Фонарь Мункгольмской крѣпости былъ потушенъ и матросъ, проводящій судно въ Дронтгеймскій заливъ, видѣлъ вмѣсто него каску часоваго, сверкавшую подобно подвижной звѣздѣ на лучахъ восходящаго солнца, когда Шумахеръ, опираясь на руку дочери, сошелъ на свою обычную прогулку въ садъ, окружающій его тюрьму. Оба они провели безпокойную ночь: старикъ отъ безсонницы, молодая дѣвушка отъ сладостныхъ грезъ. Уже нѣсколько минутъ прогуливались они молча, какъ вдругъ старый узникъ устремилъ на свою прекрасную дочь печальный и серьезный взглядъ:
-- Ты краснѣешь и улыбаешься сама себѣ, Этель; ты счастлива, такъ какъ не краснѣешь за прошлое, но улыбаешься будущему.
Этель покраснѣла еще болѣе и подавила улыбку.
-- Батюшка, -- сказала она, застѣнчиво обнимая отца: -- я принесла съ собой книгу Эдды.
-- Читай, дочь моя, -- отвѣтилъ Шумахеръ, снова погружаясь въ задумчивость.
Мрачный узникъ, опустившись на скалу, осѣненную черною елью, прислушивался къ нѣжному голосу молодой дѣвушки, не слушая ея чтенія, подобно истомленному путнику, наслаждающемуся журчаниемъ ручейка, который оживилъ его силы.
Этель читала ему исторію пастушки Атланги, которая отказывала королю до тѣхъ поръ пока онъ не доказалъ ей, что онъ воинъ. Принцъ Регнеръ Ледброгъ женился на пастушкѣ, только побѣдивъ Клипстадурскаго разбойника, Ингольфа Истребителя.
Вдругъ шумъ шаговъ и раздвигаемой листвы прервалъ ея чтеніе и вывелъ Шумахера изъ задумчивости. Поручикъ Алефельдъ вышелъ изъ-за скалы, на которой они сидѣли. Узнавъ его, Этель потупила голову.
-- Клянусь честью, прекрасная дѣвица, -- вскричалъ офицеръ: -- вашъ очаровательный ротикъ только что произнесъ имя Ингольфа Истребителя. Должно быть, вы заговорили о немъ, бесѣдуя о его внукѣ, Ганѣ Исландцѣ. Молодыя дѣвицы вообще любятъ разговаривать о разбойникахъ, и въ этомъ отношеніи Ингольфъ и его потомки доставляютъ тему весьма занимательную и страшную для слушателей. Истребитель Ингольфъ имѣлъ лишь одного сына, рожденнаго колдуньей Тоаркой; сынъ этотъ, въ свою очередь, тоже имѣлъ одного сына, и тоже отъ колдуньи. И вотъ ужъ въ теченіе четырехъ столѣтій родъ этотъ продолжается, къ отчаянію Исландіи, всегда однимъ отпрыскомъ, не производящимъ болѣе одной отрасли. Этимъ-то послѣдовательнымъ рядомъ наслѣдниковъ адскій духъ Ингольфа перешелъ нынѣ въ цѣлости и неприкосновенности къ знаменитому Гану Исландцу, который имѣлъ счастіе сію минуту занимать дѣвственныя мысли молодой дѣвицы.
Офицеръ остановился на мгновеніе. Этель хранила молчаніе отъ замѣшательства, Шумахеръ -- отъ скуки. Въ восторгѣ отъ ихъ расположенія, если не къ отвѣтамъ, то, по крайней мѣрѣ, къ вниманію, онъ продолжалъ:
-- У Клипстадурскаго разбойника одна лишь страсть -- ненависть къ людямъ, одна лишь забота, -- какъ-бы насолить имъ...
-- Уменъ, -- рѣзко перебилъ старикъ.
-- Онъ живетъ всегда одинъ, -- продолжалъ поручикъ.
-- Счастливъ, -- замѣтилъ Шумахеръ.
Поручикъ былъ обрадованъ этимъ двойнымъ замѣчаніемъ, которое, казалось ему, поощряло къ дальнѣйшей бесѣдѣ.
-- Да сохранитъ васъ богъ Митра, -- вскричалъ онъ: -- отъ такихъ умниковъ и счастливцевъ! Да будетъ проклятъ злонамѣренный зефиръ, занесшій въ Норвегію послѣдняго изъ демоновъ Исландіи. Впрочемъ, я напрасно сказалъ: злонамѣренный, такъ какъ увѣряютъ, что счастіемъ имѣть въ средѣ своей Гана Клипстадурскаго обязаны мы епископу. Если вѣрить преданію, нѣсколько исландскихъ крестьянъ, изловивъ на Бессестедтскихъ горахъ маленькаго Гана, хотѣли убить его, подобно тому какъ Астіагъ умертвилъ Бактрійскаго львенка; но Скальголтскій епископъ воспротивился этому и взялъ медвѣженка подъ свое покровительство, разсчитывая превратить дьявола въ христіанина. Добрый епископъ употребилъ тысячу средствъ, чтобы развить этотъ адскій умъ, забывая, что цикута не превратилась въ лилію въ теплицахъ Вавилона. Въ одну прекрасную ночь дьяволенокъ отплатилъ за всѣ его заботы, убѣжавъ по морю на бревнѣ и освѣтивъ себѣ дорогу пожаромъ епископской обители. Вотъ какимъ образомъ переправился въ Норвегію этотъ исландецъ, который, благодаря своему воспитанію, въ настоящее время являетъ собою идеалъ чудовища. Съ тѣхъ поръ Фа-Рöрскія шахты засыпаны и триста рудокоповъ погребено подъ ихъ развалинами; висячая скала Гола сброшена ночью на деревню, надъ которой она высилась; Гальфбрёнскій мостъ низвергнутъ съ высоты скалъ вмѣстѣ съ путешественниками; Дронтгеймскій соборъ сожженъ; береговые маяки тухнутъ въ бурныя ночи и цѣлая масса преступленій и убійствъ, погребенныхъ въ водахъ озеръ Спарбо или Сміазенскаго, или скрытыхъ въ пещерахъ Вальдергога и Риласса и въ Дофре-Фильдскомъ ущельѣ, свидѣтельствуютъ о присутствіи въ Дронтгеймскомъ округѣ этого воплощеннаго Аримана. Старухи утверждаютъ, что послѣ каждаго преступленія у него выростаетъ волосъ на бородѣ, и въ такомъ случаѣ эта борода должна быть такъ-же густа, какъ у самаго почтеннаго ассирійскаго мага. Однако, прекрасная дѣвица должна знать, что губернаторъ не разъ пытался остановить необычайный ростъ этой бороды...
Шумахеръ еще разъ прервалъ молчаніе.
-- И всѣ усилія захватить этого человѣка не увѣнчались успѣхомъ? -- спросилъ онъ съ торжествующимъ взглядомъ и иронической улыбкой. -- Поздравляю великаго канцлера.
Офицеръ не понялъ сарказма бывшаго великаго канцлера.
-- До сихъ поръ Ганъ такъ-же непобѣдимъ, какъ Горацій Коклесъ. Старые солдаты, молодые милиціонеры, поселяне, горцы, всѣ гибнутъ или бѣгутъ при встрѣчѣ съ нимъ. Это демонъ, отъ котораго ничто не убережетъ, котораго не изловишь. Самымъ счастливымъ изъ искавшихъ его оказывается тотъ, кто его не находилъ. Прекрасная дѣвица, быть можетъ удивлена, -- продолжалъ онъ, безцеремонно усаживаясь возлѣ Этели, которая придвинулась къ отцу: -- что я знаю всю подноготную этого сверхъестественнаго существа. Но я не безъ цѣли собралъ эти замѣчательныя преданія. По моему мнѣнію -- я буду въ восторгѣ, если прелестная дѣвица согласится съ нимъ -- изъ приключеній Гана вышелъ-бы превосходный романъ въ родѣ замѣчательныхъ произведеній мадмуазель Скюдери, Амаранты, или Клеліи, которая, хотя я прочелъ лишь шесть томовъ, на мой взглядъ, представляетъ образцовое твореніе. Необходимо будетъ, напримѣръ, смягчить нашъ климатъ, изукрасить преданія, измѣнить наши варварскія имена. Такимъ образомъ Дронтгеймъ, превращенный въ Дуртиніанумъ, увидитъ какъ подъ моимъ магическимъ жезломъ его лѣса измѣнятся въ восхитительные боскеты, орошаемые тысячью маленькихъ ручейковъ, болѣе поэтичныхъ, чѣмъ наши отвратительные потоки. Наши черныя, глубокія пещеры смѣнятся прелестными гротами, разукрашенными золотистыми и лазурными раковинами. Въ одномъ изъ этихъ гротовъ будетъ обитать знаменитый волшебникъ Ганнусъ Тулійскій... согласитесь, что имя Гана Исландца непріятно рѣжетъ ухо. Этотъ великанъ... вы понимаете, было-бы абсурдомъ, если-бы великанъ не былъ героемъ такого творенія... этотъ великанъ происходилъ-бы по прямой линіи отъ бога Марса... имя Ингольфа Истребителя ровно ничего не говоритъ воображенію... и отъ волшебницы Теоны... не правда-ли, какъ удачно замѣнилъ я имя Тоарки?.. Дочери Кумской сивиллы. Ганнусъ, воспитанный великимъ Тулійскимъ магомъ, улетитъ въ концѣ концовъ изъ дворца первосвященника на колесницѣ, влекомой двумя драконами... Надо обладать весьма невзыскательной фантазіей, чтобы удержать прозаичное преданіе о бревнѣ... Очутившись подъ небомъ Дуртиніанума и прельстившись этой очаровательной страной, онъ избираетъ ее мѣстомъ для своей резиденціи и ареной своихъ преступленій. Не легко будетъ нарисовать картину злодѣяній Гана такъ, чтобы она не оскорбила вкуса читателя. Можно будетъ смягчить ея ужасъ искусно введенною любовною интрижкой. Пастушка Альциппа, пася однажды свою овечку въ миртовой и оливковой рощѣ, можетъ быть примѣчена великаномъ, котораго плѣнитъ могущество ея очей. Но Альциппа души не чаетъ въ Ликидѣ, офицере милиціи, расположенной гарнизономъ въ ея деревушкѣ. Великанъ раздраженъ счастіемъ центуріона, центуріонъ ухаживаньями великана. Вы понимаете, любезная дѣвица, сколько прелести придалъ-бы подобный эпизодъ приключеніямъ Ганнуса. Готовъ прозакладывать мои краковскіе сапожки противъ пары женскихъ ботинокъ, что эта тема, обработанная дѣвицей Скюдери, свела-бы съ ума всѣхъ дамъ въ Копенгагенѣ...
Это слово вывело Шумахера изъ мрачной задумчивости, въ которую онъ былъ погруженъ въ то время, какъ поручикъ безполезно расточалъ перлы своей фантазіи.
-- Копенгагенъ? -- рѣзко перебилъ онъ: -- Господинъ офицеръ, нѣтъ-ли чего новаго въ Копенгагенѣ?
-- Ничего, сколько мнѣ извѣстно, -- отвѣчалъ поручикъ: -- за исключеніемъ согласія, даннаго королемъ, на бракъ, интересующій въ настоящій моментъ оба королевства.
-- Бракъ! -- спросилъ Шумахеръ: -- Чей бракъ?
Появленіе четвертаго собесѣдника помѣшало поручику отвѣчать.
Всѣ трое устремили взоръ на вновь прибывшаго. Мрачное лицо узника просвѣтлѣло, веселая физіономія поручика приняла напыщенное выраженіе, а нѣжная фигура Этели, блѣдная и смущенная во все время длиннаго монолога офицера, оживилась отъ радостнаго чувства. Она глубоко вздохнула, какъ будто съ сердца ея свалилась непосильная тяжесть, и печально улыбнулась Орденеру.
Старикъ, молодая дѣвушка и офицеръ очутились въ странномъ положеніи относительно Орденера; каждый изъ нихъ имѣлъ съ нимъ общую тайну, и потому они тяготились другъ другомъ.
Возвращеніе Орденера въ башню не удивило ни Шумахера, ни Этели, такъ какъ оба ждали его; но оно изумило поручика столько же, сколько встрѣча съ Алефельдомъ изумила Орденера, который могъ бы опасаться нескромности офицера относительно вчерашней сцены, если-бы не разубѣждало его въ томъ молчаніе, предписываемое законами рыцарства. Онъ могъ только удивляться, видя его въ мирной бесѣдѣ съ обоими узниками.
Эти четыре человѣка, находясь вмѣстѣ, не могли говорить, именно потому, что имѣли многое сказать другъ другу наединѣ. Такимъ образомъ, за исключеніемъ радушныхъ, смущенныхъ взглядовъ, Орденеръ встрѣтилъ совершенно молчаливый пріемъ.
Поручикъ расхохотался.
-- Клянусь шлейфомъ королевской мантіи, любезный посѣтитель, наше молчаніе ужасно походитъ на молчаніе галльскихъ сенаторовъ, когда римлянинъ Бреннъ... Право, не помню хорошенько, кто былъ римлянинъ, кто галлъ, кто сенаторъ и кто полководецъ. Но все равно! Такъ какъ вы здѣсь, помогите мнѣ сообщить этому почтенному старику самыя послѣднія новости. До вашего неожиданнаго появленія на сцену, я началъ разсказывать о блестящемъ бракѣ, занимающемъ въ настоящее время мидянъ и персовъ.
-- О какомъ бракѣ? -- спросили въ одинъ голосъ Орденеръ и Шумахеръ.
-- При взглядѣ на вашъ костюмъ, господинъ иностранецъ, -- вскричалъ поручикъ, всплеснувъ руками: -- я уже предчувствовалъ, что вы явились изъ какой-то невѣдомой страны. Вашъ вопросъ вполнѣ подтверждаетъ мое предположеніе. По всей вѣроятности, вы вчера сошли на берегахъ Ниддера съ колесницы феи, влекомой двумя крылатыми грифами, такъ какъ вы не могли проѣхать по Норвегіи, не услышавъ о блистательномъ союзѣ сына вице-короля съ дочерью великаго канцлера.
Шумахеръ обернулся къ поручику.
-- Какъ! Орденеръ Гульденлью женится на Ульрикѣ Алефельдъ?
-- Вотъ именно, -- отвѣтилъ офицеръ: -- и свадьба будетъ сыграна раньше, чѣмъ французскія фижмы выйдутъ изъ моды въ Копенгагенѣ.
-- Сыну Фредерика должно быть теперь около двадцати двухъ лѣтъ, такъ какъ я провелъ уже годъ въ Коненгагенской крѣпости, когда дошелъ до меня слухъ о его рожденіи. Пусть лучше женится въ молодости, -- продолжалъ Шумахеръ съ горькой улыбкой: -- когда попадетъ въ немилость, по крайней мѣрѣ, его не станутъ упрекать въ домогательствѣ кардинальской шапки.
Старый временщикъ намекалъ на свои собственныя несчастія, но поручикъ не понялъ его.
-- Конечно нѣтъ, -- возразилъ онъ, расхохотавшись: -- баронъ Орденеръ получитъ графскій титулъ, цѣпь ордена Слона и аксельбанты полковника, что ничуть не похоже на кардинальскую шапку.
-- Тѣмъ лучше, -- замѣтилъ Шумахеръ.
Затѣмъ, помолчавъ съ минуту, онъ добавилъ, качая головой, какъ будто уже видѣлъ предъ собою мщеніе:
-- А черезъ нѣсколько дней, быть можетъ, почетную цѣпь превратятъ въ желѣзный ошейникъ, графскую корону разобьютъ на его лбу, ударятъ по щекамъ полковничьими аксельбантами.
Орденеръ схватилъ руку старика.
-- Ради вашей ненависти, не проклинайте счастія врага, не убѣдившись прежде, дѣйствительно ли онъ счастливъ.
-- Э! Что за дѣло барону Торвику до проклятій старика, -- сказалъ поручикъ.
-- Поручикъ! -- вскричалъ Орденеръ: -- Какъ знать... можетъ быть, они важнѣе для него, чѣмъ вы думаете. И при томъ, -- добавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія: -- вашъ блистательный союзъ совсѣмъ не такъ вѣренъ, какъ вы предполагаете.
Fiаt quod ѵіs, отвѣчалъ поручикъ съ ироническимъ поклономъ: -- Хотя король, вице-король, великій канцлеръ все приготовили къ этому браку, хотя они одобрили и желаютъ его, но такъ какъ онъ не нравится господину незнакомцу, то что значатъ великій канцлеръ, вице-король и король!
-- Быть можетъ, вы правы, -- серьезно замѣтилъ Орденеръ.
-- О! Клянусь честью, -- вскричалъ поручикъ, покатившись со смѣху: -- это черезчуръ комично! Мнѣ ужасно хотѣлось бы, чтобы баронъ Торвикъ пришелъ сюда послушать колдуна, который такъ отлично угадываетъ будущее, что можетъ предрѣшить его судьбу. Повѣрьте мнѣ, мудрый пророкъ, ваша борода еще слишкомъ коротка для хорошаго колдуна.
-- Господинъ поручикъ, -- холодно возразилъ Орденеръ: -- я не думаю, чтобы Орденеръ Гульденлью могъ жениться на дѣвушкѣ, не любя ея.
-- Э! э! Вотъ мудрое изрѣченіе. Да кто же это вамъ сказалъ, господинъ въ зеленомъ плащѣ, что баронъ не любитъ Ульрики Алефельдъ?
-- Но въ такомъ случаѣ, позвольте узнать, кто вамъ сказалъ, что онъ ее любитъ?
Тутъ поручикъ, какъ обыковенно бываетъ въ пылу разговора, принялся утверждать то, въ чемъ самъ не былъ хорошенько увѣренъ.
-- Кто мнѣ сказалъ, что онъ ее любитъ? Смѣшной вопросъ! Мнѣ жаль вашихъ прорицаній; всѣмъ извѣстно, что этотъ бракъ столько же по страсти, сколько и по разсчету.
-- За исключеніемъ, по крайней мѣрѣ, меня, -- сказалъ Орденеръ серьезнымъ тономъ.
-- Пожалуй, за исключеніемъ васъ. Но что за бѣда! Вы не можете воспрепятствовать сыну вице-короля быть влюбленнымъ въ дочь канцлера!
-- Влюбленнымъ?
-- До безумія!
-- Дѣйствительно, ему надо быть безумнымъ, чтобы влюбиться.
-- Что! Не забывайте, кому вы это говорите. Право можно подумать, что сынъ вице-короля не посмѣетъ влюбиться безъ одобренія этого вахлака.
Съ этими словами офицеръ поднялся съ своего мѣста.
Этель, примѣтивъ вспыхнувшіе взоры Орденера, бросилась къ нему.
-- Ради Бога, -- вскричала она: -- успокойтесь, не обращайте вниманія на эти оскорбленія. Что намъ за дѣло, любитъ-ли сынъ вице-короля дочь канцлера, или нѣтъ.
Эта нѣжная ручка, положенная на сердце молодаго человѣка, утишила въ немъ бурю; взоръ его съ упоеніемъ остановился на Этели, онъ не слушалъ болѣе поручика, который, снова предавшись веселости, вскричалъ:
-- Дѣвица съ замѣчательной граціей исполняетъ роль сабинянокъ между ихъ отцами и мужьями. Я выразился нѣсколько неосторожно и забылъ, -- продолжалъ онъ, обращаясь къ Орденеру: -- что между нами заключенъ союзъ братства, что мы не имѣемъ болѣе права вызывать другъ друга. Рыцарь, вотъ вамъ моя рука. Признайтесь съ своей стороны, что вы забыли, что говорите о сынѣ вице-короля его будущему шурину, поручику Алефельду.
При этомъ имени Шумахеръ, который до сихъ поръ то равнодушно, то нетерпѣливо наблюдалъ за обоими, вскочилъ со скалы, испустивъ крикъ негодованія.
-- Алефельдъ! Одинъ изъ Алефельдовъ передо мною! Змѣя! Какъ это въ сынѣ не узналъ я гнуснаго отца? Оставьте меня въ покоѣ въ моей тюрьмѣ, я не былъ приговоренъ къ наказанію видѣть васъ. Теперь недостаетъ только, чтобы возлѣ сына Алефельда я увидѣлъ сына Гульденлью... Низкіе предатели! Зачѣмъ не явятся они сюда сами издѣваться надъ моими слезами изступленія и бѣшенства? Отродье! Проклятое отродье Алефельда, оставь меня!
Офицеръ, ошеломленный сперва пылкостью проклятій, вскорѣ вернулъ къ себѣ самообладаніе и гнѣвно вскричалъ:
-- Молчи, старый безумецъ! Скоро ли ты кончишь свои демонскія заклинанія?
-- Оставь, оставь меня, -- продолжалъ старикъ: -- неси съ собой мое проклятіе твоему роду и презрѣнному роду Гульденлью.
-- Чортъ возьми, -- вскричалъ офицеръ съ бѣшенствомъ: -- ты наносишь мнѣ двойное оскорбленіе!..
Орденеръ остановилъ поручика, который вышелъ изъ себя.
-- Не забывайте уваженія къ возрасту даже въ своемъ врагѣ, поручикъ. У насъ есть съ вами счеты и я дамъ вамъ удовлетвореніе за обиды, нанесенныя узникомъ.
-- Все равно, -- отвѣчалъ Алефельдъ: -- если вы берете на себя двойную отвѣтственность. Поединокъ нашъ будетъ не на животъ, а на смерть, такъ какъ мнѣ придется отмстить и за самого себя и за моего зятя. Не забудьте, что поднявъ мою перчатку, вы въ то же время подняли перчатку Орденера Гульденлью.
-- Поручикъ Алефельдъ, -- отвѣтилъ Орденеръ: -- вы заступаетесь за отсутствующихъ съ жаромъ, свидѣтельствующимъ о вашей великодушной натурѣ. Отчего же вы такъ мало имѣете состраданія къ злополучному старцу, которому несчастія даютъ нѣкоторое право быть несправедливымъ?
Алефельдъ обладалъ одной изъ тѣхъ натуръ, добрыя качества которыхъ пробуждаются похвалой. Пожавъ руку Орденера, онъ подошелъ къ Шумахеру, который, обезсиленный своей страстной вспышкой, упалъ на утесъ въ объятія плачущей Этели.
-- Господинъ Шумахеръ, -- сказалъ офицеръ: -- вы употребили во зло вашу старость, а я, быть можетъ, употребилъ бы во зло мою молодость, если бы вы не нашли себѣ защитника. Въ это утро я въ послѣдній разъ зашелъ въ вашу тюрьму, чтобы объявить вамъ, что отнынѣ, по особенному приказанію вице-короля, вы будете свободны и безъ надзора въ этой башнѣ. Примите эту добрую вѣсть изъ устъ врага.
-- Уйдите, -- сказалъ старый узникъ глухимъ голосомъ.
Поручикъ поклонился и ушелъ, внутренно довольный одобрительнымъ взглядомъ Орденера.
Нѣсколько минутъ Шумахеръ, потупивъ голову и, скрестивъ руки на груди, оставался погруженнымъ въ глубокую задумчивость; и потомъ вдругъ устремилъ взоръ свой на Орденера, который молча стоялъ передъ нимъ.
-- Ну-съ, -- сказалъ онъ.
-- Графъ, Диспольсенъ былъ убитъ.
Голова старика снова упала на грудь. Орденеръ продолжалъ:
-- Его убійца знаменитый разбойникъ Ганъ Исландецъ.
-- Ганъ Исландецъ! -- вскричалъ Шумахеръ.
-- Ганъ Исландецъ! -- повторила Этель.
-- Онъ ограбилъ капитана, -- продолжалъ Орденеръ.
-- Итакъ, -- спросилъ старикъ: -- вы ничего не слыхали о желѣзной шкатулкѣ, запечатанной гербомъ Гриффенфельда?
-- Нѣтъ, графъ.
Шумахеръ опустилъ голову на руки.
-- Я доставлю его вамъ, графъ; положитесь на меня. Убійство произошло вчера утромъ, Ганъ бѣжалъ къ сѣверу. У меня есть проводникъ, знающій всѣ его убѣжища, я самъ часто проходилъ по горамъ Дронтгеймскаго округа. Я отыщу разбойника.
Этель поблѣднѣла. Шумахеръ всталъ, его взоры радостно сверкнули, какъ будто онъ убѣдился, что еще есть добродѣтель въ людяхъ.
-- Прощай, благородный Орденеръ, -- сказалъ онъ и, поднявъ руку къ небу, исчезъ въ чащѣ кустарника.
Обернувшись, Орденеръ увидалъ на утесѣ, потемнѣвшемъ отъ моха, блѣдную Этель подобно алебастровой статуѣ на черномъ пьедесталѣ.
-- Боже мой, Этель! -- вскричалъ онъ, бросившись къ ней и поддерживая ее: -- Что съ вами?
-- О! -- отвѣчала трепещущая молодая дѣвушка едва слышнымъ голосомъ: -- Если вы имѣете хоть сколько нибудь, не любви, но сожалѣнія ко мнѣ, если вы вчера не обманывали меня, если вы удостоили войти въ эту тюрьму не для того, чтобы погубить меня, г. Орденеръ, мой Орденеръ, откажитесь, именемъ неба, именемъ ангеловъ заклинаю васъ, откажитесь отъ вашего безумнаго намѣренія! Орденеръ, дорогой Орденеръ, -- продолжала она, заливаясь слезами и склонивъ голову на грудь молодаго человѣка: -- принеси для меня эту жертву. Не преслѣдуй этого разбойника, этого страшнаго демона, съ которымъ ты намѣренъ бороться. Зачѣмъ тебѣ преслѣдовать его, Орденеръ? Скажи мнѣ, развѣ не дороже для тебя всего на свѣтѣ счастіе злополучной дѣвушки, которую ты еще вчера назвалъ своей возлюбленной супругой?..
Она замолчала. Рыданія душили ей горло. Обвивъ руками шею Орденера, она устремила свои молящіе взоры въ его глаза.
-- Дорогая Этель, вы напрасно такъ убиваетесь. Богъ покровительствуетъ добрымъ стремленіямъ, я же руковожусь единственно только вашимъ благомъ. Эта желѣзная шкатулка заключаетъ въ себѣ...
Этель съ жаромъ перебила его:
-- Моимъ благомъ! Твоя жизнь -- мое единственное благо. Что станется со мною, если ты умрешь, Орденеръ?
-- Но почему же ты думаешь, Этель, что я умру?..
-- О! Ты не знаешь Гана, этого адскаго злодѣя! Знаешь ли ты, какое чудовище ждетъ тебя? Знаешь ли ты, что ему повинуются всѣ силы тьмы? Что онъ опрокидываетъ горы на города? Что подъ его ногами рушатся подземныя пещеры? Что отъ его дыханія тухнутъ маяки на скалахъ? И ты надѣешься, Орденеръ, своими бѣлыми руками, своей хрупкой шпагой восторжествовать надъ этимъ великаномъ, котораго оберегаютъ демоны?
-- Но ваши молитвы, Этель, мысль, что я вступаю въ борьбу за васъ? Повѣрь, дорогая Этель, тебѣ черезчуръ преувеличили силу и могущество этого разбойника. Это такой же человѣкъ, какъ и мы, онъ убиваетъ до тѣхъ поръ, пока самъ не будетъ убитъ.
-- Ты не хочешь слушать меня? Ты не обращаешь вниманія на мои слова? Но, подумай, что станется со мною, когда ты отправишься, когда ты будешь блуждать изъ одной опасности въ другую, рискуя, Богъ знаетъ для чего, своей жизнью, которая принадлежитъ мнѣ, выдавая свою голову чудовищу...
Тутъ повѣствованія поручика съ новой силой возникли въ головѣ Этели; любовь и ужасъ придали имъ фантастическіе размѣры. Голосомъ, прерывающимся отъ рыданій, она продолжала:
-- Увѣряю тебя, мой возлюбленный, тебя обманули, сказавъ, что это обыкновенный смертный. Орденеръ, ты долженъ больше вѣрить мнѣ, ты знаешь, что я не стану тебя обманывать. Тысячу разъ пытались бороться съ нимъ, и онъ уничтожалъ цѣлые батальоны. О! Какъ хотѣлось бы мнѣ, чтобы тебѣ сказали это другіе, ты повѣрилъ бы имъ и не пошелъ бы.
Просьбы бѣдной Этели, безъ сомнѣнія, поколебали бы отважную рѣшимость Орденера, если бы она не была принята безповоротно. Отчаянныя слова, вырвавшіяся наканунѣ у Шумахера, пришли ему на память и еще болѣе укрѣпили его рѣшимость.
-- Дорогая Этель, я могъ бы сказать вамъ, что не поѣду и, тѣмъ не менѣе, исполнилъ бы мое намѣреніе. Но я никогда не стану обманывать васъ даже для того, чтобы успокоить. Повторяю, я ни минуты не долженъ колебаться въ выборѣ между вашими слезами и вашимъ благомъ. Дѣло идетъ о вашей будущности, вашемъ счастье, вашей жизни, быть можетъ, о твоей жизни, дорогая Этель...
Онъ нѣжно прижалъ ее къ своей груди.
-- Но что это значитъ для меня? -- возразила Этель со слезами на глазахъ. -- Дорогой мой Орденеръ, радость моя, ты знаешь, что ты составляешь для меня все, не накликай на насъ ужасныхъ, неизбѣжныхъ бѣдствій изъ-за несчастій пустыхъ и сомнительныхъ. Что значитъ для меня счастье, жизнь?...
-- Этель, дѣло идетъ также о жизни вашего отца.
Она вырвалась изъ его объятій.
-- Моего отца? -- повторила она упавшимъ голосомъ и блѣднѣя.
-- Да. Этель, этотъ разбойникъ, подкупленный, безъ сомнѣнія врагами графа Гриффенфельда, захватилъ бумаги, потеря которыхъ грозитъ жизни вашего отца и безъ того уже столь ненавистнаго его врагамъ. Я намѣренъ отнять эти бумаги, а съ ними и жизнь у этого разбойника.
Нѣсколько минутъ блѣдная Этель не могла выговорить слова. Она больше не плакала; ея грудь высоко вздымалась отъ глубокихъ дыханій, она смотрѣла на землю мрачнымъ, безучастнымъ взоромъ, какимъ смотритъ осужденный на казнь въ минуту, когда топоръ занесенъ надъ его головой.
-- Моего отца! -- прошептала она.
Медленно переведя взоръ свой на Орденера, она сказала:
-- То, что ты замышляешь, не принесетъ пользы; но поступай, какъ приказываетъ тебѣ твой долгъ.
Орденеръ прижалъ ее къ своей груди.
-- О, благородная дѣвушка, пусть сердца наши бьются вмѣстѣ. Великодушный другъ! Я скоро вернусь къ тебѣ. Ты будешь моей; я хочу спасти твоего отца, чтобы заслужить отъ него названіе сына. Этель, возлюбленная Этель!...
Кто въ состояніи изобразить то, что творится въ благородномъ сердцѣ, чувствующемъ, что оно понято другимъ, столь же благороднымъ? И если любовь неразрывными узами скрѣпляетъ эти двѣ великихъ души, кто можетъ описать ихъ невыразимое наслажденіе? Кажется, соединившись въ это краткое мгновеніе, онѣ испытываютъ все счастье, всѣ радости бытія, увѣнчаннаго прелестью великодушной жертвы.
-- Иди, мой Орденеръ, и если ты не вернешься, безнадежная тоска убиваетъ. У меня останется это горькое утѣшеніе.
Оба поднялись. Взявъ подъ руку Этель, Орденеръ молча направился по извилистымъ аллеямъ мрачнаго сада.
Печально дошли они до двери башни, служившей выходомъ, и тутъ Этель, вынувъ маленькія золотыя ножницы, отрѣзала прядь своихъ прекрасныхъ черныхъ волосъ.
-- Возьми ее, Орденеръ; пусть она сопровождаетъ тебя, пусть будетъ счастливѣе меня.
Орденеръ благоговѣйно прижалъ къ губамъ этотъ подарокъ своей возлюбленной.
Этель продолжала:
-- Думай обо мнѣ, Орденеръ, я же стану молиться за тебя. Моя молитва, быть можетъ, будетъ столь же могущественна предъ Богомъ, какъ твое оружіе надъ демономъ.
Орденеръ сталъ на колѣни передъ этимъ ангеломъ. Его сердце было черезчуръ полно чувствъ, чтобы онъ могъ выговорить слово. Нѣсколько минутъ сердца ихъ бились одно подлѣ другаго. Въ минуту, можетъ быть, вѣчной разлуки Орденеръ съ печальнымъ восторгомъ наслаждался счастьемъ обнявъ еще разъ свою дорогую Этель. Наконецъ, запечатлѣвъ на блѣдномъ лбу молодой дѣвушки цѣломудренный долгій поцѣлуй, онъ поспѣшно бросился подъ темные своды винтовой лѣстницы, услышавъ въ послѣдній разъ это грустное и сладостное "прости"!