Мистер Бантинг доблестно отправлялся каждое утро в Лондон, где бомбежки не прекращались. Сборы к отъезду проводились им в явно повышенном настроении. Он чистил шляпу, свертывал зонтик и укладывал бутерброды в чемоданчик, насвистывая, как зяблик. Можно было подумать, что он собирается на пикник в Маргэйт. Все это имело целью рассеять страхи миссис Бантинг, но только заставляло ее скрываться на кухню и за дверью вытирать глаза уголком фартука. В минуту прощания оба бывали взволнованы, и у обоих проглядывало чувство, более сильное, чем обычная супружеская привязанность.
Хотя мистер Бантинг и делал вид, что не придает значения частым налетам, втайне и он подчас переживал тревожные минуты. Он вздрагивал при неожиданном шуме, сердце у него падало, и дыхание прерывалось. Такие ощущения быстро проходили, он сейчас же справлялся с собой. Их мог вызвать неожиданный шум мотора, порыв ветра, падение какого-нибудь металлического предмета с прилавка в магазине. Он порицал свои нервы за эту слабость так же сурово, как желудок за несварение, словно разные части его организма были виноваты в том, что не слушались его воли.
В поезде он теперь редко смотрел в окна — постепенное разрушение Лондона не вызывало уже такого жгучего интереса, как в первые дни. Очень часто по утрам он ехал на работу не выспавшись, и ему было трудно даже прочесть «Сирену». Если попадалось место в углу, он пытался отдыхать по системе, описанной на страничке медицинских советов «Сирены». Как-то раз ему удалось задремать на целые полчаса, и сосед-пассажир разбудил его на конечной станции.
— Тревога, сэр.
Мистер Бантинг поблагодарил незнакомца за предупреждение и встряхнулся, очень довольный результатом первого опыта проверки новой системы. К северу на небе виднелись вспышки разрывов, но очень немного; должно быть, какой-нибудь фриц разгуливал в одиночку. Из-за угла показался торговый дом Брокли, и он внимательно осмотрел его, этаж за этажом, витрину за витриной, словно ревизуя свою собственность. В знакомой обстановке прежняя храбрость и присутствие духа вернулись к нему.
— Последнее время нам везет, — сказал он швейцару, проходя мимо него бодрой, как всегда, походкой.
Работа сейчас сосредоточилась в одном-двух отделах — во всех остальных она почти сошла на нет. Но мистер Бантинг был занят по горло. Он был самый старый и самый опытный из всего штата; из прежних заведующих отделами оставался только он один. В глазах своего шефа он теперь поднялся весьма высоко. Другие, быть может, быстрее соображали и быстрее работали, но положиться можно было только на мистера Бантинга, на его добросовестность. Даже если его посылали в чужой отдел отправить несколько ярдов линолеума такого-то сорта, то мистер Бантинг не только находил требуемый сорт, но и проверял еще раз номенклатуру, прежде чем отрезать ровно столько, сколько требовалось, — мистер Бикертон мог быть совершенно уверен в нем. Он был так же надежен, как, кронциркуль самого мистера Бикертона. Теперь ему нередко приходилось бывать в чужих отделах, но он никогда не заходил в отдел ковров и линолеума без крайней надобности. Среди скатанных в трубку ковров спали отзвуки речей Горацио и Брута, но самого Джо Кордера уже не было там.
Одной из задач мистера Бикертона было теперь восстановить записи, пострадавшие во время бомбежки. Один-два изворотливых клиента пытались оспаривать некоторые условия поставок, и мистер Бикертон возлагал большие надежды на упорство мистера Бантинга при расследовании сути дела. Учитывая наличный товар, допрашивая упаковщика и производя розыски в подвале среди тары, можно было восстановить почти все данные накладных. Но во всем, что относилось к отделу железо-скобяных изделий, фирма полагалась единственно на записную книжку мистера Бантинга.
Занятый этим делом, мистер Бикертон, осанистый, сияя розовой лысиной, сидел в кабинете по одну сторону стола, а мистер Бантинг, тоже осанистый, но погрубее сколоченный — по другую. Тут они встречались почти как равные, ибо шеф давным-давно оставил свой сухой, начальствующий тон в разговорах с мистером Бантингом.
Заложив нужное место пальцем и пропуская стихи, афоризмы и рецепты лакомых блюд, записанные вперемежку с тем, что касалось железо-скобяных изделий, мистер Бантинг прочел вслух:
— Сорок, диаметр три восьмых. — И так как пауза по ту сторону стола свидетельствовала о непонимании, прибавил: — Сетки, сэр, проволочные сетки. — Он надеялся, что теперь будет достаточно ясно.
— Понимаю. Дальше.
— Кажется, сбро-сили бом-бу, — заметил мистер Бантинг, произнося слова медленно, с расстановкой, так как он нередко перевирал их, заразившись этим от дочки. — Вон там, сэр. — Он показал записной книжкой, в каком направлении, впрочем, не очень точно.
Послышалось едва слышное, назойливое жужжание, похожее на комариный писк.
— Удивляюсь, как это немцам не надоест, — заметил мистер Бикертон, отодвигая стул и подходя к окну. Он стоял, глядя в небо, а мистер Бантинг тем временем оттачивал карандаш, с удовольствием раздумывая о том, что сегодня суббота и погода проясняется.
— Поразительный тип этот Гитлер, как, по-вашему? — спросил мистер Бикертон, подходя к камину. Должно быть, никогда не имел дела с порядочными людьми. Вот уж действительно мания величия.
— Вы совершенно правы, сэр, — отвечал мистер Бантинг, мысленно запоминая второе и записывая первое слово, чтобы потом справиться в толковом словаре.
— У нас в Англии тоже бывало автократическое правление — в далеком прошлом, конечно. Помазанник божий и так далее. Идея ошибочная, но все они, по крайней мере, были джентльмены. Мы никогда не повиновались каким-то прохвостам.
— А ведь был простой маляр. В этом, конечно, ничего плохого нет. И все-таки странно, сэр; каких-нибудь десять лет тому назад вы могли бы видеть там, как этот самый Гитлер красит водосточную трубу!
Взгляд мистера Бикертона задумчиво остановился на его помощнике. — В самом деле. Мне это никогда не приходило в голову. Что же, будем продолжать?
— Отчего же, пока они еще далеко.
Мистер Бикертон сел и, словно отогнав от себя мысль о несовершенствах своего собеседника, сказал:
— Нет, вы славный малый, Бантинг.
— Я, сэр? — Взгляд мистера Бантинга выразил неподдельное изумление, но минутой позже он покраснел от удовольствия. — Да что вы, сэр, — пробормотал он и окончательно смутился.
Спустившись вниз, он обнаружил, что магазин уже заперт, — его шеф всегда забывал о времени. Единственными звуками было позвякивание ведра, шлепанье тряпки и напевающий что-то голос миссис Масгрэйв, только что приступившей к субботней уборке. Чувствуя, что удовольствие от полученного комплимента все растет в нем, мистер Бантинг довольно ласково приветствовал ее, воздержавшись от замечания, что медные ярды на прилавках чистить не стоит, так как от этого только липнет к пальцам вонючий состав.
— Мистер Бантинг, — сказала она, понизив голос, — вы меня извините, что я вам раньше этого не говорила, но мне так жалко было, когда вашего сына убили.
Он тотчас же насторожился. — Благодарю вас, миссис Масгрэйв.
— Да, очень жалко. Очень. Бедный мальчик, а все из-за этого Гитлера. И такой молодой. Ведь он у вас летчик был, кажется?
— Да, — ответил мистер Бантинг, не отрывая глаз от стола, по которому сновала взад и вперед тряпка миссис Масгрэйв.
Она, как видно, приготовилась к сочувственной, дружеской беседе. — Каково-то его матери это переживать! Просто ужас. Как же это случилось?
Мистер Бантинг почувствовал, что ему становится невмоготу. И тут его осенило.
— Как ваш Чарли? — спросил он вдруг.
— Разве я вам не говорила? — Она выпустила из рук тряпку и оперлась всем своим тщедушным телом о стол. — На прошлой педеле немцы бросили бомбу как раз там, где стояла их часть. На то самое поле, вот проклятые!
— Чарли не ранен?
— Нет, но он слышал, как бомба взорвалась. По-моему, военное министерство должно перевести войска куда-нибудь в другое место. Как вы думаете?
— Без сомнения, — серьезно ответил мистер Бантинг, проходя в закуток, где он надел пальто и шляпу и постоял несколько минут молча, борясь с приступом растревоженного горя. Потом, словно вспомнив одну из своих прописных истин, он глубоко вздохнул и побрел по отделам к выходу, чтобы слиться с толпой на улицах в вокзалах Лондона.
Возвращаясь домой к концу дня, после визита к рекомендованному Оски торговцу семенами за каким-то удивительным карликовым горошком, мистер Бантинг увидел, что впереди маячит фигура Ролло-младшего, наподобие вставшего поперек дороги броненосца. Сигналы с его стороны были самые дружественные; встреча поразила его, как самый необыкновенный в мире случай. Крепким рукопожатием и громогласными восклицаниями он старался показать, что понимает, как мистер Бантинг рад и даже счастлив его видеть.
Да, он в отпуску. Мистер Бантинг, может быть, этого не знал? Он ехал всю ночь и попал домой в два ноль-ноль, совершенно точно. Теперь он был переполнен до краев добродушием и желанием услужить, кстати, у него тут под рукой «кортон-дэвид». И пяти минут не пройдет, как мистер Бантинг будет дома.
— Гм, — произнес мистер Бантинг, с сомнением глядя на машину, которая угрожающе мурлыкала, как хищный зверь перед прыжком.
— Мне это нетрудно, — уверял его Берт, распахивая перед мистером Бантингом дверцу и широким жестом загоняя его в машину. Почти в тот же миг он и сам вскочил с другой стороны, и «кортон-дэвид» рванулся с места. — Скользит, как по бархату, — объяснил Берт. Ему, казалось, нехватало привычного в бронетанковых частях грохота и скрежета, гусениц.
По дороге он сообщил, что все утро осматривал пострадавшие районы Килворта. Они неизгладимыми чертами запечатлелись в его памяти. В немом бешенстве он перешел с одной скорости на другую.
— Это я тоже приписал им к счету, — сказал он.
Потом подумал с минуту. — Да! Так что попомните мои слова, мистер Бантинг.
— Не налетите на почтовый ящик! — закричал мистер Бантинг, когда они помчались по Кэмберленд-авеню. Ролло-младший окинул его тем особенным взглядом, который дает собеседнику понять, что его слабое место обнаружено. Столб с почтовым ящиком благополучно промелькнул мимо и скрылся вдали, нисколько неповрежденный, чему был очевидцем сам мистер Бантинг, проводивший его изумленным взглядом.
— Не понимаю, зачем их ставят так близко к тротуару, — вслух размышлял Берт. — Правда, когда ведешь танк, это не имеет значения.
Перед своим домом мистер Бантинг вылез из машины со странным ощущением, что вся наша планета налетела на что-то и разом остановилась. Его ноги с радостью коснулись привычной, твердой почвы. С некоторым облегчением, но все еще чувствуя вихрь в ушах, он открыл дверь и впустил гостя в столовую. Эви, с закатанными рукавами, одевала ребенка после ванны, тут же стояла порядком запачканная Джули в чепце с пыльной тряпкой в руках.
Обе замерли на месте и вытаращили глаза, голенький ребенок брыкал ножками, лежа на столе между ними. «Ну, уж я-то тут ни при чем, — подумал мистер Бантинг. — Если есть хоть какая-нибудь возможность совершить бестактность, то уж, будьте покойны, Берт Ролло эту возможность не упустит».
— Берт! — воскликнула Джули. Последовали быстрый обмен взглядами и пауза, прерванная ответным: — Джули! — так что мистер Бантинг насторожил уши. Он почувствовал, что с ним тут вовсе не считаются, — его как бы совсем нет. В присутствии Берта мистеру Бантингу всегда казалось, что тут все чужое и даже самый дом не его. Вот и теперь высокая фигура Берта в защитной форме, огромные ноги и широкие плечи заполнили всю комнату, так что хотелось открыть окно и впустить свежий воздух.
— Ну! Неужели это эрнестов сосунок?
— Да, — улыбнулась Эви. — Как он вам нравится?
— Замечательный, — сказал. Берт. Вероятно, он никогда не видел младенцев так близко. Его удивило, что у человека могут быть такие маленькие ручки и ножки; крохотные ноготки казались ему просто чудом совершенства. — Здорово! — объявил он, но старался держаться от ребенка подальше, словно боясь причинить ему непоправимый вред каким-нибудь неосторожным движением.
— Садитесь, Берт, — гостеприимно пригласил мистер Бантинг, так как Берт в конце концов был все-таки солдат его величества и, без сомнения, человек, нужный для того, чтобы разделаться с немцами. Казалось, его единственным стремлением было именно разделаться с немцами; он не о чем другом просто не мог говорить.
Все эти месяцы, как выяснилось, Берт ждал вторжения неприятеля. Танк он держал наготове. Ночь за ночью он с надеждой выезжал на свой поет; утро за утром наступал холодный рассвет, а немцев все не было и следа. Впечатление у слушателей было таково, что Берта это бездействие раздражало все больше и больше, и, наконец, он сделал вывод, что насчет вторжения только зря трепались. Но один приятель, который читает газеты и во всех отношениях парень не промах, говорил ему, что Гитлер, может быть; как раз и ведет игру в расчете вот на таких, как Берт, которые любят драться сразу; хочет поймать их, когда, они, уложив винтовки в чехлы играют в пинг-понг в клубе Христианского союза молодежи. После чего, выкурив трубочку или две и пораздумав над этим, Берт объявил ему: — Понимаю, приятель, — и пошел осматривать свой танк, а все детали мотора осмотрел два раза подряд каждую. Только надоело ждать, пока противник подойдет к нему. Бронетанковые части в Африке всыпали Муссолини по первое число, и в том районе, где стоял Берт, ребята очень жалели, что их не пригласили, на спектакль.
— Африка — дело подходящее, для танков годится вполне, — заметил он. — Только мне больше хочется подраться с фрицами, чем с итальяшками. Вот увидите, мистер Бантинг, как мы их разделаем, дайте только срок.
— Вы там что-то затеваете?
— Ага! — отозвался Берт и посмотрел на свои сапоги, с сапог перевел взгляд на дверь, за которой исчезла Джули, потом взглянул в окно, в сад, где тоже не видно было Джули.
— Очень приятно вас видеть, все-таки, — заметил мистер Бантинг, нарушая неловкое молчание.
Мистера Бантинга несколько смущало то, что Берту был оказан довольно холодный прием, впрочем, сомнительно, что он это заметил. В ответ на слова мистера Бантинга Берт одобрительно кивнул. Он не отрывал глаз от миниатюрного одеяния, висевшего перед огнем, таких крохотных одежек ему еще не приходилось видеть. Мало-помалу он пришел к выводу, что это рубашка, хоть и лилипутских размеров.
— Эрнест, кажется в пехоте? — спросил он Эви.
— В Дервентском полку.
— Так я и думал. Это пехотный. — Он погрузился в размышления о том, какие бывают странные вкусы. — В пехоту, скажи, пожалуйста. Видно, иным это нравится.
На лестнице послышались шаги Джули, и она вошла в комнату, умытая, без чепца. Щеки у нее теперь пылали румянцем, и локоны приобрели ослепительный блеск. Она была в своем самом нарядном платье и в новом джемпере, и у всех присутствующих просто дух захватило от такой метаморфозы. У мистера Бантинга на лице появилось то недоумевающее выражение, с каким он глядел на трансформаторов и фокусников на эстраде. Он повертывал голову то вправо, то влево, следуя за ее движениями. Но Джули, вероятно, этого не замечала, по крайней мере, делала вид, что ничего особенного тут нет. Из всего ее поведения явствовало, что никаких перемен нет и вернулась в гостиную та самая Джули, которая только что вышла из комнаты. Она остановилась в дверях, держа что-то над головой.
— Глядите, что я нашла в шкафу в комнате для гостей!
Сначала мистер Бантинг не поверил своим глазам. Но ошибиться было невозможно: высоко над головой Джули держала бутылку виски, ту самую бутылку, которую он купил еще до военного повышения цен.
— Го-оп! — крикнула Джули, подбросила ее и поймала.
— Джули, ради бога! — в тревоге завопил мистер Бантинг.
— Го-оп! — опять крикнула она и еще раз поймала бутылку, не соблюдая ни малейшей осторожности.
Сделав три быстрых шага, мистер Бантинг подошел к Джули, решительно, но бережно выхватил бутылку у нее из рук и уже искал глазами, куда бы ее спрятать.
— Дурочка! — упрекнул он, так как сердце его все еще ускоренно билось. — Ты меня просто напугала.
Джули с улыбкой обернулась к Берту. — Как, ты теперь сержант? Папа, ты и не заметил, у Берта третья нашивка!
Мистер Бантинг действительно не заметил, да и теперь не обратил особого внимания, хотя Берт подтвердил, что эта дубина Адольф даже и этого не выслужил в прошлую войну за все четыре года. Сказать по правде, мистера Бантинга даже затошнило слегка, так он испугался за бутылку.
— Надо поздравить Берта, папа, тем более, что он сам здесь, — сказала Джули и, не дожидаясь его согласия, достала два стакана и пошла за графином с водой; на все эти приготовления, как заметил мистер Бантинг, Ролло-младший глядел весьма одобрительно.
— Так и быть, выпьем, — сказал он, разлил виски по стаканам и поднял свой кверху.
— За отсутствующих друзей! — торжественно произнес мистер Бантинг, чувствуя, как блаженное тепло разливается по всему телу.
— За отсутствующих друзей! — и он вспомнил Криса и Эрнеста и всех молодых служащих фирмы Брокли, которые теперь далеко отсюда, на суше и на море.
— Вот это виски! — похвалил Берт, выдохнув воздух. — Забористое! — С пустым стаканом в руках он изучал ярлык на бутылке, наморщив лоб, и разбирал слово за словом, пока мистер Бантинг не допил свой стакан до дна и не поставил его на стол с выражением, говорившим о том, что с этим покончено и продолжения не будет. Однако Берта это ничуть не смутило, и он предложил «кстати» выпить за здоровье младенца, всем своим видом выражая готовность подчиниться принятому в таких случаях обычаю. При этом он деловито осведомился, сколько вмещает такая бутылка.
С героическим спокойствием, но уже не доливая до краев, мистер Бантинг налил еще по стакану. Он не мог не заметить, что уровень жидкости в бутылке значительно понизился.
— За юного Джорджа Кристофера! — произнес он. Если память ему не изменяла, то Джорджа Кристофера пора было кормить, но Эви была слишком застенчива, чтобы делать это при посторонних. Стаканы были осушены и поставлены на стол, и мистер Бантинг слегка забеспокоился. Сопоставление бутылки, стаканов и графина выглядело очень соблазнительно, напоминая известную песню о «чаше круговой». Если все это оставить на столе, то Берт, чего доброго, вдохновится и предложит еще какой-нибудь тост, например, за мистера Черчилля или Рузвельта, которым он особенно восхищался. По мнению мистера Бантинга, у Джули должно было хватить соображения на то, чтобы убрать все это со стола; будет слишком подчеркнуто, если он уберет это сам. Но Джули не отличалась сообразительностью, она опять куда-то исчезла, и он мог только с рассеянным видом, но очень плотно закупорить бутылку.
Скоро она вернулась в пальто, многозначительно натягивая перчатки. Берт сначала воспринял лишь общее впечатление обаятельности, и только потом до него дошло, что она собирается уходить.
— Ты куда-нибудь собираешься?
— Никуда особенно, просто в город.
— У меня тут машина. Если хочешь, я тебя довезу.
Она изумленно приподняла брови. — Неужели? Большое спасибо. Ну, до свиданья, паночка!
Как только дверь за ними закрылась, мистер Бантинг проворно вскочил с места и убрал бутылку в пустой угол буфета, отведенный для ее предшественниц. Купить бутылку за двенадцать шиллингов, совсем забыть про нее и найти снова, когда налоги довели цену до шестнадцати шиллингов — это было все равно, что откопать зарытое сокровище.
— Вот так-то лучше, Эви, — заметил он, закрывая дверцу буфета.
Эви сидела с ребенком у груди и глаза у нее были задумчивые и счастливые. Это было кроткое, нежное, робкое существо, в доме ее было бы не слышно и не видно, если б не улыбка, особенно теплая по отношению к мистеру Бантингу, как ему казалось, и не тихий голос, в котором не было ни одной резкой ноты. Что может быть естественнее и милее этого, думал мистер Бантинг, глядя на мать с ребенком у груди.
У Эви был вид женщины, жизнь которой полна. Глядя на нее, он вспомнил Монику, у которой война отняла самое дорогое. Теперь мистер Бантинг никогда не видел Моники, но про нее ходили разные слухи, и это его огорчало. Танцы, коктейли, головокружительный вихрь увеселений — вот какова была теперь жизнь Моники. Одних людей горе толкает в одну сторону, других — в другую. Слишком велика разница в возрасте, даже и говорить с молодежью бесполезно, все равно не столкуешься.
Он надел пальто и вышел посмотреть на свой сад, намокший под дождем и совсем голый, кроме нескольких вечнозеленых кустов, пострадавших от непогоды. На следующий год он постарается не запускать его так, приложит больше труда. Это и есть способ выиграть войну, да и что угодно другое — приналечь и довести дело до конца. Так всегда и поступали англичане, а другие страны, как это ни удивительно, думал он, забывают, чему учит их наша история. Они кричат о победе, еще не начав по-настоящему войну, но вот такие люди, как он, верили в стойкость и упорство: стисни зубы, как бульдог, и приучись переводить дух, не выпуская врага, сколько бы он тебя ни терзал и ни калечил.
Но страна уже прибавила шагу; так сказал Уинстон, каждое слово которого он взвешивал и обдумывал. Скоро мы сразимся с гуннами, вооруженные не хуже их; мистер Бантинг знал, что вся армия только этого и ждет.
Будь то Крис, который трезво смотрел на вещи, и, зная, чем он рискует, пошел один против восьми «Мессершмиттов», или Эрнест, которой преувеличивал опасность, но не бежал от нее и не терял присутствия духа, или хотя бы Ролло, у которого нехватало ума, чтобы распознать опасность, даже когда она была перед глазами, — все молодцы, немцам до них далеко. И таких, как они, — тысячи, десятки тысяч, и здесь и во всей империи, за морями.
Он набил до отказа свою обкуренную трубку и только тогда заметил, что к забору подходит Оски. Стоило мистеру Бантингу погрузиться в размышления, и наверняка можно было рассчитывать, что перед ним появится Оски.
— Вот вам немножко семян, Бантинг. «Эйлса Крэг». — Он передал конверт, надписанный карандашом.
— Как следует удобрите землю костяной мукой и сажайте пореже. Смотрите, чтоб мошка не поела.
— Спасибо, Оски. Кажется, этих у меня нет. В самом деле, неужели нам и цветов не сажать из-за этого Гитлера?
— Цветов! Какие же это цветы? Это лук.
— Лук? Ах, да, да, конечно. — Мистеру Бантингу послышалась в голосе Оски знакомая насмешливая нотка. — Это будет очень кстати. Так вы говорите костяной мукой?
Он записал на конверте про костяную муку и двинулся дальше, чтобы избежать разговора об обязанностях садовода во время войны. Оски в этом вопросе придерживался самых строгих правил. На тех, которые не сеют и не жнут в интересах общественного питания, Оски смотрел косо. Даже сеять зеленый горошек, и то, по его мнению, было не патриотично. Он твердил одно: надо сеять корнеплоды к зиме; ему было известно во всех подробностях, как их следует хранить. Мистер Бантинг подошел к фасаду коттеджа и нагнулся над клумбами, осматривая те места, где в свое время должны были расцвести крокусы и рододендроны. Он взглянул на «золотой дождь», который он забыл подстричь, и подошел к миндальному дереву у калитки. Из всех вестников весны мистера Бантинга больше всего радовало миндальное дерево в цвету. На нем уже появились бутоны, и в них, потихоньку набираясь сил, таилась та нежная прелесть бело-розовых цветов, которую мистер Бантинг не мог видеть без волнения. И теперь при одной мысли о них в нем с небывалой силой воскресли надежда и вера во все то, чего человек не может ни подавить, ни задержать, ни ускорить. Оно растет и зреет, повинуясь извечному закону, так же как стремление к свободе растет даже под гнетом. Но образ цветущего дерева в воспоминании казался очень смутным, а в действительности его цветения еще долго ждать, — событие грядущих дней. Оно явится, когда услышит заветное слово, сказанное только ему одному.
Он вошел в дом, достал с кухонной полки ящик с семенами и положил туда «Эйлса Крэг». Ему не часто разрешалось занимать полки в кухне для своих личных надобностей, но это место на полке мистер Бантинг отвоевал для ящика с семенами. Там имелось все что угодно, особенно много было пакетиков с семенами овощей, и, перебирая их, мистер Бантинг с удовлетворением думал о том, сколько денег он сэкономит таким путем. Но он особенно оживлялся, доходя до пестрых пакетиков с летниками: резедой, шпорником, душистым горошком и настоящими старомодными настурциями, изображенными на пакете в самых ярких красках. Как там Гитлер ни свирепствуй, а бордюры в саду у мистера Бантинга будут летом весело пестреть цветами. Он убрал ящик на полку. Он знал, что этот ящик нарушает весь порядок на кухне, и все-таки настойчиво требовал, чтобы он оставался на полке. Время от времени он доставал его, и, сидя у камина в февральский вечер, читал и перечитывал инструкции на пакетах и никому другому не позволял даже дотрагиваться до этого ящика.