Поведеніе лѣвой.
Поведеніе республиканской лѣвой среди этихъ событій 2-го декабря останется вѣчно памятнымъ.
Знамя и законъ лежали повергнутыми въ грязь всеобщей измѣны, подъ ногами Луи-Бонапарта. Лѣвая подняла это знамя, омыла эту грязь своей кровью, развернула его передъ глазами народа и съ 2-го по 5-е декабря сдерживала Бонапарта.
Нѣсколько человѣкъ, горсть лѣвой, сто двадцать представителей народа, случайно избѣжавшихъ ареста, повергнутыхъ въ мракъ и безмолвіе и не имѣвшихъ за себя даже голоса свободной прессы, этого набата интеллигенціи, воодушевляющаго бойцевъ; безъ генераловъ, безъ солдатъ, безъ боевыхъ запасовъ, вышли на улицу съ рѣшимостью преградить путь государственному перевороту и вступили въ борьбу съ этимъ чудовищнымъ преступленіемъ, принявшимъ всѣ мѣры предосторожности, вооруженнымъ съ головы до ногъ, закованнымъ въ броню, окружившимъ себя цѣлымъ лѣсомъ штыковъ, выдвинувшимъ цѣлую массу орудій.
Они сохранили присутствіе духа, которое и составляетъ дѣйствительную храбрость. Не имѣя ничего, они, воодушевленные чувствомъ долга, ни на минуту не покидавшимъ ихъ, добыли все. Не было типографіи, она явилась. Не было ружей -- они нашлись. Не было пуль -- ихъ отлили; не было пороху -- его изготовили. Въ ихъ распоряженіи были только камни мостовой, и лѣвая создала, изъ нихъ бойцовъ.
Правда, что это были камни парижскихъ улицъ, способные превращаться въ людей.
И таково могущество права, что, впродолженіи четырехъ дней, эти сто двадцать человѣкъ, за которыхъ была только правота ихъ дѣла, служили противовѣсомъ стотысячной арміи. Была минута, когда успѣхъ даже началъ склоняться на ихъ сторону, когда, благодаря имъ, благодаря ихъ сопротивленію, поддерживаемому негодованіемъ честныхъ сердецъ, побѣда закона казалась возможной и даже несомнѣнной. Въ четвергъ 5-го, переворотъ пошатнулся и долженъ былъ опереться на убійство. Мы видѣли, что, еслибъ не избіеніе на бульварахъ, еслибъ Луи-Бонапартъ не спасъ своей измѣны рѣзней, не защитилъ своего преступленія другимъ преступленіемъ, то гибель его была неизбѣжна.
Впродолженіи этихъ долгихъ часовъ борьбы, борьбы непрерывной, борьбы противъ арміи днемъ и противъ полиціи, ночью, борьбы неравной, гдѣ вся сила была съ одной стороны, а съ другой, какъ я уже сказалъ, было только право, ни одинъ изъ этихъ ста двадцати представителей не измѣнялъ долгу, не избѣгалъ опасности, не отступалъ, не падалъ духомъ, всѣ до единаго смѣло подставили свои головы подъ сѣкиру и четыре дня ожидали ея удара.
Теперь этотъ ударъ нанесенъ; онъ не миновалъ почти ни одной изъ этихъ головъ. Заточеніе, ссылка, изгнаніе постигли ихъ.
Я принадлежу къ числу тѣхъ, вся заслуга которыхъ въ этой борьбѣ состояла только въ стремленіи привлечь всѣхъ мужественныхъ людей къ осуществленію одной мысли; но да позволено мнѣ будетъ здѣсь воздать должную справедливость этимъ людямъ, съ которыми я имѣлъ счастье три года служить святому дѣлу человѣческаго прогресса, этой оскорбляемой, оклеветанной, непризнанной и неустрашимой лѣвой, находившейся постоянно на бреши, ни днемъ, ни ночью не знавшей отдыха, не отступавшей ни передъ военнымъ, ни передъ парламентскимъ заговоромъ и которая, получивъ полномочіе отъ народа защищать его, защищала его даже тогда, когда онъ отдался, защищала его на трибунѣ словомъ и съ оружіемъ въ рукахъ -- на улицѣ.
Когда комитетъ сопротивленія, въ томъ засѣданіи, гдѣ былъ вотированъ и составленъ декретъ о низложеніи и объявленіи внѣ закона, пользуясь безусловной властью, которою облекла его лѣвая, рѣшилъ, что имена всѣхъ представителей, оставшихся на свободѣ, должны быть подписаны подъ этимъ декретомъ -- это былъ смѣлый шагъ. Комитетъ не скрывалъ отъ себя, что, дѣйствуя такимъ образомъ, онъ даетъ въ руки перевороту, въ случаѣ его побѣды, готовый списокъ опасныхъ лицъ, которыя должны ожидать преслѣдованій; онъ, можетъ быть, даже опасался въ душѣ, чтобы нѣкоторые не стали протестовать и не заявили желанія быть вычеркнутыми, и, дѣйствительно, на другой день мы получили двѣ жалобы. Два представителя, пропущенные нами въ спискѣ, требовали, чтобъ ихъ имена были внесены въ него. Вотъ имена ихъ: Англадъ и Прадье.
Со вторника, 2-го, до пятницы, 5 то декабря, представители лѣвой и комитета, преслѣдуемые, розыскиваемые, на каждомъ шагу рисковали быть открытыми и задержанными -- т. е. разстрѣлянными -- и двадцать семь разъ мѣняли квартиры для своихъ совѣщаній, начиная съ улицы Бланшъ и кончая квартирой Раймона, гдѣ происходило ихъ послѣднее засѣданіе. Они отказывались отъ убѣжищъ, предлагаемыхъ имъ на лѣвомъ берегу, желая оставаться въ центрѣ борьбы. Благодаря этимъ перемѣщеніямъ, они должны были часто ходить изъ одного конца Парижа въ другой и по окольнымъ улицамъ, чтобъ ихъ не выслѣдили. Все представляло для нихъ опасность; ихъ число, ихъ лица, знакомыя многимъ, самыя предосторожности, принимаемыя ими. Многолюдныя улицы -- опасность; тамъ постоянно находилась полиція; пустынныя улицы -- опасность. Движеніе было на нихъ замѣтнѣй.
Не спали, не ѣли. Питались чѣмъ ни попало; отъ времени до времени, тамъ и сямъ, стаканъ воды, кусокъ хлѣба -- вотъ и все. Г-жа Ландренъ предложила намъ бульону; г-жа Греви -- остатки паштета. Однажды, мы цѣлый вечеръ питались небольшимъ количествомъ шеколада, розданнаго на баррикадѣ какимъ-то аптекаремъ. Ночью, 3-го декабря, у Жёнесъ, въ улицѣ Граммонъ, Мишель де-Буржъ, взявъ стулъ, сказалъ: "Вотъ моя кровать". Были ли мы утомлены? Мы этого не чувствовали. Старики, какъ Ронжа, больные, какъ Буассе -- всѣ были на ногахъ. Общественная опасность, эта лихорадка, держала ихъ въ возбужденномъ состояніи.
Нашъ почтенный сотоварищъ, Ламне, не приходилъ на наши совѣщанія, но онъ всѣ три дня не ложился спать и, сидя въ своемъ старомъ, застегнутомъ до верху, сюртукѣ, въ своихъ грубыхъ башмакахъ, готовъ былъ выйти по первому зову. Онъ написалъ автору этой книги слѣдующія три строки, которыхъ невозможно не привести. "Вы всѣ -- герои, кромѣ меня. Мнѣ это больно. Жду вашихъ приказаній. Дайте же мнѣ возможность быть хоть на что нибудь годнымъ... пошлите хоть на смерть".
На совѣщаніяхъ каждый оставался тѣмъ же, что и всегда. Можно было подумать, что происходитъ обычное засѣданіе въ бюро Собранія. Это было обыденное спокойствіе, въ соединеніи съ твердостью, проявляющейся въ рѣшительныя минуты. Эдгаръ Кинэ сохранялъ всю возвышенность своихъ взглядовъ; Ноэль Парфе -- всю живость своего ума; Ивонъ -- всю свою прозорливость, Лабруссъ -- весь свой пылъ. Въ уголкѣ, Пьеръ Лефранъ, памфлетистъ и пѣвецъ -- но памфлетистъ, подобный Полю ЛуиКуррье, и пѣвецъ, подобный Беранже -- слушалъ, съ улыбкой, строгую, серьёзную рѣчь Дюпои-де-Бюссака. Вся эта блестящая група молодыхъ ораторовъ лѣвой: Бансель, съ своей увлекательной страстностью, Версиньи и Викторъ Шоффуръ, съ своей юношеской отвагой, Сэнъ, съ своимъ хладнокровіемъ, обличавшимъ силу, Фарконне -- съ своимъ тихимъ голосомъ и своимъ мощнымъ вдохновеніемъ -- отдали себя дѣлу сопротивленія, то участвуя въ совѣщаніяхъ, то вращаясь между народомъ и доказывая тѣмъ, что истинный ораторъ обладаетъ всѣми качествами бойца. Неутомимый де-Флоттъ былъ всегда готовъ обойти весь Парижъ. Ксавье-Дюррьё былъ храбръ, Дюлакъ -- неустрашимъ, Шарамоль -- отваженъ. Граждане и паладины! Кто изъ этихъ людей, ни передъ чѣмъ не дрожавшихъ, посмѣлъ бы не быть мужественнымъ? Всклоченныя бороды, одежда и волосы въ безпорядкѣ, блѣдныя лица, гордость во всѣхъ очахъ! Въ домахъ, гдѣ намъ давали убѣжище, размѣщались, какъ могли. Если не было креселъ и стульевъ, нѣкоторые, падавшіе отъ усталости, но не падавшіе духомъ, садились на полу. Когда писались декреты и прокламаціи, каждый дѣлался переписчикомъ. Одинъ диктовалъ -- десять человѣкъ писали. Писали гдѣ ни попало: на столѣ, на окнахъ, на стульяхъ, у себя на колѣняхъ. Часто не до ставало бумаги, перьевъ. Эти мелочи являлись препятствіемъ въ самыя критическія минуты. Бываютъ минуты, въ исторіи народовъ, когда чернильница, въ которой высохли чернила, можетъ сдѣлаться общественнымъ бѣдствіемъ. Отношенія между всѣми были самыя искреннія, сердечныя; оттѣнки различныхъ фракцій сгладились.
Въ секретныхъ засѣданіяхъ комитета, Мадье де-Монжо, великодушный и твердый, флоттъ -- отважный боецъ и глубокій мыслитель, отстаивавшій революцію, Карно, точный, холодный, спокойный, непоколебимый; Жюль-Фавръ, мужественный, саркастическій, исполненный простоты и силы, пополняли другъ друга. Мишель де Буржъ, сидя въ углу у камина или облокотясь на столъ, закутанный въ свое широкое пальто и съ черной шолковой шапочкой на головѣ, всегда быстро находилъ возраженіе на высказанную мысль, не становился въ тупикъ ни передъ какимъ событіемъ, умѣлъ всегда отразить опасность, предвидѣть случайность, необходимость, потому что это была одна изъ тѣхъ богато-одаренныхъ натуръ, умъ и воображеніе которыхъ неистощимы. Совѣты подавались часто самые противоположные, но никогда при этомъ не происходило столкновеній. Эти люди не обольщали себя иллюзіями. Они знали, что борьба шла на жизнь и смерть, что пощады нельзя было ждать никакой; что они имѣли дѣло съ человѣкомъ, сказавшимъ: давите все! Имъ были извѣстны кровавыя слова Морни. Слова эти служили основаніемъ для декретовъ Сент-Аряо, а выпущенныя на улицу преторіанцы примѣняли ихъ къ дѣлу, совершая убійства. Члены комитета сопротивленія и представители, присутствовавшіе на собраніяхъ, знали, что всюду, гдѣ бы ихъ ни схватили, ихъ переколятъ штыками. Но, тѣмъ не менѣе, на всѣхъ лицахъ замѣчалось ясное, спокойное выраженіе, свидѣтельствовавшее о чистой совѣсти. Порой эта ясность даже переходила въ веселость. Смѣялись охотно, смѣялись надъ всѣмъ: и надъ разорванными панталонами одного, и надъ шляпой, принесенной другимъ съ баррикады, вмѣсто своей, и надъ кашнэ которымъ повязался третій.-- Спрячьте въ этотъ кашнэ вашъ ростъ, говорили ему. Это были дѣти, которыхъ все забавляло. Утромъ 4-го, пришелъ Матьё (изъ департамента Дромы). Онъ образовалъ свой собственный комитетъ, сообщавшійся съ центральнымъ, и пришелъ заявить намъ объ этомъ. Онъ сбрилъ себѣ бороду, чтобъ его не узнали на улицѣ. Вы похожи на епископа! закричалъ ему Мишель де-Буржъ, и все собраніе разразилось хохотомъ. А между тѣмъ, каждая минута грозила смертью. Шумъ въ дверяхъ, ключъ, повернутый въ замкѣ, все наводило на мысль о ней.
Представители и комитетъ находились въ зависимости отъ случая. Не разъ ихъ могли схватить, и не схватили, потому ли что полицейскіе агенты совѣстились (куда, подумаешь, иногда забирается совѣстливость!), или что, сомнѣваясь въ окончательномъ исходѣ борьбы, они боялись опрометчиво наложить руку на возможныхъ побѣдителей. Если бы полицейскій комиссаръ Вассаль, встрѣтившій насъ 4-го утромъ, на троттуарѣ улицы des Moulins, захотѣлъ, то мы, въ тотъ же день, были бы взяты. Онъ не выдалъ насъ. Но это были исключенія. Полиція, тѣмъ не менѣе, преслѣдовала насъ съ ожесточеніемъ. На квартиру Мари, какъ читатель помнитъ, городскіе сержанты и подвижная жандармерія явились десять минутъ спустя послѣ того, какъ мы оставили домъ, и даже ощупывали штыками, нѣтъ ли кого подъ кроватями.
Между представителями находились нѣсколько конституціоналистовъ и во главѣ ихъ Бастидъ. Бастидъ, въ 1849 г., былъ министромъ иностранныхъ дѣлъ. Въ одномъ изъ ночныхъ засѣданій, въ улицѣ Попенкуръ, его упрекали за нѣкоторыя его дѣйствія.-- "Дайте мнѣ сначала возможность пасть въ битвѣ, а потомъ обвиняйте меня въ чемъ хотите. Какъ вы можете сомнѣваться во мнѣ, который всегда былъ республиканцемъ до мозга костей!" Бастидъ не соглашался назвать наше сопротивленіе инсуррекціей, онъ называлъ его контръ инсуррекціей. Онъ говорилъ: "Викторъ-Гюго правъ. Инсургентъ въ Елисейскомъ Дворцѣ". Я былъ, какъ читатель помнитъ, того мнѣнія, что не нужно медлить, откладывать, что нужно ковать государственный переворотъ, пока онъ горячъ, и вызвать его на рѣшительный бой. Бастидъ меня поддерживалъ. Въ битвѣ онъ былъ невозмутимъ, холоденъ, веселъ подъ своей холодностью. На сент-антуанской баррикадѣ, въ то время, какъ ружья переворота цѣлились въ представителей народа, онъ съ улыбкой сказалъ Мадье-де-Монжо:-- Спросите теперь у ШёльХера, что онъ думаетъ объ уничтоженіи смертной казни? (Шёльхеръ, какъ и я, даже въ эту рѣшительную минуту, отвѣтилъ бы: " сл ѣ дуетъ уничтожитъ). На другой баррикадѣ, Бастидъ, принужденный куда то отлучиться не на долго, оставилъ на камнѣ свою трубку. Ее нашли и подумали, что Бастидъ убитъ. Онъ возвратился. Баррикаду осыпала картечь. "Гдѣ моя трубка?" спросилъ онъ. Онъ закурилъ ее и продолжалъ стрѣлять. Двѣ пули пробили плащъ его.
Когда баррикады были построены, республиканскіе представители разсѣялись по нимъ, распредѣливъ ихъ между собой. Почти всѣ представители лѣвой участвовали или въ постройкѣ, или въ защитѣ баррикадъ. Кромѣ Шёльхера, выказавшаго на сент-антуанской баррикадѣ столько самоотверженія, Эскиросъ присутствовалъ на баррикадѣ въ улицѣ Шарронъ; де-Флоттъ -- на баррикадѣ Пантеона и Chapelle-st Denis. Матье де Монжо -- въ Бельвилѣ. Дутръ и Пеллетье -- на баррикадѣ V округа. Бривъ -- въ Бабурѣ. Арно де Л'Аріежъ -- въ улицѣ Petit Repoisoir. Кигье -- въ улицѣ Пажевенъ. Версиньи -- въ улицѣ Joigneux. Дюпонъ де-Бюссакъ -- на Сен-Мартенской Площадкѣ. Карлосъ Форель и Буассе -- въ улицѣ Гамбюто. Дутръ получилъ сабельный ударъ по головѣ, который разсѣкъ его шляпу. Пальто Бурзй было пробито четырьмя пулями. Боденъ былъ убитъ. Гастону Дюссубъ помѣшала прійдти болѣзнь; но его братъ Денисъ Дюссубъ занялъ его мѣсто. Гдѣ? Въ могилѣ.
Боденъ палъ на первой, Денисъ Дюссубъ на второй баррикадѣ.
Я былъ менѣе счастливъ, нежели Бурза. Мое пальто было пробито пулями только въ трехъ мѣстахъ. Не могу рѣшительно сказать, гдѣ въ меня стрѣляли. Вѣроятнѣе всего -- на бульварѣ.
Послѣ того, какъ битва была проиграна, не было безпорядочнаго бѣгства, сумятицы. Всѣ остались въ Парижѣ, готовые поякиться снова, въ случаѣ надобности. Мишель скрывался въ улицѣ "Г Alger; я -- въ улицѣ Navarin. Комитетъ засѣдалъ еще 6-го, въ одиннадцать часовъ вечера. Жюль Фавръ. Мишель де-Буржъ и я видѣлись у одной великодушной женщины, г-жи Дидье. Я уже передавалъ здѣсь слова Бастида:-- Вы удалитесь въ изгнаніе; я останусь въ Парижѣ, сдѣлайте меня вашимъ намѣстникомъ".
Надѣялись, что 9-го, во вторникъ, народъ возьмется опять за оружіе. Но этого не произошло. Maпари извѣстилъ объ этомъ Дюпси-де-Бюссака, но Парижъ былъ ввергнутъ въ ужасъ катастрофой 4-го декабря. Населеніе не двинулось. Лишь нѣсколько дней спустя, когда послѣдняя искря сопротивленія угасла въ сердцѣ народа и послѣдній лучъ надежды угасъ въ небесахъ, рѣшились, наконецъ, представители подумать о своей безопасности и покинуть Францію, испытывая при этомъ тысячу затрудненій.
Многіе республиканскіе представители принадлежали къ рабочему классу. Они и въ изгнаніи остались работниками. Надо снова сдѣлался каменьщикомъ, Форъ (департамента Роны) -- ножевщикомъ, Баніе -- башмачникомъ, Греппо -- ткачемъ. Всѣ они сознаютъ, что ремесло ихъ стало ихъ обязанностью, и работаютъ въ Англіи. Греппо, находясь въ изгнаніи, соткалъ для королевы Викторіи платье ко дню годовщины ея коронованія. Горькая насмѣшка судьбы: Ноэль Парфе корректоромъ въ одной брюссельской типографіи. Агриколь Пердигье, прозванный Avignonnais-laVertu, надѣлъ на себя свой кожаный фартукъ и занимается столярнымъ дѣломъ въ Антверпенѣ. Вчера эти люди засѣдали въ Верховномъ собраніи. Подобныя вещи встрѣчаются у Плутарха.
Краснорѣчивый и мужественный изгнанникъ, Эмиль Дэшанель, обладающій рѣдкимъ даромъ слова, создалъ въ Брюсселѣ новую форму публичнаго обученія "les conférences" (бесѣды). Ему всецѣло принадлежитъ честь этого полезнаго нововведенія.
Скажемъ въ заключеніе: національное законодательное собраніе дурно жило, но умерло хорошо.
Въ эту минуту паденія -- не поправимую для малодушнаго -- правая держала себя съ достоинствомъ, лѣвая -- явилась великою. Никогда еще исторія не представляла примѣра подобнаго паденія парламента.
Въ февралѣ 1848 г., депутаты попадали въ обморокъ. Г. Созе убѣжалъ съ трибуны, даже позабывъ свою шляпу.
Бонапартъ, настоящій, первый, заставилъ своихъ Пять-Сотъ повыскакать въ оранжерейныя окна, въ С. Клу, что было для этихъ господъ нѣсколько затруднительно, благодаря ихъ длиннымъ плащамъ.
Кромвеллъ, этотъ старѣйшій изъ Бонапартовъ, сдѣлавъ свое 18-е Брюмера, не встрѣтилъ другаго сопротивленія, кромѣ нѣсколькихъ проклятій Мильтона и Лудлоу, и имѣлъ право произнести свою грубо-гигантскую фразу: я положилъ короля въ свой мѣшокъ и парламентъ въ свой карманъ.
Нужно восходить до римскаго сената, чтобъ найдти настоящія курульныя кресла.
Законодательное собраніе, повторимъ, къ его чести, держало себя хорошо на краю пропасти -- это будетъ ему зачтено исторіей. Послѣ столькихъ предательствъ, можно было опасаться, что это собраніе предастъ и себя. Законодательное собраніе -- по неволѣ приходится напомнить это -- дѣлало ошибку за ошибкой; роялистское большинство недостойно преслѣдовало республиканское меньшинство, твердо исполнявшее свою обязанность и обличавшее его передъ народомъ. Это собраніе долго находилось въ сообщничествѣ и сожительствѣ съ преступнымъ человѣкомъ, задушившимъ его наконецъ, какъ воръ душитъ свою наложницу въ ея постелѣ. Но какъ бы то ни было, паденіе этого роковаго собранія не сопровождалось позоромъ, какъ на это разсчитывалъ Бонапартъ. Оно не выказало трусости.
Причина этого заключалась въ томъ, что оно обязано было своимъ происхожденіемъ всеобщей подачѣ голосовъ. Въ послѣдній часъ свой, оно почувствовало, что эта всеобщая подача голосовъ, породившая его и которую оно хотѣло убить, сообщаетъ ему силу.
Законодательное собраніе -- какая бы отвѣтственность ни падала на него -- быть можетъ избѣгнетъ, въ будущемъ, строгаго осужденія, котораго оно заслуживало бы.
Благодаря всеобщей подачѣ голосовъ, которой оно измѣнило и которая дала ему въ послѣднюю минуту и вѣру, и силу; благодаря лѣвой, которую оно тѣснило, преслѣдовало, оскорбляло, оклеветало и которая озарила его блескомъ своего героизма, это немощное собраніе умерло великой смертью.