XLIII

По выходѣ изъ башни Шлезвигскаго Льва стража разлучила испуганную Этель съ отцомъ и по мрачнымъ, невѣдомымъ ей коридорамъ привела ее въ темную келью, дверь которой тотчасъ же затворилась за нею. Напротивъ двери кельи находилось рѣшетчатое отверстіе, пропускавшее мерцающій свѣтъ факеловъ и свѣчей.

Передъ отверстіемъ на скамьѣ сидѣла женщина въ черной одеждѣ подъ густымъ вуалемъ. При входѣ Этели она сдѣлала ей знакъ сѣсть рядомъ съ ней. Изумленная дѣвушка молча повиновалась.

Глаза ея тотчасъ же устремились на рѣшетчатое отверстіе и мрачная величественная картина явилась предъ ними.

Въ глубинѣ обширной, обитой трауромъ комнаты, слабо освѣщаемой мѣдными свѣтильниками, привѣшанными къ своду, возвышалась черная трибуна въ видѣ лошадиной подковы, занимаемая семью судьями въ черной одеждѣ. Грудь одного изъ нихъ, сидѣвшаго посрединѣ на высокомъ креслѣ, изукрашена была брильянтовыми цѣпями и блестящими золотыми орденами. Судья, помѣщавшійся вправо отъ него, отличался отъ прочихъ бѣлою перевязью и горностаевой мантіею. Это былъ главный синдикъ округа. Вправо отъ трибуны на эстрадѣ подъ балдахиномъ возсѣдалъ старецъ въ одеждѣ первосвященника, влѣво стоялъ столъ, заваленный бумагами, въ которыхъ рылся приземистый человѣкъ въ огромномъ парикѣ и длинной черной одеждѣ со складками.

Передъ судьями находилась деревянная скамья, окруженная алебардщиками, державшими факелы, свѣтъ которыхъ, отражаясь отъ копій, мушкетовъ, и бердышей, мерцающими лучами падалъ на головы многочисленной толпы зрителей, тѣснившихся за желѣзной рѣшеткой, отдѣлявшей ихъ отъ трибуны.

Какъ бы пробудившись отъ сна, Этель смотрѣла на открывшееся передъ нею зрѣлище, сознавая, что такъ или иначе она причастна тому, что происходило у ней передъ глазами. Какой то тайный, внутренній голосъ побуждалъ ее напрячь все свое вниманіе, убѣждалъ въ близости рѣшительнаго переворота въ ея жизни.

Сердце молодой дѣвушки волнуемо было двумя противоположными стремленіями; ей хотѣлось или сразу узнать въ какой степени заинтересована она происходившимъ у ней на глазахъ, или же не знать этого никогда. Въ послѣднее время мысль, что Орденеръ навсегда потерянъ для нея, внушяла ей отчаянное желаніе разомъ покончить съ существованіемъ, однимъ взглядомъ прочесть книгу своей судьбы. Вотъ почему, сознавая, что пробилъ рѣшительный часъ ея жизни, она разсматривала мрачную обстановку залы не столько съ отвращеніемъ, сколько съ нетерпѣливой, отчаянной радостью.

Наконецъ увидѣла она, что предсѣдатель поднялся съ своего мѣста и именемъ короля провозгласилъ засѣданіе суда открытымъ.

Низкій человѣкъ въ черной одеждѣ сталъ по лѣвую руку отъ трибунала и тихимъ, но быстрымъ голосомъ сталъ читать длинный докладъ, въ которомъ имя отца Этели то и дѣло повторялось въ связи съ словами заговоръ, бунтъ рудокоповъ, государственная измѣна.

Этель вспомнила въ это мгновеніе слова роковой незнакомки, которая въ крѣпостномъ саду сообщила ей, что отцу ея грозитъ какое то обвиненіе. Она вздрогнула, когда человѣкъ въ черномъ платьѣ кончилъ докладъ, сдѣлавъ удареніе на послѣднемъ словѣ -- смерть.

Съ ужасомъ обратилась она къ женщинѣ подъ вуалемъ, къ которой, сама не зная почему, чувствовала какой-то страхъ:

-- Гдѣ мы? Что это значитъ? -- робко освѣдомилась она.

Таинственная незнакомка сдѣлала знакъ, приказывавшій молчать и слушать. Молодая дѣвушка снова устремила свой взглядъ на залу трибунала.

Почтенный старикъ въ епископскомъ одѣяніи поднялся между тѣмъ съ своего мѣста и Этель не проронила ни слова изъ его рѣчи:

-- Во имя всемогущаго, милосерднаго Создателя, я, Памфилъ Элевтеръ, епископъ королевскій Дронтгеймской области, привѣтствую уважаемое судилище, творящее судъ именемъ короля, нашего монарха и повелителя.

"Видя въ узникахъ, предстоящихъ предъ судилищемъ, людей и христіанъ, не имѣющихъ за себя ходатая, я заявляю уважаемымъ судьямъ о моемъ намѣреніи предложить имъ мою слабую помощь въ жестокомъ положеніи, въ которомъ очутились они по волѣ Всевышняго."

"Молю Бога, да укрѣпитъ онъ своей силою мою дряхлую слабость, да просвѣтитъ мою глубокую слѣпоту."

"Съ такимъ намѣреніемъ я, епископъ королевской епархіи, рѣшаюсь предстать передъ уважаемымъ и праведнымъ судилищемъ."

Съ этими словами, епископъ сошелъ съ своего первосвященническаго сѣдалища и опустился на деревянную скамью, предназначенную для обвиняемыхъ. Одобрительный шепотъ пронесся въ толпѣ зрителей.

Предсѣдатель всталъ и сказалъ сухимъ тономъ:

-- Алебардщики, наблюдайте за тишиной!.. Владыко, судилище отъ лица обвиняемыхъ благодаритъ ваше преосвященство. Жители Дронтгеймскаго округа, будьте внимательны, верховное королевское судилище должно произнести безапеляціонный приговоръ. Стражи, введите подсудимыхъ.

Толпа зрителей стихла въ ожиданіи и страхѣ; только масса головъ волновалась въ тѣни, подобно мрачнымъ волнамъ бурнаго моря, надъ которымъ готова разразиться гроза.

Вскорѣ Этель услышала подъ собою въ мрачныхъ проходахъ залы глухой шумъ и необычайное движеніе; зрители заволновались отъ нетерпѣнія и любопытства; раздались многочисленные шаги; заблистало оружіе алебардщиковъ и въ залу трибунала вошло шесть человѣкъ, закованныхъ въ кандалы и окруженныхъ стражею.

Этель видѣла лишь перваго изъ узниковъ, старца съ сѣдой бородой, въ черной симаррѣ -- своего отца.

Почти безъ чувствъ оперлась она на каменную баллюстраду, возвышавшуюся передъ скамьей; окружающіе предметы закружились у ней въ глазахъ, ей казалось, что сердце бьется у ней въ ушахъ. Слабымъ голосомъ она могла только прошептать.

-- Боже, помоги мнѣ!

Незнакомка наклонилась къ ней, дала ей понюхать соли и тѣмь вывела изъ летаргическаго забытья.

-- Ради Бога, сударыня, -- проговорила Этель, оживляясь: -- скажите хоть слово, чтобы я убѣдилась, что не адскіе призраки издѣваются надо мною.

Но незнакомка, не обращая вниманія на ея просьбу, снова повернулась къ трибуналу и бѣдной дѣвушкѣ пришлось молча послѣдовать ея примѣру.

Предсѣдатель началъ медленнымъ, торжественнымъ голосомъ:

-- Подсудимые, васъ привели сюда для того, чтобы судъ разобралъ степень вашей виновности въ измѣнѣ, заговорѣ, въ поднятіи оружія противъ власти короля, нашего милостиваго монарха. Обдумайте теперь же ваше положеніе, такъ какъ надъ вами тяготѣетъ обвиненіе въ оскорбленіи его величества.

Въ эту минуту лучъ свѣта упалъ на лицо одного изъ шестерыхъ подсудимыхъ, на молодаго человѣка, который стоялъ съ головой, опущенной на грудь, и какъ бы нарочно скрытой подъ длинными кудрямя ниспадающихъ на плечи волосъ.

Этель содрогнулась, холодный потъ выступилъ на ея лбу; ей показалось, что она узнала... но нѣтъ, это была простая иллюзія; освѣщеніе залы было такъ слабо, люди двигались въ ней подобно тѣнямъ, даже съ трудомъ можно было различить лоснящееся чернаго дерева распятіе, возвышавшееся надъ кресломъ предсѣдателя.

Однако, молодой человѣкъ, повидимому, былъ въ плащѣ, издали казавшимся зеленымъ; растрепавшіеся волосы его какъ будто имѣли каштановый отливъ и случайный лучъ, упавшій на его лицо... Но нѣтъ, это немыслимо, невозможно! Это страшная иллюзія, не болѣе.

Подсудимые сѣли на скамью рядомъ съ епископомъ. Шумахеръ помѣстился на одномъ краю; между нимъ и молодымъ человѣкомъ съ темнорусыми волосами находились четверо его товарищей по несчастію въ грубой одеждѣ простолюдиновъ. Одинъ изъ нихъ выдавался надъ всѣми своимъ великанскимъ ростомъ. Епископъ сидѣлъ на другомъ краю скамьи.

Президентъ обратился къ отцу Этели.

-- Старикъ, -- спросилъ онъ сурово: -- какъ тебя зовутъ, кто ты?

Старикъ съ достоинствомъ поднялъ голову.

-- Было время, -- отвѣчалъ онъ, устремивъ пристальный взглядъ на президента: -- когда меня звали графомъ Гриффенфельдомъ и Тонгсбергомъ, княземъ Воллинъ и княземъ священной имперіи, кавалеромъ королевскаго ордена Слона, кавалеромъ германскаго ордена Золотаго Руна и англійскаго -- Подвязки, первымъ министромъ, главнымъ попечителемъ университетовъ, великимъ канцлеромъ Даніи и...

Предсѣдатель перебилъ его:

-- Подсудимый, суду нѣтъ дѣла какъ тебя звали и кто ты былъ; судъ желаетъ знать, какъ тебя зовутъ и кто ты?

-- Если такъ, -- съ живостью возразилъ старикъ: -- то теперь меня зовутъ Иванъ Шумахеръ, мнѣ шестьдесятъ девять лѣтъ и я никто иной, канцлеръ Алефельдъ, какъ вашъ бывшій благодѣтель.

Президентъ повидимому смутился.

-- Я васъ узналъ, графъ, -- добавилъ Шумахеръ: -- но такъ какъ видимо вы на узнаете меня, то я рѣшаюсь напомнить вашему сіятельству, что мы съ вами старинные знакомые.

-- Шумахеръ, -- сказалъ предсѣдатель тономъ подавленнаго гнѣва: -- суду дорого время.

Старый узникъ перебилъ его:

-- Мы помѣнялись ролями, достойный канцлеръ. Было время, когда я васъ звалъ просто Алефельдъ, а вы величали меня вашимъ сіятельствомъ.

-- Подсудимый, -- возразилъ предсѣдателъ: -- ты вредишь самъ себѣ, напоминая о постигшемъ тебя позорномъ приговорѣ.

-- Можетъ быть этотъ приговоръ позоренъ для кого нибудь, графъ Алефельдъ, только не для меня.

Старикъ привсталъ, съ удареніемъ произнося эти слова. Предсѣдатель протянулъ къ нему руку.

-- Садись и не издѣвайся надъ судилищемъ и судьями, обвинившими тебя, и надъ королемъ, назначившимъ тебѣ этихъ судей. Вспомни, что его величество даровалъ тебѣ жизнь, и ограничься теперь своей защитой.

Шумахеръ въ отвѣтъ пожалъ плечами.

-- Можешь ты, -- спросилъ предсѣдатель: -- сообщить что нибудь трибуналу касательно уголовнаго преступленія, въ которомъ ты обвиняешься?

Видя, что Шумахеръ хранитъ молчаніе, предсѣдатель повторилъ свой вопросъ.

-- Такъ это вы мнѣ говорите, -- сказалъ бывшій канцлеръ: -- я полагалъ, достойный графъ Алефельдъ, что это вы разговариваете съ собою. О какомъ преступленіи спрашиваете вы меня? Развѣ я давалъ когда нибудь другу поцѣлуй Іуды Искаріотскаго? Развѣ я бросилъ въ темницу, засудилъ, обезславилъ своего благодѣтеля? Ограбилъ того, которому всѣмъ обязанъ? По истинѣ, не знаю, господинъ канцлеръ, зачѣмъ меня привели сюда. Должно быть для того, чтобы судить о вашемъ искусствѣ рубить невинныя головы. Я не удивлюсь, если вамъ удастся погубить меня, когда вы губите государство. Если вамъ достаточно было одной буквы алфавита {Между Даніей и Швеціей дѣйствительно происходили серьезныя замѣшательства въ виду требованія графа Алефельда, чтобы датскій король въ трактатѣ между этими двумя государствами величался титуломъ rех Gоthorum, что дѣлало датскаго монарха какъ бы владѣтелемъ шведской области Готландіи. Шведы соглашались лишь на титулъ rех Gotorum, титулъ неопредѣленный, равносильный древнему титулу датскихъ королей: король Готскій.

На эту то букву h, причину, если не войны, то все же продолжительныхъ и грозныхъ пререканій, безъ сомнѣнія, и указывалъ Шумахеръ.}, чтобы объявить войну Швеціи, то для моего смертнаго приговора довольно будетъ и запятой.

При этой горькой насмѣшкѣ, человѣкъ, сидѣвшій за столомъ по лѣвую сторону трибунала, поднялся съ своего мѣста.

-- Господинъ предсѣдатель, -- началъ онъ съ глубокимъ поклономъ: -- господа судьи, прошу, чтобы воспретили говорить Ивану Шумахеру, если онъ не перестанетъ оскорбительно отзываться о его сіятельствѣ господинѣ президентѣ уважаемаго трибунала.

Епископъ спокойно возразилъ:

-- Господинъ секретарь, подсудимаго невозможно лишить слова.

-- Вы правы, почтенный епископъ, -- поспѣшно вскричалъ предсѣдатель: -- нашъ долгъ доставить возможно большую свободу защитѣ. Я только посовѣтовалъ бы подсудимому умѣрить свои выраженія, если онъ понимаетъ свои истинныя выгоды.

Шумахеръ покачалъ головой и замѣтилъ холоднымъ тономъ:

-- Повидимому, графъ Алефельдъ теперь болѣе увѣренъ въ своихъ, чѣмъ въ 1677 году.

-- Замолчи! -- сказалъ предсѣдатель и сейчасъ же обратившись къ другому обвиняемому, сидѣвшему рядомъ съ Шумахеромъ, спросилъ: какъ его зовутъ.

Горецъ колоссальнаго тѣлосложенія съ повязкой на лбу, поднялся со скамьи и отвѣтилъ:

-- Я Ганъ Исландецъ, родомъ изъ Клипстадура.

Ропотъ ужаса пронесся въ толпѣ зрителей. Шумахеръ, выйдя изъ задумчивости, поднялъ голову и бросилъ быстрый взглядъ на своего страшнаго сосѣда, отъ котораго сторонились прочіе обвиняемые.

-- Ганъ Исландецъ, -- спросилъ предсѣдатель, когда волненіе поутихло, -- что можешь сказать ты суду въ свое оправданіе?

Не менѣе остальныхъ зрителей Этель была поражена присутствіемъ знаменитаго разбойника, который уже съ давнихъ поръ въ страшныхъ краскахъ рисовался въ ея воображеніи. Съ боязливой жадностью устремила она свой взоръ на чудовищнаго великана, съ которымъ быть можетъ сражался и жертвой котораго, быть можетъ, сталъ ея Орденеръ.

Мысль объ этомъ возбудила въ умѣ ея самыя горестныя предположенія; и погрузившись всецѣло въ бездну мучительныхъ сомнѣній, она едва слышала отвѣтъ Гана Исландца, въ которомъ она видѣла почти убійцу своего Орденера. Она поняла только, что разбойникъ, отвѣчавшій предсѣдателю на грубомъ нарѣчіи, объявилъ себя предводителемъ бунтовщиковъ.

-- По собственному ли побужденію, -- спросилъ предсѣдатель, -- или по стороннему наущенію принялъ ты начальство надъ мятежниками?

Разбойникъ отвѣчалъ:

-- Нѣтъ, не по собственному.

-- Кто же склонилъ тебя на такое преступленіе?

-- Человѣкъ, называвшійся Гаккетомъ.

-- Кто же этотъ Гаккетъ?

-- Агентъ Шумахера, котораго называлъ также графомъ Гриффенфельдомъ.

Предсѣдатель обратился къ Шумахеру.

-- Шумахеръ, извѣстень тебѣ этотъ Гаккетъ?

-- Вы предупредили меня, графъ Алефельдъ, -- возразилъ старикъ, -- я только что хотѣлъ предложить вамъ этотъ вопросъ.

-- Иванъ Шумахеръ, -- сказалъ предсѣдатель, -- тебя ослѣпляетъ ненависть. Судъ обратилъ вниманіе на систему твоей защиты.

Епископъ поспѣшилъ вмѣшаться.

-- Господинъ секретарь, -- обратился онъ къ низенькому человѣку, который повидимому отправлялъ обязанности актуаріуса и обвинителя, -- этотъ Гаккетъ находится въ числѣ моихъ кліентовъ?

-- Нѣтъ, ваше преосвященство, -- отвѣтилъ секретарь.

-- Извѣстно ли, что сталось съ нимъ?

-- Его не могли захватить, онъ скрылся.

Можно было подумать, что, говоря это, секретарь старался измѣнить голосъ:

-- Мнѣ кажется вѣрнѣе будетъ сказать: его скрыли, -- замѣтилъ Шумахеръ.

Епископъ продолжалъ:

-- Господинъ секретарь, велѣно ли розыскать этого Гаккета? Извѣстны ли его примѣты?

Прежде чѣмъ секретарь успѣлъ отвѣтить, одинъ изъ подсудимыхъ поднялся со скамьи. Это былъ молодой рудокопъ, суровое лицо котораго дышало гордостью.

-- Я могу вамъ сообщить ихъ, -- сказалъ онъ громко,-- этотъ негодяй Гаккетъ, агентъ Шумахера; человѣкъ малорослый съ лицомъ открытымъ, какъ адская пасть. Да вотъ, господинъ епископъ, голосъ его сильно смахиваетъ на голосъ этого чиновника, который строчитъ за столомъ и котораго ваше преосвященство кажется назвали секретаремъ. Право, если бы здѣсь не было такъ темно и если бы господинъ секретарь не пряталъ такъ своего лица въ волосахъ парика, я убѣжденъ, что черты его шибко напоманаютъ черты Гаккета.

-- Нашъ товарищъ правъ вскричали двое подсудимыхъ, сидѣвшіе рядомъ съ молодымъ рудокопомъ.

-- Неужели! -- пробормоталъ Шумахеръ съ торжествующимъ видомъ.

Между тѣмъ секретарь не могъ сдержать движенія боязни или негодованія, что его сравниваютъ съ какимъ то Гаккетомъ. Предсѣдатель, который самъ замѣтно смутился, поспѣшилъ заявить:

-- Подсудимые, не забывайте, что вы должны отвѣчать только на вопросы трибунала; и впредь не осмѣливайтесь оскорблять должностныхъ лицъ постыдными сравненіями.

-- Но, господинъ предсѣдатель, -- возразилъ епископъ, -- вопросъ шелъ о примѣтахъ; и если виновный Гаккетъ представляетъ нѣкоторое сходство съ господиномъ секретаремъ, это обстоятельство можетъ оказаться полезнымъ...

Предсѣдатель перебилъ его:

-- Ганъ Исландецъ, ты имѣлъ сношенія съ этимъ Гаккетомъ; скажи намъ, чтобы удовлетворить его преосвященство, похожъ ли онъ въ самомъ дѣлѣ на почтеннаго секретаря.

-- Нисколько, -- отвѣчалъ великанъ, не колеблясь.

-- Видите, господинъ епископъ, -- замѣтилъ предсѣдатель.

Епископъ кивнулъ головой въ знакъ согласія и предсѣдатель обратился къ слѣдующему подсудимому съ обычной формулой:

-- Какъ тебя зовутъ?

-- Вильфридъ Кенниболъ, изъ Кольскихъ горъ.

-- Ты былъ въ числѣ бунтовщиковъ?

-- Точно такъ, сударь, правда дороже жизни. Меня захватили въ проклятыхъ ущельяхъ Чернаго Столба. Я предводительствовалъ горцами.

-- Кто склонилъ тебя къ преступному возмущенію?

-- Видите-ли ваше сіятельство, наши товарищи рудокопы сильно жаловались на королевскую опеку, да оно и немудрено. Будь у васъ самихъ грязная хижина да пара дрянныхъ лисьихъ шкуръ, вы тоже захотѣли бы лично распоряжаться своимъ добромъ. Правительство не обращало вниманія на ихъ жалобы, вотъ, сударь, они и рѣшились взбунтоваться, а насъ просили прійти на помощь. Развѣ можно было отказать въ такой малости товарищамъ, которые молятся тѣмъ же святымъ и тѣми же молитвами. Вотъ вамъ и весь сказъ.

-- Никто васъ не подбивалъ, не ободрялъ, не руководилъ мятежомъ? -- спросилъ предсѣдатель.

-- Да вотъ, господинъ Гаккетъ безпрестанно твердилъ намъ, что мы должны освободить графа, мункгольмскаго узника, посланникомъ котораго онъ называлъ себя. Мы конечно обѣщали ему, что намъ стоило освободить лишняго человѣка?

-- Этого графа называлъ онъ Шумахеромъ или Гриффенфельдомъ?

-- Называлъ, ваше сіятельство.

-- А самъ ты его никогда не видалъ?

-- Нѣть, сударь, но если это тотъ старикъ, который только-что наговорилъ вамъ цѣлую кучу именъ, надо признаться...

-- Въ чемъ? -- перебилъ предсѣдатель.

-- Что у него славная сѣдая борода, сударь; ничуть не хуже бороды свекра моей сестры Маасъ, изъ деревушки Сурбъ, который прожилъ на свѣтѣ сто двадцать лѣтъ.

Полумракъ, царившій въ залѣ, помѣшалъ видѣть разочарованіе президента при наивномъ отвѣтѣ горца. Онъ приказалъ стражѣ развернуть нѣсколько знаменъ огненнаго цвѣта, лежавшихъ близъ трибуны.

-- Вильфридъ Кенниболъ, узнаешь ты эти знамена? -- спросилъ онъ.

-- Да, ваше сіятельство. Они розданы были Гаккетомъ отъ имени графа Шумахера. Графъ прислалъ также оружіе рудокопамъ, -- мы, горцы, не нуждаемся въ немъ, такъ какъ никогда не разстаемся съ карабиномъ и охотничьей сумкой. Вотъ я, сударь, тотъ самый, котораго загнали сюда словно курицу на жаркое, я не разъ изъ глубины нашихъ долинъ стрѣлялъ старыхъ орловѣ, когда они на высотѣ полета казались не больше жаворонка или дрозда.

-- Обратите вниманіе, господа судьи, -- замѣтилъ секретарь: -- подсудимый Шумахеръ черезъ Гаккета снабжалъ мятежниковъ оружіемъ и знаменами!

-- Кенниболъ, -- продолжалъ предсѣдатель: -- имѣешь ты еще что нибудь сообщить суду?

-- Нѣтъ, ваше сіятельство, исключая того, что я совсѣмъ не заслуживаю смерти. Я, какъ добрый братъ, явился на помощь рудокопамъ, вотъ и все тутъ; осмѣлюсь также завѣрить васъ, что хотя я и старый охотникъ, но никогда свинецъ моего карабина не касался королевской лани.

Предсѣдатель, не отвѣтивъ на этотъ оправдательный доводъ, перешелъ къ допросу товарищей Кеннибола. Это были предводители рудокоповъ. Старшій, называвшійся Джонасомъ, почти слово въ слово повторилъ признаніе Кеннибола. Другой, молодой человѣкь, обратившій вниманіе суда на сходство секретаря съ вѣроломнымъ Гаккетомъ, назвался Норбитомъ, гордо признался въ своемъ участіи въ мятежѣ, но ни слова не упомянулъ ни о Гаккетѣ, ни о Шумахерѣ.

-- Я далъ клятву молчать, -- говорилъ онъ: -- и ничего не помню, кромѣ этой клятвы.

Предсѣдатель, то прося, то угрожая, допрашивалъ его, но упрямый юноша твердо стоялъ на своемъ рѣшеніи. Впрочемъ онъ увѣрялъ, что бунтовалъ совсѣмъ не за Шумахера, но единственно для того, чтобы спасти свою старуху мать отъ голода и холода. Не отрицая того, что быть можетъ онъ и заслуживаетъ смертной казни, онъ утверждалъ, однако, что было бы несправедливо осудить его, такъ какъ убивая его, убьютъ въ то же время его несчастную, ни въ чемъ неповинную мать.

Когда Норбитъ замолчалъ, секретарь резюмировалъ вкратцѣ преступленія каждаго подсудимаго и въ особенности Шумахера. Онъ прочелъ нѣкоторыя изъ мятежническихъ воззваній на знаменахъ и вывелъ виновность бывшаго великаго канцлера изъ единогласныхъ показаній его соучастниковъ, не преминувъ обратить вниманіе суда на упорное запирательство молодаго Норбита, связаннаго фанатической клятвой.

-- Теперь, -- добавилъ онъ въ заключеніе: -- остается допросить послѣдняго подсудимаго и мы имѣемъ серьезныя основанія считать его тайнымъ агентомъ власти, которая такъ плохо заботилась о спокойствіи Дронтгеймскаго округа. Власть эта дозволила если не своимъ преступнымъ потворствомъ, то по меньшей мѣрѣ своимъ роковымъ небреженіемъ, вспыхнуть мятежу, который погубитъ этихъ несчастныхъ и снова взведетъ Шумахера на эшафотъ, отъ котораго уже разъ избавило его великодушное милосердіе короля.

Этель, отъ мучительныхъ опасеній за Орденера перешедшая къ не менѣе тяжкимъ опасеніямъ за отца, задрожала при этихъ зловѣщихъ словахъ и залилась слезами, когда Шумахеръ поднялся со скамьи и спокойно возразилъ:

-- Я удивляюсь вамъ, канцлеръ Алефельдъ. Должно быть вы уже заранѣе позаботились и о палачѣ.

Несчастная дѣвушка думала, что чаша горечи переполнилась для нея, но ошиблась.

Шестой подсудимый всталъ въ свою очередь. Гордо и величаво откинувъ назадъ волосы, закрывавшіе его лицо, онъ отвѣтилъ на обращенный къ нему вопросъ предсѣдателя твердымъ голосомъ:

-- Я Орденеръ Гульденлью, баронъ Торвикъ, кавалеръ ордена Даннеброга.

Секретарь не могъ сдержать крика изумленія:

-- Сынъ вице-короля!

-- Сынъ вице-короля! -- повторила толпа зрителей, подобно тысячѣ отголосковъ эхо.

Предсѣдатель откинулся въ своемъ креслѣ; судьи, до сихъ поръ неподвижно сидѣвшіе за столомъ, въ безпорядкѣ склонились другъ къ другу, подобно деревьямъ, колеблемымъ противоположными порывами вѣтра.

Въ толпѣ зрителей смятеніе было еще сильнѣе. Народъ цѣплялся за каменные карнизы, за желѣзныя рѣшетки и всѣ говорили разомъ. Даже стража, забывъ наблюдать за тишиной въ залѣ, смѣшала свои изумленные возгласы въ общемъ хорѣ нестройныхъ голосовъ.

Чья душа, знакомая съ внезапными душевными порывами, пойметъ волненіе Этели? Кто въ состояніи выразить эту неслыханную смѣсь истерзанной радости и отрадной печали? Это безпокойное ожиданіе, колеблющееся между страхомъ и надеждою?

Онъ стоитъ передъ нею, не примѣчая ее! Она видитъ своего ненагляднаго Орденера, Орденера, котораго считала мертвымъ, утраченнымъ для себя на вѣки, вѣроломнымъ другомъ, но котораго любила съ новой, неслыханной страстью. Онъ здѣсь; да, это онъ. Не обманчивый сонъ вводитъ ее въ заблужденіе; нѣтъ, это ея Орденеръ, котораго, увы! Она чаще видала во снѣ, чѣмъ на яву! Но ангеломъ ли хранителемъ, или злымъ духомъ явился онъ въ этомъ торжественномъ собраніи? Должна ли она надѣяться на него, или, напротивъ, опасаться за него?

-- Тысячи предположений разомъ тѣснились въ ея умѣ, подавляя его подобно тому какъ излишняя пища тушитъ огонь. Всѣ мысли, всѣ ощущенія, нами описанныя, мелькнули въ умѣ ея подобно блеску молніи въ ту минуту, когда сынъ норвежскаго вице-короля открылъ свое имя. Она первая узнала его и прежде чѣмъ узнали его остальные, была уже безъ чувствъ.

Во второй разъ заботливость таинственной сосѣдки вернула ея къ горькой дѣйствительности. Блѣднѣе смерти, открыла она глаза, въ которыхъ быстро иссякли слезы. Взоръ ея съ жадностью устремился на молодаго человѣка, сохранявшаго невозмутимое спокойствіе среди всеобщаго смущенія и замѣшательства. Судьи и народъ мало по малу пришли въ себя, но въ ушахъ ея все еще раздавалось имя Орденера Гульденлью.

Съ мучительнымъ безпокойствомъ примѣтила Этель, что одна рука его была на перевязи, на обѣихъ висѣли кандалы, она примѣтила, что плащъ его былъ разорванъ во многихъ мѣстахъ, вѣрной сабли не было у пояса. Ничто не укрылось отъ ея заботливаго взора, потому что глазъ любящаго существа походитъ на глазъ матери. Не имѣя возможности защитить его своимъ тѣломъ, она какъ бы окружила его своею душой; и, надо сказать къ стыду и чести любви, тамъ, гдѣ находился ея отецъ и его преслѣдователи, одна Этель видѣла одного лишь человѣка.

Мало по малу въ залѣ воцарилась прежняя тишина. Предсѣдатель рѣшился наконецъ приступить къ допросу сына вице-короля.

-- Господинъ баронъ, -- началъ онъ смущеннымъ тономъ.

-- Здѣсь я не господинъ баронъ. -- прервалъ его Орденеръ твердымъ голосомъ. -- Меня зовутъ Орденеръ Гульденлью, подобно тому какъ графъ Гриффенфельдъ зовется Иваномъ Шумахеромъ.

Одно мгновеніе предсѣдатель оставался въ нерѣшимости.

-- Прекрасно, --продолжалъ онъ: -- Орденеръ Гульденлью, очевидно по какому нибудь прискорбному недоразумѣнію васъ привели сюда. Мятежники захватили васъ на дорогѣ, принудили слѣдовать за ними и безъ сомнѣнія, благодаря этой случайности, васъ встрѣтили въ ихъ рядахъ.

Секретарь поднялся со своего мѣста.

-- Уважаемыя судьи, одно имя сына вице-короля Норвегіи служитъ ему достаточнымъ оправданіемъ. Баронъ Орденеръ Гульденлью не можетъ быть мятежникомъ. Нашъ почтенный предсѣдатель вполнѣ удовлетворительно объяснилъ прискорбное нахожденіе его среди бунтовщиковъ. Единственный проступокъ благороднаго узника состоитъ въ томъ, что онъ раньше не объявилъ своего имени. Мы требуемъ его немедленнаго освобожденія, отказываемся обвинять его въ чемъ бы то ни было и сожалѣемъ, что ему пришлось сидѣть на одной позорной скамьѣ съ преступнымъ Шумахеромъ и его соучастниками.

-- Что это значитъ? -- вскричалъ Орденеръ.

-- Секретарь отказывается обвинять васъ, -- сказалъ предсѣдатель.

-- Онъ не имѣетъ на то права, -- возразилъ Орденеръ громкимъ, звучнымъ голосомъ, -- здѣсь я только одинъ подсудимый, меня одного слѣдуетъ судить и осудить.

Онъ умолкъ на минуту, потомъ добавилъ менѣе твердымъ голосомъ.

-- Потому что одинъ я виновенъ во всемъ.

-- Одинъ виновенъ! -- вскричалъ предсѣдатель.

-- Одинъ виновенъ! -- повторилъ секретарь.

Новый взрывъ изумленія охватилъ аудиторію трибунала. Несчастная Этель задрожала отъ ужаса; она не думала о томъ, что такое признаніе ея возлюбленнаго спасаетъ ея отца. Она видѣла только гибель своего Орденера.

-- Алебардщики, водворите тишину! -- сказалъ предсѣдатель, пользуясь быть можетъ минутой замѣшательства, что-бы собраться съ мыслями и вернуть самообладаніе...

-- Орденеръ Гульденлью, -- продолжалъ онъ: -- что вы хотите этимъ сказать?

Молодой человѣкъ одну минуту находился въ задумчивости, потомъ глубоко вздохнулъ и заговорилъ спокойно, тономъ человѣка, покорившагося своей участи.

-- Да, я знаю что меня ждетъ позорная смерть, хотя жизнь улыбалась мнѣ и сулила счастливую будущность. Богъ прочтетъ въ глубинѣ моего сердца! Только одинъ Богъ! Я долженъ былъ исполнить священный долгъ моей жизни; я долженъ посвятить ему мою кровь, быть можетъ даже честь; но увѣренъ, что умру безъ угрызенія и раскаянія. Не удивляйтесь моимъ словамъ, господа судьи; въ душѣ и судьбѣ человѣка, которыхъ вы не въ состояніи постичь, судить которыхъ будутъ лишь на небѣ. Выслушайте же меня, и поступите по долгу совѣсти, освободивъ этихъ несчастныхъ и въ особенности злополучнаго Шумахера, который въ своемъ заточеніи вытерпѣлъ болѣе, чѣмъ заслуживаютъ преступленія человѣческія. Да, я виновенъ, господа судьи, я одинъ виновенъ. Шумахеръ ни въ чемъ не повиненъ, остальные несчастные были введены въ заблужденіе. Виновникъ возмущенія рудокоповъ я.

-- Вы! -- вскричали разомъ и съ странной итонаціей предсѣдатель и секретарь.

-- Да, я; не перебивайте меня, господа. Я спѣшу кончить скорѣе, такъ какъ обвиняя себя, я оправдываю тѣмъ этихъ несчастныхъ. Именемъ Шумахера я возмутилъ рудокоповъ; я роздалъ знамена бунтовщикамъ; снабдилъ ихъ золотомъ и оружіемъ отъ имени мункгольмскаго узника. Гаккетъ былъ моимъ агентомъ.

При имени Гаккета, секретарь не могъ сдержать жеста изумленія. Орденеръ продолжалъ:

-- Не стану истощать ваше терпѣніе, господа. Я былъ взятъ въ рядахъ рудокоповъ, которыхъ подбилъ къ мятежу. Все было подготовлено мною. Теперь судите меня; если я доказалъ свою виновность, тѣмъ самымъ я доказалъ невинность Шумахера и тѣхъ несчастныхъ, которыхъ вы считали его сообщниками.

Молодой человѣкъ говорилъ, устремивъ взоръ къ небу. Этель, почти бездыханная, едва смѣла перевести духъ; ей казалось только, что Орденеръ, оправдывая ея отца, съ горечью произносилъ его имя. Хотя она не понимала словъ молодаго человѣка, они изумляли, ужасали ее. Во всемъ, что поражало ея чувства, ясно сознавала она близость несчастія.

Подобнаго рода ощущенія повидимому волновали и предсѣдателя. Можно было сказать, что онъ не вѣритъ своимъ ушамъ. Наконецъ онъ спросилъ сына вице-короля:

-- Если, дѣйствительно, вы единственный виновникъ возмущенія, какая цѣль руководила вами?

-- Я не могу это сказать.

Этель вздрогнула съ головы до ногъ, когда предсѣдатель спросилъ почти раздражительно:

-- Вы были въ связи съ дочерью Шумахера.

Пораженный Орденеръ сдѣлалъ шагъ къ трибуналу и вскричалъ голосомъ, дрожащимъ отъ негодованія:

-- Канцлеръ Алефельдъ, довольствуйтесь моей жизнью, которую я отдаю вамъ; имѣйте уваженіе къ благородной непорочной дѣвушкѣ. Не пытайтесь вторично безчестить ее.

Несчастная Этель, чувствуя, что вся кровь кинулась ей въ лицо, не понимала значенія слова вторично, которое съ удареніемъ подчеркнулъ ея защитникъ; но гнѣвъ, изказившiй черты лица предсѣдателя, ясно доказывалъ, что онъ понялъ.

-- Орденерь Гульденлью, не забывайте, что вы находитесь передъ королевскимъ судомъ и его верховными служителями. Я дѣлаю вамъ замѣчаніе отъ имени трибунала. Теперь, я опять прошу васъ объяснить цѣль вашего преступленія, въ которомъ вы сами обвиняете себя.

-- Повторяю вамъ, я не могу это сказать.

-- Не для того ли, чтобы освободить Шумахера? -- освѣдомился секретарь.

-- Орденеръ хранилъ молчаніе.

-- Отвѣчайте, подсудимый Орденеръ, -- сказалъ предсѣдатель: -- мы имѣемъ доказательства вашихъ сношеній съ Шумахеромъ, и ваше сознаніе скорѣе обвиняетъ, чѣмъ оправдываетъ мункгольмскаго узника. Вы часто бывали въ Мункгольмѣ и очевидно не пустое любопытство влекло васъ туда. Доказательствомъ служитъ эта брильянтовая пряжка.

Предсѣдатель взялъ со стола и показалъ Орденеру алмазную пряжку.

-- Вамъ она принадлежитъ?

-- Да. Какимъ образомъ она очутилась здѣсь?

-- Очень просто. Одинъ изъ бунтовщиковъ, умирая, передалъ ее нашему секретарю, сообщивъ, что получилъ ее отъ васъ въ видѣ платы за перевозъ изъ Дронтгейма въ Мункгольмскую крѣпость.

-- Ахъ! -- вскричалъ подсудимый Кенниболъ: -- Ваше сіятельство правы, я узнаю эту пряжку; она была у моего товарища Гульдона Стайнера.

-- Молчи, -- сказалъ предсѣдатель: -- пусть отвѣчаетъ Орденеръ Гульденлью.

-- Не стану отпираться, что я хотѣлъ видѣть Шумахера, -- сказалъ Орденеръ: -- но эта пряжка ровно ничего не доказываетъ. Въ крѣпость нельзя входить съ драгоцѣнными вещами; матросъ, везшій меня на лодкѣ, жаловался дорогой на свою бѣдность, и я кинулъ ему эту пряжку, которую не могъ имѣть при себѣ...

-- Извините, ваше сіятельство, -- перебилъ секретарь, -- это правило не распространяется на сына вице-короля. Вы могли...

-- Я не хотѣлъ открывать моего званія.

-- Почему же? -- спросилъ председатель.

-- Это моя тайна.

-- Ваши сношенія съ Шумахеромъ и его дочерью доказываютъ, что цѣль вашего заговора клонилась къ ихъ освобожденію.

Шумахеръ, который до сихъ поръ обнаруживалъ свое вниманіе только презрительнымъ пожатіемъ плечъ, поднялся со скамьи.

-- Освободить меня! Цѣлью этого адскаго заговора было компрометировать и погубить меня, что и вышло. Неужели вы думаете, что Орденеръ Гульденлью призналъ бы свое участіе въ преступленіи, если бы не былъ взятъ среди бунтовщиковъ. О! Я вижу, что онъ наслѣдовалъ отцовскую ненависть ко мнѣ. А что касается отношеній, въ которыхъ его подозрѣваютъ со мной и моей дочерью, то пусть знаетъ, этотъ презрѣнный Гульденлью, что дочь моя равнымъ образомъ унаслѣдовала ненависть мою ко всему отродью Гульденлью и Алефедьдовъ!

Орденеръ глубоко вздохнулъ, Этель внутренно опровергала слова отца, который опустился на скамью, все еще дрожа отъ гнѣва.

-- Судъ разсмотритъ ваши отношенія, -- сказалъ предсѣдатель.

Орденеръ, слушавшій Шумахера молча съ потупленными глазами, какъ бы очнулся при словахъ предсѣдателя.

-- Выслушайте меня, господа судьи. Вы теперь будете судить насъ по совѣсти, не забудьте же, что Орденеръ Гульденлью одинъ виновенъ во всемъ; Шумахеръ невиненъ. Остальные несчастные были обмануты моимъ агентомъ Гаккетомъ. Все остальное было сдѣлано мною.

Кенниболъ счелъ долгомъ вмѣшаться.

-- Ихъ милость говорятъ сущую правду, господа судьи, потому что онъ самъ взялся привести къ намъ знаменитаго Гана Исландца, не во зло будь сказано это имя. Я знаю, что этотъ молодой человѣкъ осмѣлился лично отправиться въ Вальдергогскую пещеру, чтобы предложить ему начальство надъ нами. Онъ признался мнѣ въ этомъ въ хижинѣ брата моего Брааля, въ Сурбѣ. Наконецъ не налгалъ онъ и говоря, что мы были обмануты проклятымъ Гаккетомъ; такъ что очевидное дѣло: насъ не за что казнить.

-- Господинъ секретарь, -- сказалъ предсѣдатель: -- допросъ конченъ. Какое заключеніе сдѣлаете вы изъ всего слышаннаго?

Секретарь всталъ, нѣсколько разъ поклонился судьям, разглаживая рукою складки своихъ кружевныхъ брыжжей и не спуская глазъ съ предсѣдателя. Наконецъ онъ заговорилъ глухимъ, мрачнымъ голосомъ.

-- Господинъ предсѣдатель и вы, почтенные судьи! Обвиненіе осталось неопровергнутымъ. Орденеръ Гульденлью, навсегда омрачившій блескъ своего славнаго имени, признавъ свою виновность, ничѣмъ не доказалъ невинности бывшаго канцлера Шумахера и его соумышленниковъ Гана Исландца, Вильфрида Кеннибола, Джонаса и Норбита. Прошу вслѣдствіе того удовлетворить правосудіе, объявивъ всѣхъ шестерыхъ виновными въ государственной измѣнѣ и оскорбленіи его величества.

Глухой ропотъ поднялся въ толпѣ зрителей. Предсѣдатель хотѣлъ уже произнести заключительную рѣчь, когда епископъ потребовалъ слова.

-- Уважаемые судьи, слово защиты должно быть послѣднимъ. Я желалъ бы, чтобы обвиняемые имѣли лучшаго ходатая, такъ какъ я старъ и слабъ, и только Богъ поддерживаетъ духъ мой. Меня удивляютъ жестокія притязанія секретаря. Ничто изъ допроса не доказало виновности кліента моего Шумахера, невозможно указать на прямое участіе его въ бунтѣ рудокоповъ. Въ виду же того, что другой мой кліентъ Орденеръ Гульденлью сознался въ злоупотребленіи именемъ Шумахера, и что еще важнѣе, объявилъ себя единственнымъ виновникомъ преступнаго возмущенія, то подозрѣнія, тяготѣвшія на Шумахерѣ, падаютъ сами собой. Вы должны признать его невинность. Поручаю вашему христіанскому милосердію остальныхъ подсудимыхъ, заблуждавшихся, подобно овцамъ добраго пастыря, и даже юнаго Орденера Гульденлью, который сознаніемъ въ винѣ значительно смягчилъ свою преступность передъ создателемъ. Подумайте, господа судьи, онъ еще въ томъ возрастѣ, когда человѣкъ легко заблуждается, даже падаетъ, но Господь можетъ еще поддержать и возвратить его на путь истины. Орденеръ Гульденлью несетъ едва четверть ноши жизненнаго бремени подъ тяжестью котораго горбится мое бренное тѣло. Положите на вѣсы правосудія молодость его и неопытность и не лишайте его такъ рано жизни, дарованной ему Богомъ.

Старецъ умолкъ и опустился возлѣ улыбающагося Орденера. По приглашенію предсѣдателя судьи оставили трибуну и молча удалились въ залу совѣщанія.

Когда они рѣшали тамъ шесть судебъ, подсудимые остались сидѣть на скамьѣ, окруженные двумя рядами аллебардщиковъ. Шумахеръ, склонивъ голову на грудь, казался погруженнымъ въ глубокую задумчивость; великанъ съ глупой самоувѣренностью посматривалъ то на право, то на лѣво; Джонасъ и Кенниболъ, скрестивъ руки на груди, тихо молились; между тѣмъ какъ товарищъ ихъ Норбитъ то по временамъ топалъ ногою, то съ конвульсивной дрожью гремѣлъ цѣпями. Между нимъ и почтеннымъ епископомъ, читавшимъ псалмы покаянія, сидѣлъ Орденеръ, сложивъ руки и устремивъ глаза къ небу.

Позади нихъ шумѣла толпа зрителей, давшая просторъ своимъ ощущеніямъ по уходѣ судей. Знаменитый Мункгольмскій узникъ, страшный исландскій демонъ, сынъ вице-короля въ особенности, сосредоточивали на себѣ мысли, рѣчи и взоры всѣхъ присутствовавшихъ при разбирательствѣ дѣла. Шумъ, въ которомъ смѣшивались сѣтованія, хохотъ и смутный говоръ наполнялъ аудиторію, то возрастая, то утихая подобно пламени, колеблемому вѣтромъ.

Прошло нѣсколько часовъ ожиданія, столь утомительно долгаго, что каждый удивлялся продолжительности ночи. Время отъ времени посматривали на дверь залы совѣщанія, но лишь два солдата, подобно молчаливымъ призракамъ, прохаживались передъ нею, сверкая своими бердышами.

Наконецъ пламя факеловъ и свѣточей стало тускнуть, первые блѣдные лучи утренней зари проникали въ узкія окна залы, какъ вдругъ роковая дверь отворилась. Въ ту же минуту воцарилась глубокая тишина, какъ бы по мановенію волшебства; слышалось лишь подавленное дыханіе и неясное, глухое движеніе въ толпѣ, замершей отъ ожиданiя.

Судьи, выйдя медленно изъ залы совѣщанія, заняли мѣста на трибунѣ, президентъ помѣстился во главѣ ихъ.

Секретарь, погруженный въ раздумье во время ихъ отсутствія, поклонился и сказалъ:

-- Господинъ предсѣдатель, какое безапеляціонное рѣшеніе произнесъ судъ именемъ короля? Мы готовы выслушать его съ благоговѣйнымъ вниманіемъ.

Судья, сидѣвшій по правую руку предсѣдателя, всталъ, развертывая пергаментъ;

-- Его сіятельство, господинъ предсѣдатель, утомленный продолжительнымъ, засѣданіемъ, удостоилъ поручить намъ, главному синдику Дронтгеймскаго округа, обычному президенту уважаемаго трибунала, прочесть вмѣсто него приговоръ отъ имени короля. Исполняя эту печальную и почетную обязанность, приглашаемъ аудиторію съ должнымъ уваженіемъ выслушать непреложное рѣшеніе короля.

Тутъ голосъ синдика принялъ торжественный, важный тонъ, отъ котораго вздрогнули сердца всѣхъ:

-- Именемъ его величества, нашего всемилостивѣйшаго монарха, короля Христіерна, мы, судьи верховнаго трибунала Дронтгеймскаго округа, разсмотрѣвъ обстоятельства дѣла государственнаго преступника Шумахера, Кольскаго горца Вильфрида Кеннибола, королевскихъ рудокоповъ, Джонаса и Норбита, Гана Исландца изъ Клипстадура и Орденера Гульденлью, барона Торвика, кавалера ордена Даннеброга, обвиняемыхъ въ государственной измѣнѣ и оскорбленіи его величества, а Гана Исландца кромѣ того въ убійствахъ, поджогахъ и грабежахъ, произносимъ по долгу совѣсти слѣдующій приговоръ:

"1-е Иванъ Шумахеръ невиненъ".

"2-е Вильфридъ Кенниболъ, Джонасъ и Норбитъ виновны, но судъ смягчаетъ ихъ вину въ виду того, что они были введены въ заблужденіе".

"3-е Ганъ Исландецъ виновенъ во всѣхъ возводимыхъ на него преступленіяхъ".

"4-е Орденеръ Гульденлью виновенъ въ государственной измѣнѣ и оскорбленіи его величества".

Синдикъ остановился на минуту, чтобы перевести духъ. Орденеръ устремилъ на него взоръ, полный небесной радости.

-- Иванъ Шумахеръ, -- продолжалъ синдикъ: -- судъ освобождаетъ васъ и отсылаетъ обратно въ ваше заключеніе.

"Кенниболъ, Джонасъ и Норбитъ, судъ смягчилъ заслуженное вами наказаніе, приговоривъ васъ къ пожизненному заточенію и денежной пенѣ по тысячи королевскихъ экю съ каждаго".

"Ганъ, уроженецъ Клипстадура, убійца и поджигатель, сегодня же вечеромъ ты будешь отведенъ на Мункгольмскую площадь и тамъ повѣшенъ".

"Орденеръ Гульденлью, васъ, какъ измѣнника, лишивъ сперва предъ трибуналомъ вашихъ титуловъ, сегодня же вечеромъ съ факеломъ въ рукѣ отведутъ на ту же площадь, отрубятъ голову, тѣло сожгутъ, пепелъ развѣютъ по вѣтру, а голову выставятъ на позоръ".

"Теперь всѣ должны оставить залу суда. Таковъ приговоръ, произнесенный отъ имени короля".

Едва главный синдикъ окончилъ свое мрачное чтеніе, страшный крикъ огласилъ своды залы. Этотъ крикъ сильнѣе смертнаго приговора оледенилъ душу присутствовавшихъ; отъ этого крика помертвѣло дотолѣ спокойное, улыбающееся лицо Орденера.