Вино и смерть
Великолепный зал в палаццо Негрони. Направо решетчатая дверь. В глубине большая, очень широкая двустворчатая дверь. Посреди зала – роскошно накрытый стол во вкусе шестнадцатого века. Кругом снуют маленькие черные пажи, одетые в золотую парчу. Когда занавес поднимается, за столом сидят четырнадцать человек: Джеппо, Маффио, Асканио, Олоферно, Апостоло, Дженнаро, Губетта и семь молодых женщин, красивых и одетых очень нарядно. Молодые люди пьют и едят или громко хохочут, разговаривая со своими соседками, – за исключением Дженнаро, который молчит и, по-видимому, задумался.
Явление первое
Джеппо, Маффио, Асканио, Олоферно, дон Апостоло, Губетта, Дженнаро, женщины, пажи.
Олоферно (со стаканом в руке). Да здравствует херес, славное винцо! Херес де ла Фронтера – райский город.
Маффио (тоже со стаканом в руке). Это вино получше ваших историй, Джеппо.
Асканио. У Джеппо, когда он выпьет, страсть рассказывать истории.
Дон Апостоло. На днях – в Венеции, у достославного дожа Барбариго, нынче – в Ферраре, у божественной княгини Негрони.
Джеппо. Но тогда это была страшная история, а сегодня – веселая.
Маффио. Веселая, Джеппо? О том, как дон Силичео, тридцатилетний красавец, кавалер, проигравший в карты все свое состояние, женился на богатейшей маркизе Кальпурнии, которой от роду сорок восемь лет. Клянусь Вакхом – да что же тут, по-вашему, веселого?
Губетта. Грустная и довольно обычная история. Разорившийся мужчина женится на разрушающейся даме. Такое мы видим каждый день. (Принимается за еду.)
Время от времени некоторые из гостей встают из-за стола и выходят на авансцену, где разговаривают; пиршество тем временем продолжается.
Княгиня Негрони (указывая Маффио на Дженнаро). Граф Орсини! Друг ваш, кажется, что-то очень грустен.
Маффио. Он всегда такой, синьора. Простите, что я его привел, хоть вы и не удостоили его приглашения. Мы с ним братья по оружию. Он спас мне жизнь при осаде Римини, а я при взятии моста в Виченце принял на себя удар шпаги, который ему предназначался. Мы не разлучаемся никогда. Мы всегда вместе. Один цыган предсказал нам, что мы умрем в один и тот же день.
Княгиня Негрони (смеясь). А сказал он вам – утром это будет или вечером?
Маффио. Он нам сказал, что это будет утром.
Княгиня Негрони (смеясь еще громче). Ваш цыган сам не знал, что говорит. И вы очень любите этого юношу?
Маффио. Так, как только может мужчина любить мужчину.
Княгиня Негрони. Ну что же, вы наполняете друг другу жизнь. Вы счастливы.
Маффио. Дружба, синьора, не заполняет всего сердца.
Княгиня Негрони. Боже мой! А что же заполняет все сердце?
Маффио. Любовь.
Княгиня Негрони. У вас все любовь на языке.
Маффио. А у вас она во взгляде.
Княгиня Негрони. Какой вы чудак!
Маффио. Какая вы красавица! (Берет ее за талию.)
Княгиня Негрони. Граф Орсини, оставьте меня!
Маффио. Дайте поцеловать руку.
Княгиня Негрони. Нет! (Ускользает от него.)
Губетта (подходит к Маффио). Ваши дела с княгиней, кажется, неплохи?
Маффио. Она мне говорит одно только «нет».
Губетта. В устах женщины слово «нет» – это старший брат слову «да».
Джеппо (подходит к Маффио). Как тебе нравится княгиня?
Маффио. Божественна. Между нами говоря, она начинает сильно царапать мое сердце.
Джеппо. А ее ужин?
Маффио. Настоящий пир.
Джеппо. Княгиня – вдова.
Маффио. Это и видно по ее веселости.
Джеппо. Надеюсь, ты больше не остерегаешься ее угощения?
Маффио. Ну что тут говорить! Я был безумец.
Джеппо (Губетте). Вы просто не поверите, синьор Бельверана, – ведь Маффио боялся идти на ужин к княгине.
Губетта. Боялся? Да отчего же?
Джеппо. Оттого, что дворец Негрони примыкает к дворцу Борджа.
Губетта. К черту этих Борджа! Давайте пить!
Джеппо (тихо, к Маффио). Люблю этого Бельверану за то, что он не любит Борджа.
Маффио (тихо). Да, правда, он не пропустит случая, чтобы послать их к черту, и делает это с исключительным изяществом. И все-таки, милый мой Джеппо…
Джеппо. Ну что?
Маффио. Я с самого начала ужина наблюдаю за этим испанцем. Он пил до сих пор только воду.
Джеппо. Опять тебя, добрый мой Маффио, одолевают подозрения! Ты что-то скучен во хмелю.
Маффио. Может, ты и прав. Я безумец.
Губетта (возвращаясь и оглядывая Маффио с ног до головы). Знаете ли, синьор Маффио, вы скроены так, что проживете до девяноста лет, и очень похожи на деда моего – он дожил как раз до такого возраста, а звали его, так же как и меня, дон Хиль-Басилио-Фернан-Иренео-Фелипе-Фраско-Фраскито граф де Бельверана.
Джеппо (тихо, к Маффио). Надеюсь, ты больше не сомневаешься в его испанском происхождении? Ему при крещении дали по меньшей мере двадцать имен. – Просто целый каталог, синьор Бельверана!
Губетта. Увы! Наши родители привыкли давать нам больше имен при крещении, чем червонцев при женитьбе. Но чего это они там смеются? (В сторону) Надо все-таки создать предлог, чтобы дамы могли удалиться. Как быть? (Снова садится за стол.)
Олоферно (пьет). Господа! Клянусь Геркулесом, я никогда не проводил более прелестного вечера. Сударыни, отведайте этого вина. Оно нежнее, чем лакрима-кристи, и еще огненнее кипрского. Это, синьоры, сиракузское вино.
Губетта (ест). Олоферно, как видно, пьян.
Олоферно. Сударыни, я не могу не прочесть стихотворения, которое только что сочинил. Я бы хотел быть поэтом более одаренным, чтобы прославить столь великолепный пир.
Губетта. А я бы хотел быть более богатым, чем мне выпало на долю, и самому задавать друзьям такие пиры.
Олоферно. Нет ничего сладостнее, как воспевать красавицу и добрый ужин.
Губетта. Еще сладостнее обнимать первую и вкушать второй.
Олоферно. Да, я бы хотел быть поэтом. Я хотел бы вознестись к небесам. Я хотел бы иметь крылья…
Губетта. Фазана, что на моей тарелке.
Олоферно. Я все-таки прочитаю вам мой сонет.
Губетта. К черту сонет, синьор маркиз Олоферно Вителлоццо! Разрешаю вам не читать его. Давайте пить!
Олоферно. Вы мне разрешаете не читать мой сонет?
Губетта. Как разрешаю собакам не кусать меня, папе – не благословлять меня, а прохожим – не швырять в меня камнями.
Олоферно. Черт! Да вы, кажется, оскорбляете меня, мой маленький испанец.
Губетта. Я вас не оскорбляю, итальянский верзила. Я отказываюсь уделить внимание вашему сонету. Всего только. Мое горло больше жаждет кипрского вина, чем уши – поэзии.
Олоферно. Так я ваши уши, потрепанный кастилец, прибью гвоздями к пяткам.
Губетта. Вы редкостный олух! Фу! Видал ли кто такого невежу? Упился сиракузским вином, а ведет себя так, словно охмелел от пива!
Олоферно. Да знаете ли, я вас разрежу на четыре части, черт побери!
Губетта (разрезывая фазана). Не могу вам ответить такой же любезностью. Я не разрезываю такой грубой дичи, как вы. Сударыни, не угодно ли фазана?
Олоферно (хватая нож). К дьяволу! Да я распорю брюхо этому мерзавцу, будь он даже знатнее самого императора!
Дамы (вставая из-за стола). Боже! Они сейчас будут драться!
Мужчины. Олоферно, успокойся!
Они обезоруживают Олоферно, который хотел броситься на Губетту. В это время дамы исчезают в боковую дверь.
Олоферно (вырываясь). Нечистая сила!
Губетта. Вы так часто призываете дьявола, любезный мой поэт, что обратили в бегство наших дам. Уж как вы неловки!
Джеппо. Что верно, то верно. Куда это они исчезли?
Маффио. Они испугались. Нож блеснет – женщина и улизнет.
Асканио. Ничего, они вернутся.
Олоферно (угрожая Губетте). Завтра я тебя найду, чертов графчик!
Губетта. Завтра – сколько вам будет угодно!
Олоферно, шатаясь, в досаде садится на свое место. Губетта хохочет.
Вот дурак-то! Отпугнул самых красивых женщин Феррары – и чем же? Ножом, обернутым в сонет! Разъярился из-за каких-то стихов! У него и впрямь крылья. Это не человек, а гусь. Он, верно, и спит-то как на насесте, этот Олоферно!
Джеппо. Ну довольно, синьоры, успокойтесь. А завтра утром, клянусь Юпитером, вы со всей учтивостью можете перерезать друг другу горло. По крайней мере вы, как подобает дворянам, будете драться на шпагах – не на ножах.
Асканио. А кстати, куда мы девали наши шпаги?
Дон Апостоло. Вы забыли, что у нас их отобрали в передней.
Губетта. Предосторожность была кстати, а то мы подрались бы при дамах и заставили бы покраснеть самих голландцев, хмелеющих от табака.
Дженнаро. Предосторожность весьма кстати – что и говорить!
Маффио. Черт возьми! Вот, брат Дженнаро, первое слово, которое ты вымолвил с начала ужина. Ты совсем не пьешь! Уж не мечтаешь ли о Лукреции Борджа? У тебя, Дженнаро, с ней, наверно, роман? Не отнекивайся!
Дженнаро. Налей мне вина, Маффио! Друзей я не бросаю ни в бою, ни за столом.
Черный паж (с двумя графинами в руках). Синьоры, какого прикажете вина – кипрского или сиракузского?
Маффио. Сиракузского. Оно лучше.
Черный паж наливает всем.
Джеппо. Чума на этого Олоферно! Что же, наши дамы не вернутся? (Подходит к одной двери, потом к другой.) Обе двери заперты снаружи, синьоры!
Маффио. Уж не испугались ли теперь и вы, Джеппо? Они просто не хотят, чтобы мы погнались за ними. Вполне понятно.
Дженнаро. Выпьем же, господа.
Чокаются.
Маффио. Твое здоровье, Дженнаро! И скорей бы тебе найти твою мать!
Дженнаро. Да услышит тебя бог!
Все пьют, за исключением Губетты, который незаметно выплескивает вино на пол.
Маффио (тихо, к Джеппо). На этот раз, Джеппо, я точно видел.
Джеппо (тихо). Что видел? Маффио. Испанец не выпил. Джеппо. Так что же?
Маффио. Он выплеснул вино на пол.
Джеппо. Он пьян, да и ты тоже.
Маффио. Может статься.
Губетта. Теперь – застольную песню, синьоры! Я спою вам песню получше, чем сонет маркиза Олоферно. Клянусь добрым старым черепом моего отца, что не я сложил эту песню, ведь я не поэт и не так утончен, чтобы заставить две рифмы стукаться клювами. Вот моя песенка. Она обращена к его милости святому Петру, достославному привратнику рая, и в основе имеет ту глубокую мысль, что небо принадлежит тем, кто пьет.
Джеппо (тихо, к Маффио). Он не только пьян, он к тому же и пьяница.
Все (за исключением Дженнаро). Песню, песню!
Губетта (поет).
Апостол Петр, открой врата
Пьянчуге, чья душа чиста,
А громогласные уста
Готовы гаркнуть: Domine! [28]
Все (хором, за исключением Дженнаро).
Gloria, Domine! [29]
Губетта (поет).
Он пьет весь день, весь день поет
И отрастил такой живот,
Что трудновато в райский вход
Пролезть такой хоромине.
Все (хором, за исключением Дженнаро).
Gloria, Domine!
Чокаются и хохочут во все горло. Внезапно раздается отдаленное заунывное пение.
Голоса за сценой. Sanctum et terribile nomen eius. Initium sapientiae timor Domini.[30]
Джеппо (смеется еще громче). Послушайте, синьоры! Мы тут поем застольную песню, а эхо – клянусь Вакхом! – служит нам вечерню.
Все. Послушаем.
Голоса за сценой (несколько ближе). Nisi Dominus custodierit civitatem, frustro vigilat qui custodit earn.[31]
Все разражаются хохотом.
Джеппо. Настоящее церковное пение.
Маффио. Проходит, верно, погребальная процессия.
Дженнаро. В полночь-то! Больно поздно.
Джеппо. Ну продолжайте, синьор Бельверана.
Голоса за сценой (все более приближаясь). Oculos habent, et non videbunt. Nares habent, et non odorabunt. Aures habent, et non audient.[32]
Все хохочут еще громче.
Джеппо. И горланы же они, эти монахи!
Маффио. Смотри-ка, Дженнаро. Огонь в светильниках гаснет. Мы вот-вот очутимся в темноте.
Свет в самом деле тускнеет, как будто в светильниках не хватает масла.
Голоса за сценой (еще ближе). Manus habent, et non palpabunt, pedes habent, et non ambulabunt, non clamabunt in gutture suo.[33]
Дженнаро. Мне кажется, голоса все ближе.
Джеппо. По-моему, процессия проходит сейчас под нашими окнами.
Маффио. Это заупокойные молитвы.
Асканио. Какие-то похороны.
Джеппо. Выпьем за здоровье того, кого хоронят.
Губетта. А может быть, их несколько – почем вы знаете?
Джеппо. Ну так за здоровье всех!
Апостоло (Губетте). Браво! – А мы продолжим наш разговор со святым Петром.
Губетта. Выражайтесь вежливее. Надо говорить: с его милостью достойным и преславным стражем райских врат. (Поет.)
Раз всякий праведник – румян,
То небеса для тех, кто пьян,
Кто пел всю жизнь, подняв стакан,
И хоть бы раз охрип.
Все
И хоть бы раз охрип.
Губетта
И если райская страна,
Как островок, вознесена
Из волн испанского вина,
Петр, обрати нас в рыб!
Все (чокаясь, с громким смехом).
Петр, обрати нас в рыб! [34]
Большая дверь в глубине сцены медленно раскрывается во всю ширину. За нею виден обширный зал, обитый черным, освещенный несколькими факелами, на задней стене большой серебряный крест. Длинная вереница монахов в черном и белом, с опущенными на лица капюшонами, в отверстиях которых видны только глаза, с факелами в руках входит в среднюю дверь; монахи поют громкими голосами:
De profundis clamavi ad te, Domine! [35]
Затем они молча становятся по обе стороны зала и застывают в неподвижности, как изваяния; молодые люди с изумлением смотрят на них.
Маффио. Что все это значит?
Джеппо (принуждая себя смеяться). Это все шутка. Готов биться об заклад, ставлю моего коня против поросенка и мое имя Ливеретто против имени Борджа, что это наши очаровательные графини; они нарядились на этот лад, чтобы испытать наше мужество, и если приподнять наугад любой из этих капюшонов, под ним окажется свежее и лукавое личико красотки. Вот посмотрите. (Смеясь, поднимает один из капюшонов и застывает в ужасе, увидев под ним мертвенно бледное лицо монаха, продолжающего стоять в полной неподвижности, с опущенными глазами, с факелом в руках. Опускает капюшон и отступает.) Это становится странно!
Маффио. Не знаю, отчего это кровь стынет у меня в жилах.
Монахи (поют оглушительно громко). Conquassabit capita in terra multorum![36]
Джеппо. Какая ужасная западня! Шпаги! Наши шпаги! Да что это такое, синьоры? Мы здесь в гостях у дьявола!
Явление второе
Те же и донна Лукреция.
Донна Лукреция (одетая в черное, внезапно появляется на пороге двери). Вы в гостях у меня!
Все (за исключением Дженнаро, который смотрит на все происходящее из угла зала, где донна Лукреция его не замечает). Лукреция Борджа!
Донна Лукреция. Несколько дней тому назад вы все произносили это имя с торжеством злорадства. Сейчас вы произносите его с ужасом. Да, да, глядите на меня глазами, остановившимися от страха. Это я, я, синьоры. Я пришла сообщить вам новость, сказать, что все вы, синьоры, отравлены и что каждому из вас осталось жить не больше часу. Не шевелитесь. В зале рядом – солдаты, вооруженные копьями. Теперь моя очередь, моя – возвысить голос и раздавить вам голову каблуком. Джеппо Ливеретто, отправляйся к своему дяде Вителли, которого я приказала заколоть в подземельях Ватикана! Асканио Петруччи, спеши к своему двоюродному брату Пандольфо, которого я убила, чтобы похитить его город! Олоферно Вителлоццо, тебя ждет твой дядя – знаешь, Яго д'Аппиани, которого я отравила на пиру! Маффио Орсини, поговори-ка на том свете обо мне с братом твоим де Гравина, которого я велела задушить, пока он спал! Апостоло Газелла, я, говоришь ты, обезглавила твоего отца Франческо Газелла, зарезала твоего кузена Альфонсо Арагонского? – так отправляйся к ним! Вы задали мне бал в Венеции, я плачу вам ужином в Ферраре. Праздник за праздник, синьоры!
Джеппо. Какое пробуждение, Маффио!
Маффио. Подумаем о боге.
Донна Лукреция. А, юные мои знакомцы с венецианского карнавала, вы этого не ждали? Ей-богу, мне кажется, что я отомстила за себя. Что скажете, синьоры? Кто здесь знает толк в делах мести? Для женщины как будто недурно, – а, как находите? (Монахам) Отцы мои, уведите этих господ в соседний зал, где все приготовлено, исповедуйте их и воспользуйтесь немногими оставшимися минутами, чтобы спасти то, что в каждом из них еще может быть спасено. Синьоры, пусть те из вас, у кого есть души, не пренебрегают этим. Души ваши будут в хороших руках. Эти достойные отцы – монахи капеллы святого Сикста,[37] и наш святой отец дозволил им помогать мне в случаях, подобных нынешнему. И если я позаботилась о ваших душах, то позаботилась и о ваших телах. Вот, глядите. (Монахам, стоящим у двери) Посторонитесь немного, отцы мои, – пусть эти синьоры посмотрят.
Монахи расступаются; за дверью видны пять поставленных в ряд гробов, обитых черным сукном.
Счетом ровно пять – столько, сколько вас. Ах, молодые люди, вы раздираете душу несчастной женщине и думаете, что она вам не отомстит! Вот, Джеппо, твой гроб; вот, Маффио, твой; Олоферно, Апостоло, Асканио, вот ваши гробы!
Дженнаро (которого она до сих пор не видела, делает шаг вперед). Нужен, синьора, шестой гроб!
Донна Лукреция. О небо! Дженнаро!
Дженнаро. Он самый.
Донна Лукреция. Пусть все выйдут. Оставьте нас. – Губетта, что бы здесь ни произошло, что бы ты ни услыхал, – пусть никто не входит сюда!
Губетта. Слушаю.
Монахи медленно и торжественно уходят, уводя с собой Маффио, Джеппо, Асканио, Апостоло, Олоферно; молодые люди в полном смятении и шатаются.
Явление третье
Дженнаро, донна Лукреция.
Зал освещают лишь несколько догорающих светильников. Двери снова заперты. Донна Лукреция и Дженнаро, оставшись одни, несколько мгновений смотрят в молчании друг на друга, словно не зная, с чего начать.
Донна Лукреция (про себя). Это Дженнаро!
Монахи (за сценой). Nisi Dominus aedificaverit domum, in vanum laborant qui aedificant eam.[38]
Донна Лукреция. Опять вы, Дженнаро! Всегда вы, какой бы удар я ни наносила! Боже правый! Как вы оказались тут?
Дженнаро. Я обо всем подозревал.
Донна Лукреция. Вы еще раз отравлены. Вы умрете!
Дженнаро. Да, если захочу. – У меня есть противоядие.
Донна Лукреция. Ах, да! Слава богу!
Дженнаро. Одно слово, синьора. Вы сведущи в таких вещах. Достаточно ли в склянке жидкости, чтобы спасти этих дворян, которых ваши монахи повели в склеп?
Донна Лукреция (смотрит на склянку). Тут едва хватит для вас одного, Дженнаро.
Дженнаро. Вы не можете достать сейчас же другую склянку?
Донна Лукреция. Я отдала вам все, что у меня было.
Дженнаро. Хорошо.
Донна Лукреция. Что вы делаете, Дженнаро? Поторопитесь. Не шутите такими страшными вещами. Чем скорее выпить противоядие, тем лучше. Пейте же, ради неба! Боже мой! Как вы были неосторожны! Спасайте вашу жизнь! Вы отсюда выйдете через потайную дверь, которую знаю я. Все еще можно поправить. Сейчас ночь. Лошадей подадут немедленно. Утром вы будете уже далеко от Феррары. Ведь правда – ужасные творятся в ней дела? Пейте же – и в дорогу. Вам надо жить! Вас надо спасти!
Дженнаро (берет со стола нож). Речь о том, что вам придется умереть, синьора!
Донна Лукреция. Как! Что вы сказали?
Дженнаро. Я говорю, что вы предательски отравили пятерых благородных юношей, моих друзей, – да, клянусь небом, лучших моих друзей, и в их числе Маффио Орсини, моего брата по оружию, который спас мне жизнь в Виченце и чьи обиды – мои обиды, чья месть – моя месть. Я говорю, что вы совершили гнусное дело, что я должен отомстить за Маффио и за остальных и что вы умрете!
Донна Лукреция. О благое небо!
Дженнаро. Молитесь, синьора, и покороче. Я отравлен. Мне ждать нельзя.
Донна Лукреция. Нет, этому не быть! Чтобы Дженнаро меня убил! Да разве это возможно?
Дженнаро. Это чистейшая правда, синьора, и, клянусь, на вашем месте я упал бы на колени и молча бы стал молиться богу. – Вот, можно стать у этого кресла.
Донна Лукреция. Нет, говорю вам, что это невозможно. Нет, какие бы страшные мысли ни приходили мне в голову, такая мысль никогда не являлась мне. – Что это! Что это! Вы на меня подымаете нож? Постойте, Дженнаро! Мне нужно вам что-то сказать!
Дженнаро. Говорите скорей.
Донна Лукреция. Брось этот нож, несчастный! Говорю тебе, брось! Если бы ты знал… – Дженнаро! Знаешь, кто ты? Знаешь, кто я? Тебе и не ведомо, как я близка тебе! Сказать ли ему все? В наших жилах, Дженнаро, одна и та же кровь! Твоим отцом был Джованни Борджа, герцог Гандиа!
Дженнаро. Ваш брат! Так вы сестра моего отца? Ах, синьора!
Донна Лукреция (в сторону). Сестра его отца!
Дженнаро. Ах, так я ваш племянник? Так это мою мать, бедную герцогиню Гандиа, все эти Борджа сделали такой несчастной? Синьора Лукреция, моя мать в своих письмах говорит мне о вас. Вы из тех бесчеловечных родственников, о которых она с ужасом пишет мне: они убили моего отца, а ее жизнь наполнили слезами и кровью. Так, значит, теперь я должен отомстить вам и за отца! Должен спасти от вас мою мать! Вы мне тетка! Вы мне тетка! Я из рода Борджа! О, я с ума схожу! – Слушайте, Лукреция Борджа, вы немало пожили и за вами столько злодеяний, что вы, наверно, стали ненавистны и отвратительны себе самой. Вы, без сомнения, устали жить – не правда ли? Ну так надо кончать. В таких семействах, как наше, где преступления творятся из рода в род, переходят, вместе с именем, от отца к сыну, роковой круг замыкается убийством, по большей части – убийством семейным, последним преступлением, которое смывает все предыдущие. Человека благородного никогда не осудят за то, что он отрубит дурную ветвь от семейного древа. Испанец Мударра убил дядю своего Родриго де Лару,[39] который сделал меньше зла, чем вы. И этот испанец заслужил всеобщую хвалу за то, что убил своего дядю, – слышите ли, тетушка! Ну, довольно об этом говорить! Поручите душу вашу богу, если вы верите в бога и в бессмертие вашей души!
Донна Лукреция. Дженнаро, пожалей хоть себя! Ты еще невинен! Не совершай этого преступления!
Дженнаро. Преступления! О, мысли мои путаются и мешаются! Разве я совершу преступление? Но пусть это и будет преступление – ведь на то я и сам Борджа, клянусь дьяволом! На колени, тетушка, на колени!
Донна Лукреция. Неужели ты и думаешь то, что говоришь, Дженнаро? Так ты платишь мне за любовь?
Дженнаро. Любовь!..
Донна Лукреция. Это невозможно. Я хочу тебя спасти от тебя самого. Я позову. Я буду кричать.
Дженнаро. Вы не откроете эту дверь. Вы не сделаете и шагу. А ваши крики вас не могут спасти. Ведь сами вы только что распорядились никого сюда не пускать, что бы тут ни случилось, что бы ни пришлось услышать там, снаружи.
Донна Лукреция. Но то, что вы делаете, Дженнаро, – это же низко! Убить женщину, беззащитную женщину! О, в душе у вас больше благородства! Послушай, если хочешь, убей меня после; я жизнью не дорожу, но грудь моя разрывается от тоски – так ты жесток был со мной все время. Ты молод, дитя, а молодость всегда слишком строга. О, если мне надо умереть, я не хочу умереть от твоей руки. Пойми, это невозможно, чтобы я умерла от твоей руки. Ты и сам не знаешь, как это было бы ужасно. Да к тому же, Дженнаро, час мой не настал еще. Правда, я совершила много злых деяний, я великая преступница, но потому, что я великая преступница, надо мне дать время раскаяться и исповедаться. Это необходимо, Дженнаро, слышишь?
Дженнаро. Вы моя тетка. Вы сестра моего отца. Что вы сделали с моей матерью, синьора Лукреция Борджа?
Донна Лукреция. Постой, постой! Ах, боже мой, я не могу всего сказать. Да если бы я и сказала все, твой ужас, твое отвращение ко мне возросли бы вдвое! Послушай меня еще минуту. О, если бы ты дал мне покаяться у твоих ног! Ведь ты пощадишь меня, правда? Что же, хочешь, я пойду в монахини? Хочешь, я затворюсь в монастыре? Скажи! Слушай, если бы тебе сказали: «Эта несчастная срезала себе волосы, она спит на золе, она собственными руками роет себе могилу, она день и ночь молится богу, и не за себя, хотя она очень в этом нуждается, – а за тебя, которому это вовсе не надобно, и все это она делает только для того, чтобы ты когда-нибудь взглянул на нее с жалостью, чтобы ты уронил слезу на живые раны ее сердца и души, чтобы ты ей больше не говорил, как сейчас, голосом более грозным, чем труба страшного суда: „Вы Лукреция Борджа!“… Если бы тебе все это рассказали, неужели у тебя хватило бы твердости оттолкнуть ее? О, пощади! Не убивай меня, мой Дженнаро! Будем жить оба, ты – чтобы простить меня до конца, я – чтобы до конца раскаяться! Пожалей меня хоть немного! Зачем такая беспощадность к несчастной женщине, которой нужно только немного жалости! – Немного жалости! Пощади мою жизнь! И знаешь ли, мой Дженнаро, – я говорю это ради тебя, – то, что ты хочешь сделать, было бы низко, то было бы отвратительное злодеяние, убийство! Мужчине – убить женщину! Мужчине, который сильнее, чем она! О нет, ты не сделаешь этого, не сделаешь!
Дженнаро (потрясенный). Синьора…
Донна Лукреция. О! Я вижу, ты пощадишь меня! Я прочла это в твоих глазах. О, дай мне поплакать у твоих ног!
Голос за сценой. Дженнаро!
Дженнаро. Кто зовет меня?
Голос. Брат мой Дженнаро!
Дженнаро. Это Маффио!
Голос. Дженнаро! Я умираю! Отомсти за меня.
Дженнаро (снова занося нож). Довольно. Я больше ничего не слушаю. Поймите, синьора, вам придется умереть!
Донна Лукреция (отбиваясь и хватая его за руку). Пощади! Пощади! Лишь одно еще слово!
Дженнаро. Нет!
Донна Лукреция. Прости меня! Выслушай меня!
Дженнаро. Нет!
Донна Лукреция. Ради самого неба!
Дженнаро. Нет! (Наносит ей удар.)
Донна Лукреция. А!.. Ты убил меня! Дженнаро, я твоя мать!