Супружеская чета
Часть первая
Зала в герцогском дворце в Ферраре. Обои тисненой кожи с золотыми узорами. Великолепная мебель в итальянском вкусе конца XV века. Герцогское кресло красного бархата с вышитым гербом дома Эсте. Сбоку стол, крытый красным бархатом. В глубине большая дверь. Справа – маленькая дверь. Налево – другая малая дверь, замаскированная под обои. За этой дверью видно начало винтовой лестницы, уходящей под пол и освещенной длинным и узким решетчатым окном.
Явление первое
Дон Альфонсо в великолепном наряде, выдержанном в цветах дома Эсте. Рустигелло в костюме тех же цветов, но более скромном.
Рустигелло. Ваши приказания уже исполнены, ваша светлость. Что прикажете еще?
Дон Альфонсо. Возьми этот ключ. Ступай в галерею Нумы. Там сосчитаешь все резные рамы, начиная с фигуры, что стоит у двери и изображает Геркулеса, сына Юпитера, одного из моих предков.[25] Как дойдешь до двадцать третьей рамы, увидишь маленькое отверстие, скрытое в пасти позолоченного дракона, а это – миланский дракон. Рама эта сделана по желанию Людовика Моро. Вставь ключ в это отверстие. Рама повернется на петлях, как дверь. В потайном шкафу ты увидишь хрустальный поднос и на нем два графина – золотой и серебряный, и еще две эмалевые чаши. В серебряном графине – чистая вода. В золотом графине – вино, особым образом приготовленное. Ты, Рустигелло, ничего не переставляя на подносе, принесешь все это в соседнюю комнату, и ежели ты слышал, как у людей зубы стучали от страха, когда они рассказывали про знаменитый яд Борджа, порошок белый и блестящий, словно мрамор Каррары, и способный превратить роморантенское вино в сиракузское, ты, конечно, не дотронешься до золотого графина.
Рустигелло. Можно мне идти, ваша светлость?
Дон Альфонсо. Погоди. Потом ты возьмешь твою лучшую шпагу и станешь за этой дверью так, чтобы слышать все, что тут будет говориться, и войти по первому же знаку – я позвоню в серебряный колокольчик, а ты знаешь его звук. (Показывает на колокольчик, стоящий на столе.) Если я просто позову: «Рустигелло!», ты придешь с подносом. Если я подам знак колокольчиком, ты войдешь со шпагой.
Рустигелло. Будет исполнено, ваша светлость.
Дон Альфонсо. Ты заранее обнажишь шпагу, чтобы потом не терять времени – вытаскивать ее из ножен.
Рустигелло. Слушаюсь.
Дон Альфонсо. Возьми, Рустигелло, две шпаги. Одна может сломаться.
Рустигелло уходит через малую дверь. В среднюю дверь входит слуга.
Слуга. Ее светлость желает говорить с вашей светлостью.
Дон Альфонсо. Пусть войдет.
Явление второе
Дон Альфонсо, донна Лукреция.
Донна Лукреция (входит стремительно). Синьор, это же недостойно, возмутительно, гнусно. Кто-то из ваших подданных – знаете ли вы об этом, дон Альфонсо? – обезобразил имя вашей супруги под ее родовым гербом. И где же? – На фасаде вашего собственного дворца. Это сделали среди бела дня, открыто! Кто это сделал? Не знаю, но это и дерзость и безумие. Мое имя обесчещено, и жители вашей Феррары – этот самый гнусный во всей Италии народ – теперь издеваются над моим гербом, столпившись у дворца, как у позорного столба. Неужели вы думаете, дон Альфонсо, что я с этим примирюсь и не предпочту умереть от одного удара кинжала, чем тысячи раз умирать от отравленных стрел насмешки и острословия? Право же, синьор, странно со мной обращаются в ваших феррарских владениях! Мне это начинает надоедать, а вы, на мой взгляд, что-то слишком уж приветливы и спокойны в то самое время, как доброе имя вашей супруги по всему городу забрызгивают грязью, как его нещадно терзают оскорбления и клевета. Я хочу полнейшего удовлетворения, синьор герцог, предупреждаю вас. Придется вам снарядить суд. То, что случилось, не пустяк, уверяю вас. Или вы, чего доброго, думаете, что я ничьим уважением не дорожу и что муж мой не обязан защищать меня? Нет, нет, ваша светлость, кто женится, тот и охраняет, кто дает руку, тот и поддерживает. Я на это рассчитываю. Каждый день приносит мне новые оскорбления, а вас, как я вижу, это нисколько не волнует. Или грязь, которой обливают меня, не обрызгивает и вас, дон Альфонсо? Ну, ради бога, рассердитесь хоть немножко – посмотреть бы мне раз в жизни, как вы негодуете из-за меня! Вы говорите иногда, что в меня влюблены? Так пусть вам будет дорога моя честь. Вы ревнуете? Будьте ревнивы и к моему доброму имени! Если я моим приданым удвоила ваши владения, если я принесла вам не только золотую розу и благословение святого отца, но и нечто большее – Сьену, Римини, Чезену, Сполето и Пьомбино, больше городов, чем у вас было замков, и больше герцогств, чем у вас было баронств, – если я сделала вас самым могущественным властелином в Италии, так это, синьор, вовсе не основание, чтобы вы позволяли вашему народу издеваться надо мной, глумиться и оскорблять, чтобы вы перед лицом всей Европы позволяли вашей Ферраре пальцем показывать на вашу жену, всеми презираемую, поставленную ниже, чем какая-нибудь служанка ваших конюхов или их слуг! Это, повторяю я, не основание для того, чтобы ваши подданные всякий раз, как я прохожу среди них, непременно говорили: «Ах, эта женщина…» Так вот, объявляю вам, синьор, – я требую, чтобы преступление, совершенное сегодня, было раскрыто и строго наказано, – иначе я пожалуюсь папе, пожалуюсь герцогу Валантинуа, что стоит сейчас у Форли с войском в пятнадцать тысяч. Рассудите же, стоит ли вам взять на себя труд подняться с кресла.
Дон Альфонсо. Синьора, преступление, о котором вы говорите, мне известно.
Донна Лукреция. Как! Преступление вам известно, а преступник не открыт!
Дон Альфонсо. Преступник открыт.
Донна Лукреция. Хвала господу! Но если он открыт, каким же образом он не схвачен?
Дон Альфонсо. Он схвачен, синьора.
Донна Лукреция. Но если он схвачен, как же он еще не наказан?
Дон Альфонсо. Он еще будет наказан. Я хотел знать ваше мнение насчет наказания.
Донна Лукреция. Это вы правильно решили. Где он?
Дон Альфонсо. Здесь.
Донна Лукреция. Ах, здесь? Я хочу, чтобы наказание было примерным, – понимаете, синьор? Ведь это же оскорбление величества. За такие преступления отсекают голову, что замыслила их, и руку, что их исполнила! – Ах, так он здесь! Хочу на него посмотреть.
Дон Альфонсо. Это нетрудно. (Зовет) Батиста!
Входит слуга.
Донна Лукреция. Одно только слово, ваша светлость, пока еще не ввели преступника. Кто бы ни был этот человек, – пусть он ваш земляк или даже родственник, – дайте мне ваше слово, дон Альфонсо, слово герцога, носящего корону, что он не выйдет отсюда живым.
Дон Альфонсо. Даю вам это слово. Слышите, синьора, – я даю вам слово!
Донна Лукреция. Конечно, слышу. Очень хорошо. Привести его сюда. Я сама допрошу его! О боже мой! Что я сделала всем этим феррарцам, которые так преследуют меня?
Дон Альфонсо (слуге). Пусть введут преступника.
Дверь в глубине открывается. Появляется Дженнаро, безоружный, между двух стражей. В ту же минуту видно, как по лестнице налево, за дверью, скрытой под обоями, появляется Рустигелло; в руках у него поднос с двумя графинами – золотым и серебряным – и двумя кубками. Он ставит поднос на подоконник, вынимает шпагу и становится за дверью.
Явление третье
Те же и Дженнаро.
Донна Лукреция (в сторону). Дженнаро!
Дон Альфонсо (подходя к ней с улыбкой, шепотом). Разве вы его знаете?
Донна Лукреция (в сторону). Это Дженнаро! Боже, какой злой рок! (С тоскою смотрит на него.)
Дженнаро отворачивается.
Дженнаро. Ваша светлость, я простой солдат и со всей почтительностью позволю себе обратиться к вам с вопросом. По приказу вашей светлости меня схватили нынче утром в доме, где я остановился. Что вашей светлости угодно от меня?
Дон Альфонсо. Нынче утром, синьор капитан, против дома, в котором вы живете, было совершено преступление, состоящее в оскорблении величества. Имя возлюбленной супруги нашей и двоюродной сестры донны Лукреции Борджа наглым образом изуродовано на стене нашего герцогского дворца. Мы ищем виновника.
Донна Лукреция. Это не он! Тут ошибка, дон Альфонсо. Этот юноша ни при чем!
Дон Альфонсо. Откуда вам это известно?
Донна Лукреция. Я в том уверена. Этот юноша – из Венеции, а не житель Феррары. Таким образом…
Дон Альфонсо. Что же это доказывает?
Донна Лукреция. Дело это было сегодня утром, а мне известно, что утро он провел у некоей Фьямметты.
Дженнаро. Нет, синьора.
Дон Альфонсо. Вот видите, ваша светлость, вы плохо осведомлены. Дайте я сам его спрошу. Скажите, капитан Дженнаро, это вы совершили преступление?
Донна Лукреция (в полном смятении). Какая здесь духота! Просто задохнешься! Воздуха! Мне надо воздуха! (Идет к окну и, проходя мимо Дженнаро, быстро говорит ему шепотом.) Скажи, что это не ты!
Дон Альфонсо (в сторону). Она ему что-то шепнула.
Дженнаро. Дон Альфонсо, калабрийские рыбаки, воспитавшие меня и с самого детства купавшие в море, чтобы я рос сильным и смелым, внушили мне правило, следуя которому часто рискуешь жизнью, но честью – никогда: «Делай то, что говоришь; говори то, что делаешь». Герцог Альфонсо, я тот, кого вы ищете.
Дон Альфонсо (оборачиваясь к донне Лукреции). Я дал вам слово, синьора, слово герцога.
Донна Лукреция. Я должна сказать вам два слова наедине.
Герцог делает слуге и стражам знак – удалиться с арестованным в соседнюю комнату.
Явление четвертое
Донна Лукреция, дон Альфонсо.
Дон Альфонсо. Что вам угодно, синьора?
Донна Лукреция. Мне угодно, дон Альфонсо, чтобы этот юноша не погиб.
Дон Альфонсо. Всего несколько минут тому назад вы влетели сюда, как буря, в гневе и в слезах; вы жаловались мне на оскорбление, которое вам нанесли, вы с бранью, с криком требовали головы преступника, вы хотели получить от меня слово, что он не выйдет отсюда живым, и я вам честно дал свое герцогское слово, а теперь вы не хотите, чтобы он погиб! – Клянусь богом, это ново для меня.
Донна Лукреция. Я не хочу, синьор герцог, чтобы этот юноша погиб!
Дон Альфонсо. Синьора, люди моей породы и моего склада не имеют обыкновения оставлять свои обещания невыполненными. Я дал вам слово, – теперь мне надо отказываться от него? Я поклялся, что преступник умрет, и он умрет. Бог свидетель – вы можете выбрать для него род смерти.
Донна Лукреция (стараясь казаться веселой и нежной). Ах, дон Альфонсо, дон Альфонсо, мы, право же, занимаемся пустяками. Ну да, я совершенная сумасбродка, это так. Что поделаешь – меня избаловал отец. С детских лет все мои прихоти всегда исполнялись. Чего я хотела четверть часа тому назад, сейчас я этого больше не хочу. Вы же знаете, дон Альфонсо, что я всегда была такая! Ну сядьте же подле меня и поговорим нежно, искренно, как муж и жена, как два добрых друга.
Дон Альфонсо (тоже с подчеркнутой любезностью). Донна Лукреция, вы – дама моего сердца, и я безмерно счастлив, что вам хоть на миг захотелось видеть меня у ваших ног. (Садится рядом с нею.)
Донна Лукреция. Как хорошо, когда находишь общий язык! Да знаете ли вы, Альфонсо, что я люблю вас все так же, как в первый день нашего супружества, в тот день, когда вы так блистательно совершили свой въезд в Рим в сопровождении брата моего герцога Валантинуа и вашего брата кардинала Ипполито д'Эсте? Я стояла на балконе под лестницей собора святого Петра. Я и сейчас помню вашу великолепную лошадь всю в золоте, помню, какой царственный был у вас вид!
Дон Альфонсо. Вы сама, синьора, были так прекрасны, так лучезарны под сенью балдахина белой парчи.
Донна Лукреция. О синьор, не говорите обо мне, когда я говорю о вас. Не может быть сомнения, что все принцессы Европы завидуют моему замужеству – ведь во всем христианском мире нет такого рыцаря, как вы. И право, я люблю вас так, как любят в восемнадцать лет. Вы ведь знаете, что я вас люблю, Альфонсо? Надеюсь, вы в этом никогда не сомневаетесь? Пусть я порой бываю и холодной и рассеянной, но таков уж мой нрав, и не сердце тут виной. Послушайте, Альфонсо, если бы ваша светлость слегка журила меня за это, я бы могла быстро исправиться. Хорошо любить друг друга так, как любим мы! Дайте мне руку, поцелуйте меня, дон Альфонсо! И странно, право же, подумать, что такие люди, как вы и я, занимающие самый прекрасный в мире герцогский престол, любящие друг друга, готовы поссориться из-за какого-то жалкого венецианца – наемного капитана! Надо прогнать этого человека и больше о нем не говорить. Пусть отправляется, мошенник, куда хочет – верно, Альфонсо? Лев и львица не станут же сердиться на какую-то маленькую мошку. Да знаете ли вы, ваша светлость, что если бы корона герцога присуждалась в награду самому красивому из мужчин Феррары, она досталась бы только вам? – Давайте, я сама скажу от вашего имени Батисте, чтобы он как можно скорее распорядился прогнать этого Дженнаро из Феррары!
Дон Альфонсо. Не к спеху.
Донна Лукреция (с притворной веселостью). Мне больше не хотелось бы и думать об этом. Позвольте мне, синьор, кончить это дело так, как мне нравится.
Дон Альфонсо. Это дело кончится так, как найду нужным я.
Донна Лукреция. Но ведь у вас-то, мой Альфонсо, у вас же нет причины желать ему смерти.
Дон Альфонсо. А слово, которое я вам дал? Клятва государя – священна.
Донна Лукреция. Пусть это говорят народу. Но мы-то с вами, Альфонсо, знаем, что это такое. Святой отец обещал королю французскому, Карлу Восьмому, что сохранит жизнь Зизими, – тем не менее он умертвил этого Зизими. Герцог Валантинуа на честное слово остался заложником у того же самого простака Карла Восьмого, а как только представился случай, герцог Валантинуа бежал из французского лагеря. Вы сами дали обещание Петруччи вернуть им Сьену. Вы этого не сделали, да и не должны были делать. Да что! История государств полна таких случаев. Ни короли, ни народы и дня не могли бы прожить, если бы стали в точности исполнять обещания. Между нами говоря, Альфонсо, соблюдение клятвы необходимо лишь тогда, когда нет другого выхода.
Дон Альфонсо. Однакоже, донна Лукреция, клятва…
Донна Лукреция. Не приводите мне таких слабых доводов. Я не настолько глупа. Лучше скажите мне, мой дорогой Альфонсо, нет ли у вас особых причин гневаться на этого Дженнаро? Нет? Ну, так подарите мне его жизнь. Ведь вы же обещали мне предать его смерти. Не все ли вам равно, раз мне угодно его простить? Ведь оскорблена – я.
Дон Альфонсо. Именно потому, что он вас оскорбил, я и не хочу его щадить, любовь моя.
Донна Лукреция. Если вы меня любите, Альфонсо, вы не откажете. А если мне угодно показать пример милосердия? Так можно заслужить любовь вашего народа. Я хочу, чтобы ваш народ полюбил меня. Милосердие делает государя похожим на Иисуса Христа. Будем же, Альфонсо, милосердыми государями. В бедной Италии и без того довольно тиранов, начиная от папского барона-наместника и кончая папой – наместником бога. Кончим это, дорогой Альфонсо. Освободите этого Дженнаро. Пусть это прихоть; но прихоть женщины священна и возвышенна, когда она спасает голову человека.
Дон Альфонсо. Дорогая Лукреция, не могу.
Донна Лукреция. Не можете? Но почему же вы не можете сделать для меня такую малость, как подарить мне жизнь этого капитана?
Дон Альфонсо. Вы, любовь моя, спрашиваете – почему?
Донна Лукреция. Ну да – почему?
Дон Альфонсо. Потому, что этот капитан – ваш любовник.
Донна Лукреция. Боже!
Дон Альфонсо. Потому, что вы гонялись за ним в Венецию! Потому, что погнались бы за ним и в ад! Потому, что я следил за вами, когда вы его преследовали! Потому, что я видел, как вы, задыхаясь под маской, гонялись за ним, точно волчица за своей добычей! Потому, что вот тут, сейчас, вы пожирали его взглядом, полным слез и полным огня! Потому, что вы без всякого сомнения уже отдавались ему, синьора! Потому, что переполнилась мера позора, и мерзости, и разврата! И пора мне отомстить за мою поруганную честь так, чтобы вокруг моей постели кровь лилась рекой. Слышите, синьора?
Донна Лукреция. Дон Альфонсо…
Дон Альфонсо. Замолчите. Постарайтесь теперь лучше оберегать ваших любовников, Лукреция! У входа в вашу спальню ставьте какого хотите стража, но у выхода теперь будет привратник по моему выбору – палач!
Донна Лукреция. Ваша светлость, клянусь вам!
Дон Альфонсо. Не клянитесь. Клятвы – это для народа. Не приводите таких слабых доводов.
Донна Лукреция. Если бы вы только знали…
Дон Альфонсо. Довольно! Я ненавижу всю вашу ужасную семью, всех этих Борджа, и первую – вас, вас, которую я так безумно любил! В конце концов я это должен вам сказать – ведь это же позорное, неслыханное и удивительное дело, что в вашем и моем лице соединились дом Эсте, который стоит больше, чем дом Валуа или дом Тюдоров, – да, дом Эсте, – и семья Борджа, которая зовется даже не Борджа, а Ленцуоли, или Ленцолио, или еще бог знает как! Мне внушает ужас ваш брат Чезаре, у которого от природы кровавые пятна на лице, ваш брат Чезаре, который убил вашего брата Джованни! Мне внушает ужас ваша мать – эта Роза Ваноцца, старая испанская проститутка, которою теперь возмущается Рим, а раньше возмущался Валанс! А ваши самозванные племянники, эти герцоги Сермонетто и Непи, – хороши, право, герцоги, герцоги со вчерашнего дня, по милости украденных земель! Дайте мне кончить! Мне внушает ужас ваш отец, папа римский, у которого женщин – целый сераль, как у турецкого султана Баязета, ваш отец – этот антихрист, ваш отец, который отправляет на галеры людей достойных и прославленных, а кардиналами делает разбойников, – и когда смотришь на тех и других, одинаково одетых в красное, то невольно задаешь себе вопрос – не каторжники ли стали кардиналами, а кардиналы – каторжниками?
Донна Лукреция. Ваша светлость! Ваша светлость! Заклинаю вас на коленях, заклинаю во имя Христа и девы Марии, во имя вашего отца и вашей матери, заклинаю – пощадите этого капитана!
Дон Альфонсо. Вот это любовь! – С его трупом, синьора, вы сможете делать все, что вам заблагорассудится, а ждать этого не потребуется и часа.
Донна Лукреция. Пощадите Дженнаро!
Дон Альфонсо. Мое решение бесповоротно, и если бы вы могли читать в моей душе, вы замолчали бы, как если бы он был уже мертв.
Донна Лукреция (поднимаясь). Так берегитесь же, дон Альфонсо Феррарский, мой четвертый муж!
Дон Альфонсо. О, не пугайте, синьора! Ей-богу, я вас не боюсь! Я знаю ваши повадки. Я не позволю себя отравить, как ваш первый муж, этот жалкий испанский дворянин, которого уж не помню, как звали, да и вы не помните! Я не позволю прогнать себя, как второй ваш муж, Джованни Сфорца, властитель Пезары, этот болван! Я не позволю заколоть себя пиками на какой бы то ни было лестнице, как третий – дон Альфонсо Арагонский, слабый ребенок, чья кровь даже не окрасила ступеней – так, как будто это была чистая вода. Спокойно! Я мужчина, синьора. В нашем роду часто носили имя Геркулеса. Клянусь небом! В городе моем и в моих владениях полно солдат, и я сам – один из них, и моих добрых пушек я еще не продал, как этот бедняга король Неаполя, вашему светлейшему отцу папе.
Донна Лукреция. Вы раскаетесь в этих словах, синьор. Вы забываете, кто я.
Дон Альфонсо. Я прекрасно знаю, кто вы, но я знаю также, где вы находитесь. Вы – дочь папы, но вы не в Риме; вы правительница Сполето, но вы не в Сполето; вы – жена, подданная и служанка Альфонсо, герцога Феррарского, и вы находитесь в Ферраре!
Донна Лукреция, бледная от ужаса и гнева, пристально смотрит на герцога и медленно отступает перед ним, пока в изнеможении не падает в кресло.
Ах, это вас удивляет и вы испуганы, синьора? А до сих пор я боялся вас. Теперь пусть будет по-новому, и для начала я впервые налагаю руку на вашего любовника – он умрет.
Донна Лукреция (слабым голосом). Будьте рассудительны, дон Альфонсо. Если этот человек – тот самый, что так преступно оскорбил меня, он не может быть в то же время моим любовником.
Дон Альфонсо. Почему бы и нет? Он мог это сделать в порыве досады, гнева, ревности. Ведь он тоже, быть может, ревнив. Впрочем, я-то почем знаю? Я хочу, чтобы он умер. Это моя прихоть. Во дворце полно солдат, они преданы мне и слушаются только меня. Бежать отсюда он не может. Вы, синьора, ничему не в силах помешать. Я предоставил вашей светлости выбрать для него род смерти – решайте же.
Донна Лукреция (ломая руки). О боже мой! Боже мой!
Дон Альфонсо. Вы не отвечаете? Так я прикажу заколоть его шпагой там, в передней. (Идет к выходу.)
Она хватает его за руку.
Донна Лукреция. Стойте!
Дон Альфонсо. Быть может, вы лучше сами нальете ему бокал сиракузского вина?
Донна Лукреция. Дженнаро!
Дон Альфонсо. Он должен умереть.
Донна Лукреция. Только не от шпаги!
Дон Альфонсо. Это мне все равно. Какой же вы способ выбираете?
Донна Лукреция. Другой.
Дон Альфонсо. Только будьте внимательны – не ошибитесь, налейте ему сами из золотого графина. Впрочем, я буду здесь. Не подумайте, что я оставлю вас одну.
Донна Лукреция. Я сделаю то, что вам будет угодно.
Дон Альфонсо. Батиста!
Слуга входит.
Привести арестованного.
Донна Лукреция. Вы, ваша светлость, мерзкий человек!
Явление пятое
Те же, Дженнаро, стража.
Дон Альфонсо. Что я слышу, синьор Дженнаро? То, что вы сделали нынче утром, вы сделали, говорят, из озорства и по легкомыслию, а отнюдь не по злому умыслу? Госпожа герцогиня вас прощает, а вы к тому же, как слышно, храбрец. Если так, то, ей-богу, вы можете целым и невредимым возвращаться в Венецию. Богу не угодно, чтобы я лишил славную Венецианскую республику доброго слуги, а христианство – верного воина с верной шпагой в руке, да еще в такое время, когда в Кипрских и Кандийских водах стали появляться язычники и сарацины![26]
Дженнаро. Очень этому рад, ваша светлость. Признаться, я не ожидал такой развязки, но я благодарен вашей светлости. Милосердие – это царственная добродетель, и бог пошлет милость на небе тому, кто оказывает милость на земле.
Дон Альфонсо. Скажите, капитан, выгодное ли это дело – служить республике? Сколько вы получаете жалованья в год?
Дженнаро. У меня, ваша светлость, отряд в пятьдесят копий; людей я содержу и одеваю на свой счет. Республика платит мне две тысячи золотых цехинов в год, не считая военной добычи и случайных доходов.
Дон Альфонсо. А если бы я предложил вам четыре тысячи, поступили бы вы на службу ко мне?
Дженнаро. Это невозможно. Я еще пять лет должен прослужить республике. Я уже связал себя.
Дон Альфонсо. Связали – чем?
Дженнаро. Словом.
Дон Альфонсо (тихо, донне Лукреции). Оказывается, синьора, они тоже умеют держать слово. (Громко) Так и не будем говорить об этом, синьор Дженнаро.
Дженнаро. Я ничем не унизил себя, чтобы спасти свою жизнь, но раз уж ваша светлость мне дарит ее, то вот что я могу теперь не таить от вас. Ваша светлость еще помнит осаду Фаэнцы два года тому назад. Ваш отец, его светлость герцог Эрколе д'Эсте, подвергся там великой опасности со стороны двух стрелков герцога Валантинуа – они чуть не убили его. Неизвестный солдат спас ему жизнь.
Дон Альфонсо. Да, и этого солдата потом не могли разыскать.
Дженнаро. Это был я.
Дон Альфонсо. Это, ей-богу, заслуживает награды. Не примете ли вы, капитан, этот кошелек с цехинами?
Дженнаро. Поступая на службу республики, мы даем клятву не принимать денег от иностранных государей. Но если ваша светлость разрешит, я кошелек возьму и золото раздам от себя этим храбрым воинам. (Показывает на стражу.)
Дон Альфонсо. Извольте.
Дженнаро берет кошелек.
Но если так, то, по обычаю наших предков, вы со мною выпьете, как друг, бокал моего доброго сиракузского вина.
Дженнаро. С удовольствием, ваша светлость.
Дон Альфонсо. И, чтобы почтить вас как человека, который спас жизнь моему отцу, пусть госпожа герцогиня сама нальет вам вина.
Дженнаро кланяется и отходит, чтобы раздать деньги солдатам в глубине сцены.
Рустигелло!
Рустигелло появляется с подносом.
Поставь поднос сюда, на этот стол. Так, хорошо. (Берет донну Лукрецию за руку.) Слушайте, синьора, что я скажу этому человеку. – Рустигелло, стань снова за этой дверью с обнаженной шпагой в руке; если услышишь звон этого колокольчика, ты войдешь. Ступай.
Рустигелло выходит; видно, как он становится за дверью.
Синьора, вы сами нальете вина молодому человеку, и притом из золотого графина, не забудьте.
Донна Лукреция (бледнея, слабым голосом). Да… Если бы вы только знали, что вы делаете в этот миг и как это ужасно, вы бы сами содрогнулись, ваша светлость, как бы ни были бесчувственны!
Дон Альфонсо. Не ошибитесь – из золотого графина. – Ну что же, капитан?
Дженнаро, покончив с раздачей денег, возвращается на авансцену. Герцог наливает себе из серебряного графина и подносит бокал к губам.
Дженнаро. Я просто смущен. Вы так добры, ваша светлость.
Дон Альфонсо. Синьора, налейте синьору Дженнаро. Сколько вам лет, капитан?
Дженнаро (беря другой бокал и протягивая его герцогине). Двадцать.
Дон Альфонсо (шепотом, герцогине, пытающейся взять серебряный графин). Из золотого, синьора!
Она, дрожа, берет золотой графин.
А ведь вы, наверно, влюблены?
Дженнаро. Кто же, ваша светлость, хоть немного не влюблен?
Дон Альфонсо. А знаете ли, синьора, что было бы жестокостью отнять этого капитана у жизни, у любви, у Италии с ее солнцем, у красоты его двадцатилетнего возраста, у славного поприща войны и приключений, источника доблести всех царственных домов, у празднеств, у маскарадов, у веселых венецианских карнавалов, где бывает обмануто столько мужей, и у красавиц, которых может полюбить этот юноша и которые – не правда ли, синьора? – должны любить этого юношу? – Так налейте же капитану. (Шепотом) Если вы колеблетесь, я позову Рустигелло.
Она молча наливает вино Дженнаро.
Дженнаро. Благодарю вашу светлость за то, что я еще могу жить для моей бедной матери.
Донна Лукреция (в сторону). О ужас!
Дон Альфонсо (пьет). Ваше здоровье, капитан Дженнаро, – живите долгие годы!
Дженнаро. Ваша светлость, бог да воздаст вам. (Пьет.)
Донна Лукреция (в сторону). О небо!
Дон Альфонсо (в сторону). Дело сделано. (Вслух.) Теперь я вас оставлю, капитан. Вы можете ехать в Венецию, когда вам будет угодно. (Тихо, донне Лукреции) Благодарите меня, синьора, я оставляю вас с ним наедине. Вы, наверно, захотите с ним проститься. Пусть, если вам это нравится, он будет ваш последние четверть часа своей жизни. (Уходит, стража следует за ним.)
Явление шестое
Донна Лукреция, Дженнаро.
Рустигелло по-прежнему виден за дверью в неподвижной позе.
Донна Лукреция. Дженнаро! Вы отравлены!
Дженнаро. Я отравлен, синьора?
Донна Лукреция. Отравлены!
Дженнаро. Я должен был бы этого ожидать – ведь вино наливали вы.
Донна Лукреция. О, не терзайте меня, Дженнаро. Не отнимайте у меня остатки сил – они мне нужны еще на несколько минут. Выслушайте меня. Герцог ревнует меня к вам, герцог считает вас моим любовником. Герцог предоставил мне на выбор: или видеть, как Рустигелло тут же заколет вас, или самой налить вам яду – страшного яду, Дженнаро, такого яду, что при одной мысли о нем бледнеет всякий итальянец, знающий историю последних двадцати лет…
Дженнаро. Да, яд Борджа!
Донна Лукреция. Вы его выпили. Никто в мире не знает противоядия от этой ужасной отравы, никто, кроме папы, кардинала Валантинуа и меня. Вот склянка – я всегда ношу ее при себе. В этой склянке, Дженнаро, жизнь, здоровье, спасенье. Одна капля, один глоток – и вы спасены. (Хочет поднести склянку к губам Дженнаро; он отступает.)
Дженнаро (пристально глядя на нее). Кто поручится мне, синьора, что и это не яд?
Донна Лукреция (уничтоженная, падает в кресло). О боже! Боже!
Дженнаро. Разве не зовут вас Лукреция Борджа? Или вы думаете, что я не помню о брате Баязета? Ведь я немного знаю историю! Его тоже уверили, что он отравлен – Карлом Восьмым, и дали ему противоядие, от которого он умер. А рука, что поднесла ему противоядие, – вот она – держит эту склянку. И уста, что уговаривали его выпить, вот они – я слышу, как они говорят!
Донна Лукреция. О я несчастная!
Дженнаро. Послушайте, синьора, вы притворяетесь влюбленной, но я не поддамся обману. У вас какой-то страшный умысел против меня. Это видно. Вы, должно быть, знаете, кто я. Вот сейчас по вашему лицу можно прочесть, что вы это знаете, и легко заметить, что у вас есть причина, которая ни за что и никогда не позволит вам открыть мне тайну. Ваша семья должна знать мою семью, и, может быть, в этот час, отравляя меня, вы, кто знает, – мстите не мне, а моей матери?
Донна Лукреция. Вашей матери, Дженнаро! Вы ее, может быть, представляете себе совсем иной, чем она есть. А что бы вы сказали, будь она преступница вроде меня?
Дженнаро. Не клевещите на нее. О нет! Мать моя – не такая женщина, как вы, синьора Лукреция! О, я чувствую ее в моем сердце, я вижу ее в грезах моей души – такой, какая она есть. Образ ее – во мне, он родился со мной: я не любил бы ее так, как люблю, если бы она не была достойна меня. Сердце сына не ошибется насчет матери. Я возненавидел бы ее, если б она могла быть похожа на вас. Но нет, нет! Что-то во мне говорит, говорит громко, что моя мать не из числа тех демонов, которых много среди вас, нынешних красавиц, – кровосмесительниц, развратниц, отравительниц! О боже! Я твердо уверен в том, что если есть на свете женщина невинная, женщина добродетельная, святая – то это моя мать! О, она такая и не может быть иной! Вы ее наверно знаете, синьора Лукреция, и вы не будете мне противоречить!
Донна Лукреция. Нет, Дженнаро, этой женщины, вашей матери, я не знаю!
Дженнаро. Но с кем я об этом говорю? Что вам, Лукреция Борджа, материнские скорби и радости? У вас, как слышно, никогда не было детей, и это счастье для вас. Ведь если бы у вас были дети, – знаете, синьора, – они отказались бы от вас! Где тот несчастный, тот отверженный, что согласился бы иметь такую мать? Быть сыном Лукреции Борджа! Называть матерью Лукрецию Борджа!
Донна Лукреция. Дженнаро! Вы отравлены. Герцог, который уже считает вас мертвым, может вернуться каждый миг! Мне бы думать лишь о том, как вас спасти, помочь вам бежать. А между тем вы говорите такие страшные слова, что я только слушаю их и цепенею от ужаса…
Дженнаро. Синьора…
Донна Лукреция. Но надо кончать! Клеймите меня, убивайте своим презрением, но вы отравлены – выпейте сейчас же это!
Дженнаро. Кому же мне верить, синьора? Герцог честен, и я спас жизнь его отцу. Вас же я оскорбил, вам есть за что мстить мне.
Донна Лукреция. Мстить тебе, Дженнаро! Если б я могла отдать всю мою жизнь, чтобы подарить тебе лишний час жизни, отдать всю мою кровь, чтобы не дать тебе пролить одну-единственную слезу, стать у позорного столба, чтобы возвести тебя на престол, адскими муками заплатить за малейшую из твоих забав – я бы не роптала, я была бы счастлива, я бы целовала твои ноги, мой Дженнаро! О моем бедном, жалком сердце ты вовеки не узнаешь ничего, кроме того, что оно полно тобою! – Но время не терпит, Дженнаро, яд действует, вот сейчас ты его почувствуешь, еще немного – и будет уже поздно. Жизнь в этот миг открывает перед тобой две темные бездны, но в одной из них минут насчитывается меньше, чем часов в другой. Ты должен решиться, которую избрать. Выбор этот ужасен. Дай мне руководить тобой. Сжалься над нами обоими, Дженнаро! Ради неба, выпей скорей!
Дженнаро. Хорошо, пускай! Если и тут преступление, да падет оно на вашу голову. В конце концов, правду вы говорите или неправду, жизнь моя не стоит таких споров. Давайте. (Берет склянку и пьет.)
Донна Лукреция. Спасен! Теперь во весь опор мчись в Венецию. Есть у тебя деньги?
Дженнаро. Есть.
Донна Лукреция. Герцог думает, что ты умер. Скрыть от него твое бегство будет легко. Постой! Возьми эту склянку и всегда держи при себе. В наше время ни одна трапеза не обходится без яда. А ты под особенной угрозой. Ну, скорей уходи! (Указывает ему на дверь, замаскированную обоями, и приоткрывает ее.) Спустись по этой лестнице. Она выходит в один из дворов палаццо Негрони. Оттуда тебе легко будет выскользнуть. Не жди завтрашнего утра, не жди заката солнца, не жди ни одного часа, ни даже получаса! Оставь Феррару сейчас же, оставь Феррару, как если бы то был горящий Содом,[27] и не оглядывайся назад! – Прощай! – Нет, постой минуту. Я должна сказать тебе, Дженнаро, еще одно слово.
Дженнаро. Говорите, синьора.
Донна Лукреция. Я прощаюсь с тобой, Дженнаро, и больше не увижу тебя никогда. Мне уж и не мечтать о том, чтобы хоть изредка встречать тебя на моем пути. А это было единственное мое счастье. Но это значило бы рисковать твоей головой. И вот мы в этой жизни расстаемся с тобой навсегда! Увы! Я слишком уверена, что мы не встретимся и в будущей жизни. О Дженнаро! Прежде, чем мы простимся с тобой навеки, скажешь ли ты мне хоть слово?
Дженнаро (потупив глаза). Синьора…
Донна Лукреция. Я ведь, как никак, спасла тебе жизнь!
Дженнаро. Так вы говорите. Но все здесь – сплошные потемки. Не знаю, что и думать. Но знаете, синьора, я все могу простить, кроме одного.
Донна Лукреция. Что же это?
Дженнаро. Поклянитесь мне всем, что вам дорого, – хотя бы моей собственной головой, раз вы любите меня, вечным спасением моей души, – поклянитесь мне, что ваши преступления не имеют отношения к несчастьям моей матери.
Донна Лукреция. Все, что я вам говорю, Дженнаро, полно значения. Я не могу дать такую клятву.
Дженнаро. О моя мать! Так вот она, эта ужасная женщина – причина всех твоих несчастий!
Донна Лукреция. Дженнаро!
Дженнаро. Вы сами сознались, синьора! Прощайте же! Я проклинаю вас!
Донна Лукреция. А я благословляю тебя, Дженнаро!
Он уходит. Лукреция без чувств падает в кресло.
Часть вторая
Декорация второй части первого действия. Площадь в Ферраре с балконом герцогского дворца по одну сторону и домом Дженнаро по другую. Ночь.
Явление первое
Дон Альфонсо, Рустигелло, закутавшиеся в плащи.
Рустигелло. Да, ваша светлость, так оно и было. Не знаю уж, с помощью какого зелья она спасла ему жизнь, а потом выпустила его через двор палаццо Негрони.
Дон Альфонсо. И ты стерпел?
Рустигелло. Как было помешать ей? Она заперла дверь на засов. Я не мог выйти.
Дон Альфонсо. Надо было выломать дверь.
Рустигелло. Дверь дубовая, засов железный. Легкое ли дело?
Дон Альфонсо. Мало ли что? – Говорю тебе – надо было сломать засов, надо было войти и убить его.
Рустигелло. Если бы я даже и выломал дверь, синьора Лукреция заслонила бы его собой. Пришлось бы убить и синьору Лукрецию.
Дон Альфонсо. Ну и что же? Что из того?
Рустигелло. На этот счет у меня не было приказаний.
Дон Альфонсо. Рустигелло, хорош тот слуга, который и без лишних слов понимает своего государя.
Рустигелло. К тому же я боялся поссорить вашу светлость с папой.
Дон Альфонсо. Болван!
Рустигелло. Дело было щекотливое, ваша светлость. Убить дочь святейшего отца!
Дон Альфонсо. И не убивая ее, ты разве не мог закричать, позвать, предупредить меня, помешать любовнику удрать?
Рустигелло. Да, а назавтра ваша светлость помирились бы с синьорой Лукрецией, и послезавтра синьора Лукреция велела бы меня повесить.
Дон Альфонсо. Ну довольно. Ты ведь мне сказал, что не все еще потеряно.
Рустигелло. Не все потеряно. Вот видите – свет в окне. Этот Дженнаро еще тут. Его слуга, которого подкупила герцогиня, теперь подкуплен мною и все мне рассказал. Сейчас он с парой оседланных лошадей стоит за крепостью и ждет своего хозяина. Дженнаро вот-вот выйдет из дому.
Дон Альфонсо. Коли так, спрячемся за углом. Ночь темная. Мы его убьем, когда он будет проходить мимо.
Рустигелло. Как прикажете.
Дон Альфонсо. Шпага у тебя надежная?
Рустигелло. Надежная.
Дон Альфонсо. Есть у тебя кинжал?
Рустигелло. На свете только две вещи нелегко найти – итальянца без кинжала и итальянку без любовника.
Дон Альфонсо. Хорошо. Ты ударишь изо всех сил, обеими руками.
Рустигелло. А почему бы, ваша светлость, не арестовать его просто-напросто, а потом и повесить по приговору суда?
Дон Альфонсо. Он венецианский подданный, и это значило бы объявить республике войну. Нет, удар кинжала падает неизвестно откуда и ни на кого не навлекает подозрений. Отравить было бы еще лучше, но отравить не удалось.
Рустигелло. Так, может быть, ваша светлость, прикажете взять четырех сбиров, чтобы вашей милости не вмешиваться в это дело? Они мигом спровадят его на тот свет.
Дон Альфонсо. Друг мой синьор Макьявелли часто говаривал мне, что в подобных обстоятельствах государям лучше всего самим устраивать свои дела.
Рустигелло. Ваша светлость, кто-то идет.
Дон Альфонсо. Станем у стены.
Они прячутся в тень, под балкон. Появляется Маффио в праздничном наряде, что-то напевая, и стучится в дверь к Дженнаро.
Явление второй
Дон Альфонсо и Рустигелло, притаившиеся у стены; Маффио, Дженнаро.
Маффио. Дженнаро!
Дверь отворяется, показывается Дженнаро.
Дженнаро. Ты, Маффио? Хочешь войти?
Маффио. Нет. Мне надо лишь два слова тебе сказать. Ты решительно не хочешь ужинать с нами нынче у княгини Негрони?
Дженнаро. Я не приглашен.
Маффио. Так я тебя представлю.
Дженнаро. Есть еще другая причина. Тебе-то я должен ее сказать. Я уезжаю.
Маффио. Как? Уезжаешь?
Дженнаро. Через четверть часа.
Маффио. Почему?
Дженнаро. Это я тебе скажу в Венеции.
Маффио. Любовные дела?
Дженнаро. Да, любовные дела.
Маффио. Ты дурно поступаешь со мною, Дженнаро. Мы поклялись никогда не расставаться, быть неразлучными, как братья, и вдруг ты уезжаешь без меня!
Дженнаро. Поезжай со мной!
Маффио. Лучше ты иди со мной! Приятнее провести ночь за ужином в обществе хорошеньких женщин и веселых собеседников, чем на большой дороге, где кругом разбойники да овраги.
Дженнаро. Нынче утром ты не очень-то был уверен в твоей княгине Негрони.
Маффио. Я навел справки. Джеппо, оказывается, был прав. Она очаровательная женщина, очень веселая, любит стихи и музыку – вот и все. Ну пойдем со мной!
Дженнаро. Не могу.
Маффио. Ехать среди ночи! Тебя убьют.
Дженнаро. Будь спокоен. Прощай. Желаю веселиться.
Маффио. Брат Дженнаро, не по душе мне твоя поездка.
Дженнаро. Брат Маффио, не по душе мне твой ужин.
Маффио. Что, если с тобой случится беда, а меня при этом не будет?
Дженнаро. Как знать, не упрекну ли я себя завтра, что покинул тебя сегодня?
Маффио. И в самом деле, давай не будем разлучаться. Сделаем друг другу уступки. Пойдем сегодня к Негрони, а завтра на рассвете вместе и поедем. Решено?
Дженнаро. Слушай, придется мне рассказать тебе, Маффио, почему я так внезапно собрался уезжать. Суди сам, прав ли я. (Отводит Маффио в сторону и говорит ему на ухо.)
Рустигелло (под балконом, шепотом, дону Альфонсо). Нападать, ваша светлость?
Дон Альфонсо (шепотом). Подождем.
Маффио (хохочет, выслушав рассказ Дженнаро). Знаешь, что я тебе скажу, Дженнаро? Тебя одурачили. Во всей этой истории нет ни яда, ни противоядия. Все – чистейшая комедия. Лукреция без памяти влюблена в тебя, и вот она захотела внушить тебе, будто спасла тебе жизнь. Надеется, верно, что благодарность незаметно перейдет в любовь. Герцог – добрый малый, он неспособен кого бы то ни было ни отравить, ни убить. К тому же ты спас жизнь его отцу, и он это знает. Герцогиня хочет, чтобы ты уехал, – понятное дело. В Венеции ей, право, удобнее заниматься любовью, чем в Ферраре. Муж все-таки ее немножко стесняет. Что же до ужина у Негрони, там будет восхитительно. Ты пойдешь. Надо же, черт возьми, здраво рассуждать и ничего не преувеличивать. Ты знаешь, что я осторожен и дурного не посоветую. Если было два-три знаменитых случая, когда эти Борджа за ужином отравляли превосходным вином самых лучших своих друзей, так это еще не причина, чтобы вовсе не ужинать. Это еще не причина, чтобы в чудесном сиракузском вине всегда видеть отраву, а во всех знатных красавицах Италии – Лукрецию Борджа. Все это бредни и россказни! Если бы так, то одни грудные младенцы могли бы спокойно ужинать и не сомневаться насчет того, чем их поят. Клянусь Геркулесом, выбирай, Дженнаро: быть ребенком или быть мужчиной; сосать грудь кормилицы или идти ужинать.
Дженнаро. В самом деле, как-то странно спасаться ночью. Это похоже на трусость. Впрочем, если опасно оставаться, то я не должен покидать Маффио одного. Будь что будет. Тут тоже дело случая. Решено. Ты меня представишь княгине Негрони. Иду с тобой.
Маффио (беря его за руку). Ей-богу, вот это друг!
Уходят. Видно, как они удаляются, направляясь в глубь площади. Дон Альфонсо и Рустигелло выходят из засады.
Рустигелло (с обнаженной шпагой). Ну чего ж вы ждете, ваша светлость? Их только двое. Возьмите на себя одного, я беру другого.
Дон Альфонсо. Нет, Рустигелло. Они идут на ужин к княгине Негрони. А по моим сведениям… (Останавливается на минуту и как будто задумывается. Вдруг, рассмеявшись.) Черт возьми! Это мне еще более на руку, да и было бы презабавно. Подождем до завтра.