьеру.
Ей было как нельзя лучше известно его теперешнее положение, она знала, сколько он зарабатывает, знала, что видов на будущее у него нет почти никаких, что его честолюбивые замыслы непомерны и очень неопределенны. Он воспарял ввысь, а она снова и снова низводила его к уровню действительности, к тому, что было практически осуществимо.
— Ты слишком умен для своей работы, — решительно говорила она.
— Если даже и так, то я, видно, не умею приложить свой ум к делу, — отвечал он, вспоминая, что очень многие в разное время говорили ему, что он умен. Может быть, что-нибудь в его наружности вводило их в заблуждение: форма головы, высокий лоб, мало ли что? — Иногда мне кажется, что я тупица.
— О нет! — энергично возражала она. — Тебя нужно было готовить к какой-нибудь интересной профессии. А раз тебя не готовили, нужно учиться самому. Знаешь, человек может сделать очень многое.
Во всем, что она говорила, он чувствовал тот же дух, каким был проникнут Крис и те молодые люди, которые в школе учились посредственно, а теперь мало-помалу добирались до ответственных постов; для человека, проникнутого этим духом, городское управление казалось, конечно, затхлым болотом. Правда, для того чтобы рискнуть, нужна смелость, с этим Эви соглашалась, она знала, что успеха нельзя было ждать сразу, но все-таки, по ее мнению, ничего особенно трудного тут не было. Удалось же это очень многим людям, которых она знала еще в родной линкольнширской деревне, — они стали теперь дельцами, видными журналистами, завели табачные плантации в Родезии.
Для Эви все профессии были равны и на всех поприщах удача одинаково достижима. Нужно было только ловить удобный случай, где бы он ни подвернулся — в Южной Америке, на Флит-стрите, в Нью-Йорке, и не очень торговаться с фортуной.
От этих разговоров все закоулки в душе Эрнеста словно продувало холодным, неприятным сквозняком.
В том мире, который он знал, писцы занимали место за конторкой в двадцать лет и с тех пор уже не смели высунуть нос из своей раковины. А Эви требовала, чтобы он вышел из нее на неприветливую арену рабочего рынка. Его охватывали робость, страх, сомнения. Но это был единственный способ сохранить ее уважение, проще говоря, единственный способ удержать Эви.
— Мне кажется, — сказал он, обдумав ее слова, — раньше я боялся риска. Шел по проторенной дорожке. Но я на ней не останусь, Эви.
Он был полон решимости, он был твердо намерен не сдаваться и, выйдя на борьбу, проложить себе дорогу в мире.
Но для мистера Бантинга, который не мог проникнуть в душу сына и видеть то, что там совершалось, Эрнест оставался все тем же безучастным ко всему юношей, который молча проглатывал свой обед и сидел потом в гостиной, не проявляя никаких признаков жизни, сникнув, словно флаг в безветренную погоду. Если вы с ним заговаривали, вы извлекали его из таких глубин задумчивости, что он не сразу мог ответить на вопрос; он слишком много курил, часто вздыхал, и притом так, что эти вздохи было слышны в соседней комнате.
«Что-то с ним неладно, — раздумывал мистер Бантинг. — Нервы, должно быть», — и он листал «Домашнего лекаря» в поисках тех симптомов, которые находил у Эрнеста, и попутно набирался всяких полезных медицинских сведений.
— Неврастения, — говорил он жене. — Вот что у него. В сущности говоря, нервное истощение.
— Он несчастлив.
Мистер Бантинг отмахивался: — Просто распустился. Ему нужно взять себя в руки, — и, чтобы способствовать этому, он говорил с Эрнестом особенно жизнерадостным тоном, потирая руки и приятно улыбаясь. С неврастениками самое главное — не обращать внимания на их меланхолию.
— Ну, как там у вас на службе, Эрнест?
Эрнест отвечал в том смысле, что на службе у них все обстоит попрежнему.
— А насчет повышения что слышно?
Эрнест вяло улыбался.
— Младшему клерку прибавили сотню. А я с июня буду получать десять фунтов.
— Хорошая работа всегда вознаграждается в конце концов, мой мальчик. Придет и к тебе удача. Само собой так выйдет. Ты делай свое дело, не лови ворон и не падай духом. Знаешь: «Борец отважный стоек до конца». Да ты, должно быть, учил это в школе. Есть такие стихи. Или, может, читал когда-нибудь.
Как бы Эрнесту хотелось, чтоб отец понял в конце концов, что у него это не просто угрюмость, а напряженная работа мысли! Отнюдь не угнетенное настроение, а сосредоточенность на вопросах личной судьбы. Как заключенный сидит часами на одном и том же месте, пытаясь мысленно перелететь за ограду своей тюрьмы, так и Эрнест сидел, придумывая какой-нибудь выход из той тюрьмы, в которую он был заключен силою обстоятельств. Ему необходимо было выбраться на волю, в иной, более благополучный мир, где он мог бы добиться уважения и зажить нормальной жизнью: своим домом, с женой и детьми. К этому идеалу постоянно устремлялись его мысли. Он был настроен весьма решительно. Только бы подвернулся случай, и тогда Эви увидит, как храбро он за него уцепится.
И вдруг, не предупредив ни словом, Эви подвергла его испытанию.
В коротенькой записочке Эви настоятельно требовала, чтобы он позвонил ей по дороге на службу.
— Только что умер один из пациентов доктора Эрла, — сообщила она. — Кажется, он работал в счетной конторе в Килворте.
— Ты хочешь сказать... — И вдруг его осенило. — Ты хочешь сказать, что это как раз подходящий для меня случай?
— Не мешает навести справки. Он работал у Дэнби на Силвер-стрит.
Эрнест попросил ее повторить фамилию. Его лоб озабоченно сморщился: кажется, ему были наперечет известны все счетные конторы в Килворте.
— Ты говоришь: счетная контора?
— Да. По они занимаются не только счетными операциями, у них, кажется, что-то вроде агентства. Посредничество в разного рода сделках: по недвижимости, по страхованию и так далее.
Его удивила в ней эта чисто женская неопределенность.
— И хорошее место, как ты думаешь?
— Разузнать во всяком случае стоит. Почему бы тебе не позвонить туда и не условиться, что ты зайдешь? Ты был бы первым кандидатом на это место.
— Хорошо, я так и сделаю, — ответил Эрнест и повесил трубку. Как это хорошо, что он знаком с девушкой, которая работает у врача с большой практикой. Вероятно, за пределами конторы Дэнби никто еще не знает об открывшейся вакансии. Ясно, что сама судьба посылает ему этот случай.
Он вышел из телефонной будки с прояснившимся лицом. После долгих недель уныния даже только услышать о такой возможности — и то поднимает настроение. Вино надежды опьянило его. Он думал было, что чувство неизбежности провала никогда его не покинет, а теперь оно исчезло во мгновение ока, оно казалось смешной, неразумной слабостью. Ведь это же хорошо известное психологам явление: тот, кто легко падает духом, легче других приспособляется в перемене. Эрнесту помнилось, что он читал об этом.
И вот, проведя все утро в радостном ожидании, Эрнест отправился в обеденный перерыв на Силвер-стрит, на свидание с мистером Дэнби, с рассыльным которого ему удалось поговорить по телефону. Мистер Дэнби, повидимому, всегда приносил обед с собой и съедал его в конторе. Странная привычка, подумал Эрнест. Должно быть, сидит на диэте. Во всяком случае, имению поэтому можно сходить к Дэнби во время перерыва, не отпрашиваясь у начальства. А сам он на этот раз может обойтись и без обеда. От такого воздержания он только чувствовал себя бодрее и предприимчивее.
Силвер-стрит была одной из десятка старых улиц деревни, разросшейся со временем в поселок Килворт. Эрнест помнил, что на этой улице мясные и овощные лавчонки выставляли свой товар на самом тротуаре и что плебейский запах жареной рыбы с картошкой наполнял ее по вечерам.
Кажется, там были склады (он плохо знал Силвер-стрит); рабочие разгружали фургоны с мясом и уносили части красных разрубленных туш в недра холодильника. Едва ли на такой улице можно было найти хоть одну первоклассную контору. Да и вряд ли у мистера Дэнби имелся аттестат; в сущности, Эрнест понимал, что никакого аттестата у него быть не могло. В «Килвортском справочнике» такой конторы совсем не значилось. Открытие было не из приятных, но Эрнест не упал духом: во что бы то ни стало нужно добиться этой работы. Ни в коем случае нельзя отклоняться от цели — все-таки это выход.
Раньше, когда ему представлялся случай «рискнуть», пыл его остывал очень быстро, он чувствовал непобедимое отвращение ко всяким переменам. Это необходимо побороть. На этот раз никакого отвращения не должно быть. Так уговаривая сам себя, он подошел к конторе Дэнби и, взглянув на нее, немедленно почувствовал отвращение.
Два грязных окна выходили на улицу, между ними была дверь. Эрнест увидел ободранную деревянную лестницу, ведущую на второй этаж, занимаемый, если судить по надписи на окнах, П. Коннером, агентом. На доске, привинченной к двери первого этажа, стояло: «Горэйс Дэнби, счетные операции», но без всяких дальнейших добавлений. Надписи, сделанные более крупными буквами, рекомендовали Горэйса Дэнби как агента по продаже недвижимости, берущего на себя управление имениями, страхование, сбор арендной платы, заклад недвижимости. Все окно пестрело ими; создавалось впечатление, что как только для многогранной личности Дэнби открывалось новое поприще, он в ту же минуту заказывал новую надпись и пристраивал ее на окне. Он продавал недвижимость, передавал разного рода заведения на ходу, составлял описи. Повидимому, он соглашался на все и готов был делать что угодно, только не мыть свои окна и не красить вывеску заново.
Эрнест был намерен твердым шагом войти в контору Дэнби и держать себя очень решительно и энергично, так, чтобы произвести впечатление бойкого, честолюбивого и весьма делового юноши. Но обзор окна и входа подорвал его решимость. Сравнительно с тем, о чем мечтал Эрнест, это была контора даже не второго разряда, а четвертого или десятого. Однако, раз уж он добрался до Силвер-стрит, надо было хоть зайти и справиться. Впрочем, надо ли? Нельзя же просто стоять вот так и заглядывать в окно, а вдруг выйдет сам Дэнби и, поймав его врасплох, спросит, не он ли тот мистер Бантинг, который недавно звонил ему?
Он медленно побрел прочь, обдумывая, как ему быть, и стараясь не натыкаться на лотки с товаром и детские колясочки, отмахиваясь от копченых селедок, которые продавцы совали ему чуть не под самый нос. Дойдя до конца улицы, он остановился, так ничего и не придумав: где уже тут думать, когда то и дело на что-нибудь натыкаешься. Он только перенес себя самого и все свои неразрешенные задачи подальше от конторы Дэнби и, закурив папиросу, окинул взглядом Силвер-стрит, мысленно вопрошая сам себя, почему судьба вечно подсовывает ему самые несъедобные плоды. Он смотрел перед собой, хмурил брови и морщил лоб, словно что-то напряженно обдумывая, но на самом деле ни о чем уже не думал, а только досадовал на Эви за то, что она так все преувеличила.
Молодой человек в элегантном костюме в светлую полоску остановился рядом с ним, взглянул на табличку с названием улицы и быстро зашагал по Силвер-стрит. Энергичный, дьявольски самоуверенный молодой человек. Эрнест проводил его внимательным взглядом: почти одного возраста с ним, по всей вероятности, тоже клерк. В груди Эрнеста зашевелились недобрые предчувствия. «Неужели?.. О, чорт!» — и Эрнест посмотрел ему вслед, слишком поздно осознав, что в этом деле возможна конкуренция. Если этот малый действительно собирается зайти к Дэнби, так он не будет околачиваться перед дверьми, а прямо налетит на Дэнби и уже не даст маху. Это сразу видно по походке, по тому, как он держит голову и плечи, по всему решительно. Он не из тех, что дают маху. А вдруг место достанется ему? И потом окажется, что это совсем не такое уж плохое место?
Эрнест повернулся и решительно зашагал вслед за молодым человеком. Он перешел на ту сторону улицы, чтобы обогнать своего соперника, не сводя глаз с конторы Дэнби, словно с ленточки у финиша. Он тоже не даст маху на этот раз. Он весь загорелся решимостью.
Даже когда молодой человек в полосатом костюме завернул в табачную лавочку, Эрнест не убавил шага. Теперь его лозунгом было: «Вперед, не отступать!» Он первым очутился у дверей конторы Дэнби, прошел в комнату прямо напротив, как предлагала указательная стрелка у входа, и перевел дыхание, только когда остановился перед исцарапанным, залитым чернилами прилавком.
Молодой человек в полосатом костюме миновал контору Дэнби и, насвистывая, пошел дальше своей дорогой. Эрнест подумал, что на этот раз он преувеличил опасность конкуренции. При ближайшем рассмотрении оказалось, что конкурент — самый обыкновенный малый, да еще весь в угрях.
Комната, в которую вошел Эрнест, была пуста, но из другой комнаты, рядом, доносилось звяканье стекла о стекло, свидетельствуя о присутствии человека. Он тихонько постучал по прилавку и огляделся. Напротив него был старинного образца камин, в котором нехватало двух-трех изразцов; над камином запыленная реклама страхового общества «Перл» в черной рамке, повешенная, очевидно, лет тридцать тому назад. На стене — список домов, назначенных к продаже, напечатанный на машинке и кое-где исправленный от руки, а кроме того печатное объявление: «Килвортское акционерное общество по продаже угля. Заказы принимаются здесь».
Он постучал о прилавок погромче и кашлянул.
— Кто там? — отозвались из соседней комнаты. И потом, более нетерпеливо: — Кто там?
— Мистер Дэнби?
— Ну, я здесь. — ответил голос, дверь приотворилась, и из-за нее выглянуло большое лицо, похожее на окорок. Увидев незнакомого человека, мистер Дэнби, челюсти которого усиленно работали, проглотил остатки бутерброда, вытер нижнюю часть лица большим платком и вышел в переднюю комнату. Не отрицая вполне возможности, что Эрнест явился в качестве клиента, он явно подозревал в нем коммивояжера с образцами лент для пишущей машинки.
— Я зашел справиться относительно вакансии в вашей конторе, сэр.
— А, вы насчет работы! — воскликнул Дэнби более свободным и естественным тоном — до сих пор он вел себя очень сдержанно. — Это вы звонили? Ваша фамилия?..
— Бантинг.
— Вот, вот, Бантинг. У меня записано. Ну, знаете ли, вы времени не теряли, а?
Эрнест приятно улыбнулся, давая этим понять, какой он энергичный юноша.
— Да, мне нужен человек. И в конторе и вне конторы — работа у нас разная. Если уж вы зашли, так надо на вас поглядеть как следует, — и, откинув прилавок, он пригласил Эрнеста войти. — Идите-ка сюда. Я тут как раз собрался перекусить. Да, старик Бакстер приказал долго жить — цирроз печени; это, знаете ли, у него от виски. От виски, а не от пива. Пиво никогда не повредит. Я за завтраком всегда пью вортингтоновское. Не люблю здешнего. Пены уж очень много.
Он уселся на конторку, на которой стоял чемоданчик с бутербродами, бутылка пива и стакан. — Не возражаете? — спросил он, беря в руку бутерброд и сразу выкусывая из него широкий полукруг. — Где-нибудь работаете сейчас?
— В конторе городского управления.
Челюсти Дэнби на секунду перестали жевать. — Послушайте, вас не выгнали, а?
— Нет, что вы!
— И никаких у вас неприятностей нет?
— Никаких, сэр, уверяю вас.
Мистер Дэнби поставил стакан на стол, вытер усы и пристально взглянул на Эрнеста, словно спрашивая: «Тогда за каким же чортом?..»
— Видите ли, сэр, — начал Эрнест, делая вид, что не замечает этого выразительного взгляда, — моя работа сейчас чисто механическая, по заведенному образцу. Это мне ничего не дает. Мне хотелось бы заниматься более живым делом.
— Вот как, — заметил Дэнби и с сомнением посмотрел на Эрнеста. — Ну что ж, — продолжал он после паузы, видимо, на время отклонив дальнейшие размышления. — Мне нужен расторопный молодой человек, мастер на все руки: чтобы письма писал, — я хочу сказать — на машинке печатал, — и переговоры вел с клиентами. Это вы, надеюсь, можете?
— Да, сэр. Ведь вы ревизуете отчетность?
— Приходится иногда, книги, ну и еще там разное.
Я ведь, в сущности, посредник. Ну, и с подоходным налогом приходится иметь дело. Со сбором задолженности, арендной платы. В сущности говоря, — прибавил он, решившись быть откровенным, — мы тут за все беремся.
— Понимаю, — сказал Эрнест, но ему показалось, что он уловил еще и слова: «за все и за всех».
— Считать умеете?
— Я изучал счетоводство.
— Это хорошо. Я собирался дать объявление в газеты, но, может, вы мне подойдете. Конечно, мне нужна аттестация. — Его глаза впились в Эрнеста. — И не от пастора, а со службы. Об операциях с недвижимостью вы имеете понятие?
— Кое-что знаю.
— А надо будет знать все, если хотите работать у меня. Ну да выучитесь.
— Да, конечно.
— Дайте-ка мне ваш адрес, —сказал Дэнби, отрывая клочок бумаги. — Нате, напишите сами, — и он внимательно рассмотрел написанное, Эрнестом. — Пишете вы хорошо. У Бакстера был хороший почерк, и считать он был мастак, а вот грамотность хромала. Вам не родня тот Бантинг, что держал трактир «Борзая» в Камберуэлле?
Повидимому, мистер Дэнби отлично помнил кэмберуэллского Бантинга. Удивительный человек — мог осушить одним духом кварту пива. Горло, что ли, у него так было устроено, только пиво лилось туда без всякой задержки. Точно вода из крана в раковину, — сообщал мистер Дэнби. — Даже глядеть было удивительно. Без передышки мог пить.
— Какие же, собственно говоря, у меня будут обязанности, сэр? — осведомился Эрнест, когда с кэмберуэллским Бантингом было покончено.
— Все придется делать. Показывать дома съемщикам и покупателям, следить за сроками закладных, проверять работу сборщика арендной платы, ну, и по части рекламы тоже... Да мало ли еще что! В нашем деле зевать не годится. В воскресенье пойдете с вашей девушкой гулять, глядите, нет ли поблизости продажных домов. Если есть, узнайте, кто хозяин, запишите для нас адрес. Надо уметь разговаривать с людьми, да глядите в оба, чтобы вас не надули. Особенно те жильцы, которые платят понедельно, и те клиенты, которые передают дело на ходу. И язык нужно держать за зубами, поняли?
— Да, конечно.
— За зубами, — повторил Дэнби, не спуская глаз с Эрнеста. — Не все выкладывайте, что вам известно.
— Да, да, конечно.
— Многому вам придется учиться, — в раздумьи заметил Дэнби. — Все-таки, может, вы и подойдете. Я вам напишу.
Эрнест вышел из конторы на свежий воздух с чувством несказанного облегчения. Ну и контора! Ну и дыра! Опять разочарование. Тем не менее Эрнест не чувствовал никакого разочарования, шагая по Силвер-стрит на службу, наоборот — огромное облегчение. Он сделал все, что мог, навел справки: если бы место было хорошее, он бы за него с радостью ухватился. Но эта Силвер-стрит! Грязная берлога вместо конторы, безграмотный, налитый пивом Дэнби и его темные делишки! Решительно неподходящее место.
Он вошел в здание городского управления, старательно вымыл руки и направился по коридору в канцелярию. Здание показалось ему великолепным, как дворец, необыкновенно внушительным. Стены в коридорах были украшены портретами мэров и других именитых граждан, обстановка прямо княжеская, умывальники и ватерклозеты — верх комфорта. Уже одно то, что вы здесь находились, придавало вам вес: постороннему человеку вы могли показаться очень важной особой. Он заметил, какие веселые лица были у его сослуживцев, шумной гурьбой входивших в подъезд. Ну да, ведь все они хорошо пообедали, все, кроме него, — ему пришлось обойтись без обеда. Он вдруг ощутил пустоту в желудке и даже легкую дурноту. Но если хочешь сделать карьеру, надо быть готовый ко всяким жертвам.
Переписанные до половины протоколы дорожной комиссии лежали у него на столе — приятная, неспешная работа, которой должно хватить почти до конца рабочего дня; потом он займется картотекой, а там и домой, к чаю. С облегчением он вернулся от неприятных мыслей о Силвер-стрит к переписке разглагольствований дорожной комиссии, уделяя должное внимание полям и интервалам в тексте: «Слушали. Постановили: вымостить заново вышеупомянутые улицы за счет домовладений, прилегающих к мостовой».
Эрнест писал слова, но смысл этих слов почти не доходил до него. Он был в таком настроении, что мог бы даже дойти по вышеупомянутым улицам до своего дома, не заметив, что это те самые, которые перечислены в протоколе. Он опять вошел в колею, и облегчение, которое он при этом испытал, было настолько же глубоко, насколько бессознательно. Работали только глаз и рука, а дух бродил, где хотел, как овечка по зеленому лугу. Эрнест, считал, что многое обдумывает во время работы.
Предположим, он поступил бы к Дэнби, что он там будет делать? Водить покупателей и показывать им дома, составлять договоры по найму квартир, делать это самое «все». Нельзя сказать, чтобы старикашка выражался очень определенно. Может, это он нарочно? Да еще сказал: «Я вас возьму на испытание». На испытание! Эрнесту нужно постоянное место, такое же, с какого он уходит.
А вдруг через неделю-другую Дэнби решит, что он ему не подходит? Просто вышвырнет на улицу, и все тут. Бессовестный старый жулик, это и по роже видно.
Он постучал по зубам ручкой, глядя в пространство. Хорошо, что он не сразу согласился. С этим Дэнби надо держать ухо востро.
— Ну, Бантинг, — прервал его старший клерк, заглянув ему через плечо, — мечтать здесь некогда. Работайте, работайте!
И некоторое время Эрнест ощущал взгляд начальства на своей согбенной спине.
Эви ждала его на улице после окончания рабочего дня.
— Был ты у Дэнби?
— Да. Из-за этого обед пропустил. — Он ломал голову, как бы объяснить ей, что такое контора Дэнби. Он вовсе не нотариус. Скорее что-то вроде агента по недвижимости.
— Так это же очень хорошо! У отца доктора Эрла была как раз такая контора, он очень прилично зарабатывал. Оба сына у него врачи.
— Ну, значит, это было что-нибудь покрупнее. Ты ведь не знаешь Силвер-стрит, правда?
— Не знаю.
Он хотел рассказать про Силвер-стрит, но побоялся, что выйдет глупо и банально. И потому заметил только: — Это довольно далеко, за Мортон-роуд.
— Если бы ты поработал несколько лет в таком агентстве, то мог бы открыть потом свое дело. Денег нужно не так много. Главное — контора.
— И клиенты.
— Что ж, начинают всегда с малого, как ты думаешь?
«Не было никакой нужды делать это совершенно излишнее замечание таким раздраженным тоном», — подумал Эрнест. Конечно, начинают всегда с малого. Само собой разумеется. Может, и стоит взять это место, если благодаря ему удастся завязать знакомства, войти в курс дела и потом открыть свою контору... На минуту эта перспектива показалась ему заманчивой, как всякая новая перспектива. Собственная контора, живое дело, нового фасона письменный стол, телефон, один-два секретаря в приемной. Доска с надписью «Кабинет мистера Бантинга — без доклада не входить» на дверях его комнаты, одним словом, все точь-в-точь, как изображено на проспектах заочных курсов коммерческой корреспонденции. Все это очень мило, когда у тебя уже есть свое собственное дело, но у Эрнеста пока что ничего не было, кроме надежд на вакансию у Дэнби, и контора Дэнби отчетливо возникла в его воображении во всех мало приятных подробностях.
— Как ты думаешь, он тебя возьмет?
— Он сказал, что напишет, — ответил Эрнест и откашлялся, готовясь преодолеть трудности предстоящего объяснения. — Это, в сущности, не такое место, какого я ищу.
Он как будто дотронулся до устрицы, и она тотчас плотно захлопнула створки. Ему показалось, что Эви коротко вздохнула. Они шли теперь молча, и в этом молчании подразумевалось, что Эрнест сказал именно то, чего ждала от него Эви. Так она думала, что он ищет предлога увильнуть? Он кинул на нее сердитый взгляд: каждая черта упрямого личика выражала непреклонность, повелевала ему «взять себя в руки», «сделать, наконец, что-нибудь». Прекрасно, но что именно? Нельзя ли высказаться несколько определеннее? Они шли все дальше и дальше, и Эви не проронила больше ни слова; она думает, конечно, что он лентяй, тряпка, разиня, не способный ни на что решиться. Известно уж, что она может о нем думать!
«К чорту все это! — взбунтовался он мысленно, совершенно забывая о том, что он сам выдумал ее мысли. — У меня у самого есть голова на плечах. Нет никакого смысла менять лучшую работу на худшую». Почему она не спросит его, что такое, собственно, эта контора Дэнби? Потому, отвечал себе Эрнест, что, по ее мнению, она все знает лучше всех. Женщины всегда так. Эрнест далеко не во всем был согласен с мистером Бантингом, но тут он невольно вспомнил одно его замечание, относившееся к матери, а именно, что с упрямой женщиной сам чорт не сладит.
— Я тебе сообщу, если будут новости, — оказал Эрнест, когда они дошли до дверей доктора Эрла.
— Хорошо. — Она пристально взглянула на него. — Точно такого места, о каком ты мечтаешь, Эрнест, тебе никогда не получить. Мест на заказ не делают.
— Я и не жду, что для меня сделают. Я только хочу знать наверное, что поступил правильно.
— Не всегда легко это узнать, — не сдавалась Эви. — Впрочем, это твое дело — решать. Я совсем не требую, чтобы ты делал то, чего не хочешь.
— Послушай, Эви, я хочу только сделать так, чтобы нам с тобой было лучше. Ты мне веришь?
— Конечно, верю. Только...
— Что «только»?
— Нет, ничего! Делай, как тебе кажется лучше. — Эви ушла, оставив Эрнеста в мучительной нерешимости; никогда еще, кажется, он не чувствовал себя таким несчастным.
По дороге домой он несколько раз то хотел взять место у Дэнби, то решал отказаться от него, и какое бы решение он ни принимал, сейчас же в голову начинали лезть доводы против и вступали в борьбу с доводами за, так что под конец в голове у него стало гудеть, словно в палате депутатов. Самое лучшее, решил он в заключение, посидеть в гостиной и обдумать это дело за папиросой. Можно написать на бумажке все доводы за и против, подвести итог и после этого решить окончательно. Это будет всего лучше и всего разумнее, — и, вынеся такое решение, он веселее зашагал домой, а в прихожей на столике нашел письмо от Дэнби.
Его час тому назад принес рассыльный. Дэнби, обдумав дело со всех сторон, предлагал Эрнесту поступить в нему на испытание, для начала на три фунта в неделю, а через полгода, если Дэнби останется им доволен, ему прибавят еще пять шиллингов. Дальнейшее будет зависеть от его стараний и способностей.
Не теряет времени, подумал Эрнест. Так, значит, он произвел благоприятное впечатление на Дэнби. Жалованье неплохое, больше того, которое он сейчас получает, и есть надежда на прибавку. Он сунул письмо в карман. Это ультиматум: надо решать теперь же.
К чаю дожидались только Эрнеста. Мистер Бантинг, стоя на коврике перед камином, уже давно в нетерпении поглядывал на стол. Он обратил внимание Эрнеста на часы.
— Ты что-то запоздал. Где ты пропадаешь, Эрнест? И к обеду не приходил.
— Много дела. Пришлось кое-где побывать в обеденный перерыв.
— Так ведь городское управление не требует, чтобы ты оставался без обеда.
— А вот сегодня пришлось.
— Значит, у вас что-то неладится с организацией дела, — вынес приговор мистер Бантинг. — Неувязка. Если ты работаешь сверхурочно, то они должны тебе оплачивать эти часы. Столько дерут налогов, что могут себе это позволить.
— Но, папа. — вмешалась Джули. — может быть, Эрнест просто начинает проявлять интерес к делу?
— Перестань, Джули, — остановила ее мать, и мистер Бантинг подозрительно покосился на дочь: уж не острить ли она вздумала?
— Я для тебя сделала яичницу. Ведь ты не обедал, Эрнест. Криса мы дожидаться не будем.
— Ах, мама! — воскликнула Джули, сморщив носик. — Я тоже хочу яичницу.
— Говорят, в Германии яйца стоят восемь пенсов шутка, — заметил мистер Бантинг. — И все Гитлер и это самое вооружение.
— Но, папа, разве для вооружения нужны яйца?
— Они их подвергают анализу. Извлекают из них разные вещества, нужные для производства бомб. Кажется, глицерин, что ли. Я читал в «Сирене». Этот Гитлер...
— Джордж, голубчик, не заводи ты все это сначала, — запротестовала миссис Бантинг.
— Я ничего и не завожу. Сказал просто, что в Германии яйца стоят восемь пенсов штука, потому что строй там не демократический.
— Ну, а у нас в Килворте они стоят два пенса штука.
— Два пенса? Быть не может! Когда я был мальчишкой, на шиллинг давали полтора десятка, а бой — полпенни за штуку. А мы и такие редко ели. Больше сидели на хлебе с топленым салом. Никаких витаминов тогда не полагалось. А народ был покрепче нынешнего. Грудь — во! Плечи — во! Как пышки.
— А я люблю хлеб с топленым салом, — объявила Джули. — Мама нам никогда не дает.
— Вот жила бы ты в Германии, так и сала бы не видала, — заметил мистер Бантинг. — Динамит важнее сала, — так сказал Гитлер...
— Джордж, ради бога, оставь ты Гитлера в покое.
— Я ведь только рассказываю, что прочел в газете.
— Так перестань читать газеты. Тебе чего дать, Джули?
— Хлеба с топленым салом.
— Это уже дерзость, — сухо заметил мистер Бантинг.
— А я хочу хлеба с топленым салом, — повторила Джули, делая большие, невинные глаза, — Я хочу, чтоб у меня была грудь, как пышка.
— Джули! — воскликнула шокированная миссис Бантинг.
На секунду глаза мистера Бантинга сверкнули опасным огоньком. — Я совсем не то сказал. Ты отлично знаешь, что именно.
Миссис Бантинг вздохнула. — Что такое со всеми вами творится? Неужели вы не можете даже чаю напиться спокойно, не заводя ссор?
Эрнест пожал плечами с видом покорности судьбе. Это не дом, а какой-то обезьянник. Его мучило подозрение, что Дэнби недаром поторопился предложить ему работу, что тут что-то нечисто. Да еще «на испытание» — и это тоже неладно.
— Ни минуты покоя, невозможно думать, — сказал он.
— А ты не думай, когда ешь, — сказал отец авторитетным тоном медицинского консультанта «Сирены». — Вредно влияет на пищеварение.
— Вот и Крис, — с облегчением провозгласила миссис Бантинг.
— Опоздал чуть ли не на час, — проворчал мистер Бантинг. — Что вы там делаете на службе, просто ума не приложу. Наверное, половину дня развлекаетесь.
— Здравствуй, отец. Опять завел свою музыку? — весело приветствовал его Крис.
Он придвинул себе стул и улыбнулся сестре.
— Здравствуй, мордашка!
— Здравствуй, олух!
— Ну, ну, — вмешался мистер Бантинг. — Потише, дети!
— Тише, Эрнест! — поддержал его Крис, употребляя прием, именуемый в стилистике литотесом.
Эрнест вскочил с места. — Ей-богу, мне все это на нервы действует. Прямо обезьянник какой-то!
— Погоди минутку, Эрнест. Я тебе купил папирос.
— Это еще зачем? — спросил неблагодарный Эрнест. — Не мой день рождения и вообще не праздник.
— А отцу бутылку виски, матери домашние туфли и духи нашему розовому бутончику.
Семейство Бантингов смотрело на него в остолбенении.
— Что случилось? Выиграл, что ли?
— Ты говоришь виски? — спросил мистер Бантинг растерянно, но с проблеском надежды.
— Да, оно в прихожей.
— Как же так...
— Слушайте, — и Крис наклонился вперед, чтобы его речь прозвучала более внушительно. — Я продал машину. За четыре сотни фунтов, машину в двадцать пять лошадиных сил, одному флотскому капитану. Хозяин получил сегодня чек и уплатил мне комиссионные.
— Ах, чтоб тебя! — воскликнул мистер Бантинг, силясь представить себе это событие во всех подробностях. — Это что же, в свободное время, что ли?
— В свободное время. Потому и комиссионные. Конечно, пришлось все-таки попросить. Я сначала договорился с мистером Ролло насчет комиссионных, а потом уж передал ему заказ.
— Ну и пройдоха же ты! — воскликнул мистер Бантинг. — Впрочем, — тут же спохватился он, — в делах без этого нельзя.
— И, кажется, получу еще заказ на «конвэй». Да и еще наклевывается. Вот потому и решил отпраздновать, — скромно заключил Крис.
— Какие духи, Крис? Покажи мне.
— «Роса Аравии». Кажется, ничего себе. На коробке сказано «неотразимые духи». Тебе как раз это нужно.
— Крис, — сказал мистер Бантинг, делая вывод из события, — тебя надо поздравить с успехом. Да еще в свободное время. Вот это я называю инициативой. Ты в самом деле сначала потребовал комиссионных, а потом передал заказ твоему Ролло? По-наполеоновски!
— Я и прибавку получил. Поговорил с мистером Ролло. Старик ничего, понимать может. Я решил, что надо и вам сказать, — объяснил Крис свое повышенное настроение.
— Разумеется, надо, — согласился мистер Бантинг, раздумывая, удобно ли сейчас же откупорить виски, может быть, жена не станет возражать ради такого случая.
Эрнест все сидел за столом, глядя на скатерть. Ему хотелось тоже принять участие в потоке поздравлений, но он не мог, слова застревали у него в горле. Как он завидовал Крису, как он ему завидовал! Он думал, и эта было похоже на молитву: «Не дай мне завидовать брату, не дай мне завидовать и питать к нему злобу», а лицо у него так горело, что даже глаза жгло.
Пожав ему локоть, Крис положил перед ним пачку папирос. Эрнест поднял глаза. Нет, у Криса не заметно презрения к нему; он скорее смахивает на большую собаку, которая умильно смотрит на всех, повиливая хвостом, и удивляется, почему ее авансы принимают так холодно. Его эмоции слишком примитивны и он просто не способен кого-нибудь презирать или сравнивать с собой, или питать такие ядовитые мысли, какие разъедают сейчас душу Эрнеста. Глаза его на минуту заволокло туманом. Потом, чувствуя нечто вроде духовного переворота, он сказал:
— Папа, я решил уйти со службы.
Мистер Бантинг, развертывавший бутылку с виски, замер на месте. Однако он нашел в себе достаточно присутствия духа, чтобы твердой рукой поставить бутылку на стол и выпрямиться. — Что ты говоришь, Эрнест?
— Я решил уйти со службы.
— Уйти со... — Язык мистера Бантинга просто не мог выговорить таких слов. — Вот, — сказал он, отворяя дверцу буфета, — спрячем-ка это сюда. Боже мой! Уйти со службы! Зачем? Для чего? Да ты не можешь уйти, Эрнест.
— Могу и уйду, непременно. Мне там надоело. Никакого движения, нечему учиться. Так что я нашел работу в конторе агента по недвижимости.
— Ты нашел работу? Уже?
— Да.
— Так это ты что же, приходишь домой и заявляешь, что нашел другую работу, не спросив даже моего совета? — вопросил мистер Бантинг, переходя в наступление.
Эрнест нисколько не испугался. — Вот именно.
— Я этого не потерплю, Эрнест. Не потерплю. Мне было нелегко подыскать тебе хорошую, постоянную работу, с видами на будущее и пенсией, и я тебе не позволю ее бросить. Понял?
— Ты мне не можешь запретить.
— О, чорт! — загремел отец. — Не могу запретить! Да я...
— Джордж, успокойся ради бога, — остановила его жена. — Тебя удар хватит, если ты будешь так волноваться.
Да, она права, подумал он: голова у него слегка кружилась. Вот сейчас его хватит удар, и он эффектно повалится на ковер, жертва сыновнего непослушания. От волнения это может случиться — половина тела будет парализована (в «Домашнем лекаре» это называется «апоплексия»). Ну что ж, так им и надо, и если б ему самому это ничем не грозило, он был бы даже рад такому мелодраматическому финалу. Осторожность, однако, заставила его сесть па диван, утереть лоб платком и тяжело перевести дыхание.
— Давай спокойно обсудим это, Эрнест, — предложил он.
И он прочел сыну целую диссертацию об отрицательных сторонах работы в частных предприятиях. Живут эти предприятия недолго, хозяева успевают нажить капиталец и поместить его в государственные бумаги. А затем разражается промышленный кризис, и лавочку прикрывают. Хозяева рассчитывают служащих и уезжают отдыхать на Ривьеру. Сколько людей знал мистер Бантинг в Сити, сколько таких людей, которых хозяева выбрасывали на улицу в возрасте сорока — пятидесяти лет, и они обивали пороги в разных конторах.
— А твоя работа, мой милый, — и тут мистер Бантинг, окунув свою кисть в розовую краску, принялся расписывать блестящие перспективы, открывающиеся перед Эрнестом. Он становился все красноречивее и красноречивее и сам чувствовал, что говорит прекрасно. Эрнест сидел, терпеливо ожидая, пока иссякнет изливавшийся па него поток красноречия. Наконец мистер Бантинг умолк, исчерпав весь материал, и, торжествуя, начал подводить итоги.
— Теперь ты видишь, какую глупость ты собираешься сделать. Просто смешно слушать, — и он уничтожающе улыбнулся.
— Но разве я смогу платить матери столько, сколько плачу сейчас, когда сезон балов кончится? Мне придется подрабатывать.
— Послушай...
— Очень жаль, папа, но я уже решил. Я знаю сам, что для меня лучше.
Мистер Бантинг понял, наконец, что Эрнест похож на свою мать гораздо больше, чем казалось по внешнему виду, что и в нем живет то же тихое, почти восточное упорство. Объясняй, сколько хочешь, пускай в ход самые разумные доводы, — всякий непредубежденный человек непременно послушался бы. Но только не Эрнест и не его мамаша — у этих всякая мысль застревает в мозгу, как рояль в узких дверях.
— Тогда какой же смысл разговаривать? — заметил он. — Раз ты сам знаешь, что для тебя лучше.
Но он не был уверен, попал ли его сарказм в цель.