I. Несколько объяснений относительно происхождения поэзии Гавроша. Влияние одного академика на эту поэзию
В тот момент, когда мятеж, разгоревшийся от столкновения народа с войском перед Арсеналом, вызвал обратное движение, в толпе, следовавшей за гробом Ламарка вдоль бульваров, произошло страшное смятение. Она заколыхалась, ряды разорвались, все бросились бежать, спасаться: одни с грозными криками, требовавшими атаки, другие -- с выражением страха на побледневших лицах. Могучий поток, покрывавший бульвары, разделился в один миг и хлынул направо и налево, чтобы затем разлиться мелкими потоками сразу по двумстам улицам и наполнить их шумом прорвавшейся плотины. В эту минуту по улице Менильмонтан шел, весь в лохмотьях, мальчик с веткой черного дерева в руках, сорванной на высотах Бельвиля. Проходя мимо лавочки торговки разным старьем, он увидел выставленный там старинный седельный пистолет. Мальчик бросил на мостовую ветку и крикнул:
-- Мамаша, я беру у тебя взаймы эту штучку!
И, схватив пистолет, он бросился с ним бежать.
Минуты две спустя кучка испуганных буржуа, спасавшихся бегством по улицам Амло и Басе, встретила этого мальчика, который размахивал пистолетом и распевал бессмысленный набор рифмованных строк на известный мотив "Au clair de la lune".
Ночью ни черта не видно,
Днем погода хороша,
В пятки спряталась постыдно
Буржуазная душа.
Это был маленький Гаврош, тоже отправившийся на войну. Дойдя До бульвара, он заметил, что у украденного пистолета недостает собачки.
Кто был автор куплета, под который он маршировал, и других песен, распеваемых им при разных случаях, мы не знаем. Очень может быть, что он сам. Впрочем, Гаврош был хорошо знаком со всеми популярными песнями и добавлял их всем, что ему приходило в голову. Будучи вольной пташкой и продуктом мостовой, он создавал попурри из естественных звуков Парижа. Он соединял птичий репертуар с репертуаром мастерских. Он был близко знаком с хищными птицами, имевшими с ним некоторое сходство. Кажется, он был в продолжение целых трех месяцев типографским учеником. Как-то раз ему даже пришлось исполнить какое-то поручение для Баур Лормиана, одного из "сорока бессмертных". Вообще Гаврош был смышленый мальчик.
Кстати сказать, он и не подозревал, что в ту темную дождливую ночь, когда он приютил двух малюток в своем слоне, ему пришлось разыграть роль провидения для своих собственных братьев. Вечером он оказал помощь своим братьям, а утром -- отцу. Все это было сделано им в течение одной ночи. Покинув на рассвете улицу Балле, он поспешно вернулся к слону, извлек из него обоих малюток, разделил с ними завтрак, который где-то добыл, затем ушел от них, доверив их той доброй матери-улице, которая почти воспитала его самого. Уходя от ребятишек, он назначил им вечером свидание на том же месте, где находился с ними в эту минуту, и сказал на прощанье: "Я разбиваю палку, то есть беру ноги в руки, или, как еще говорят, улепетываю. Если вы, карапузики, не отыщете сегодня папеньку с маменькой, то приходите опять сюда вечером. Я накормлю вас ужином и уложу спать". Ребятишки, подобранные, вероятно, жандармом и отведенные в участок или украденные каким-нибудь балаганным фокусником, а то просто-напросто заблудившиеся в громадном парижском лабиринте, вечером не вернулись назад. Дно общественного мира полно таких исчезновений. Гаврош больше так и не видел малюток. С этой ночи прошло уже несколько месяцев, в течение которых Гаврош, почесывая голову, не раз говорил сам себе: "Куда же это девались мои ребятки, черт их возьми?"
Между тем он со своим пистолетом в руках дошел до улицы Понт-о-Шу. Он заметил, что на этой улице была отперта только одна лавка, и притом лавка пирожника. Точно само провидение позаботилось дать ему возможность полакомиться яблочным пирожком, прежде чем броситься в неизвестное. Гаврош остановился, ощупал у себя бока, порылся в карманах, даже вывернул их, но, не найдя в них ни гроша и чтобы выразить чем-нибудь свою досаду, он закричал во все горло:
-- Караул! Ограбили!
После этого он стал продолжать путь. Вскоре маленький бродяга очутился на улице Сен-Луи. Переходя через улицу Парк-Рояль, он почувствовал потребность вознаградить себя за недоступный яблочный пирог и доставил себе большое удовольствие, принявшись срывать стен театральные афиши.
Немного дальше, увидев идущих ему навстречу сытых и благополучных людей, по виду собственников, он поднял плечи и бросил им вслед плевок философской желчи:
-- Сытые буржуи! Это все рантье-обжоры, навар хорошего обеда! Спросишь, а что они делают со своими деньгами? Они сами не знают. Они жрут деньги, столько жрут, сколько влезет в брюхо!
II. Гаврош в походе
Размахивание посреди улицы пистолетом без собачки -- такое важное общественное дело, что Гаврош с каждым шагом все более и более приходил в азарт. Он запел было "Марсельезу", но то и дело обрывал ее, чтобы выкрикнуть что-нибудь вроде следующего:
-- Все идет хорошо! У меня сильно болит левая лапа, я ушиб ее как раз в том месте, где ревматизм, но все-таки я доволен, граждане! Пусть держатся буржуа, когда я запою им сногсшибательную песенку!.. Что такое мушары? Сущие собаки, черт бы их побрал! Впрочем, не нужно оскорблять собак такими сравнениями... Не мешало бы быть собачке и на моем пистолете... Я прямо с бульвара, друзья мои, там так и кипит, бурлит, брызжет во все стороны. Пора бы и пену снимать с горшка... Вперед, храбрецы! Я жертвую жизнью для отечества! Не видать мне больше своей душеньки, все кончено, все! Но мне на это наплевать! Да здравствует веселье! Будем драться, дьявол их раздави!.. Довольно с меня всего, к черту деспотизм!
В эту минуту споткнулась и упала лошадь проезжавшего мимо улана национальной гвардии. Гаврош бросил свой пистолет на мостовую, поднял улана, потом помог ему поднять и лошадь. После этого он поднял пистолет и продолжал путь.
На улице Ториньи все дышало спокойствием и миром. Эта апатия, свойственная кварталу Марэ, представляла странный контраст со страшным шумом, царившим на соседних улицах. На пороге двери тараторили четыре кумушки. Шотландия отличается тройками ведьм, а Париж -- четверками кумушек. Знаменитое -- "Ты будешь королем" могло бы быть брошено в лицо Бонапарту таким же зловещим голосом на перекрестке Бодуэ, как Макбету в вереске Армюира. Вышло бы почти такое же карканье.
Кумушки улицы Ториньи были заняты исключительно своими личными делами. Это были три привратницы и тряпичница с плетенкой и крючком. Они точно представляли собой все четыре ипостаси старости: хилость, дряхлость, немощь и грусть. Тряпичница была очень смиренна. В мире, где человек предоставлен главным образом улице, тряпичница вынуждена унижаться, привратница покровительствует. Показателем этого служит мусорный ящик, содержимое которого зависит от прихоти привратницы. И во взмахе метлы может быть доброта. Эта тряпичница была благодарной старушкой. Она сладко улыбалось трем привратницам. Между кумушками шла следующая беседа:
-- Ну что, ваша кошка все еще такая же злая?
-- Боже мой, да ведь вы знаете, что все кошки природные враги собак! Собаки вообще обижены.
-- Да и людям не сладко.
-- Однако кошачьи блохи к людям не пристают.
-- А с собаками не только возня, но и опасно. Я помню, был год, когда развелось столько собак, что были вынуждены даже напечатать об этом в газетах. Это случилось как раз в то время, когда в Тюильри были большие бараны, которые возили маленькую колясочку римского короля. Вы помните римского короля?
-- Мне больше нравился герцог Бордоский.
-- Я знала Людовика Семнадцатого. Мне больше всех нравился он.
-- А как мясо-то вздорожало, мадам Патагон!
-- Ах, уж и не говорите! Эти мясники -- просто ужас! Кроме обрезков, ни к чему и не приступишься.
Это все болтали между собою привратницы. Гаврош, стоя сзади кумушек, слушал.
-- Эй, старушенции, что это вы тут политиканствуете?! -- вдруг крикнул он.
На него обрушился поток ругательств сразу в четыре голоса.
-- Экий негодяй!
-- Что это у него там в култыжке, никак пистолет?
-- Извольте радоваться, какой озорной мальчишка!
-- Тоже суется бунтовать!
Полный презрения, Гаврош вместо всякого возражения удовольствовался тем, что приподнял большим пальцем кончик носа и, растопырив ладонь, направил остальные четыре пальца на кумушек.
-- Ах ты, босоногий озорник! -- крикнула ему тряпичница.
Та, которую звали мадам Патагон, с возмущенным видом всплеснула руками.
-- Ну, нам не миновать беды, -- сказала она. -- Тот шалопай, что живет вон рядом в этом доме, раньше каждое утро проходил мимо меня под ручку с молодой девицей в розовом чепце, а нынче поутру, смотрю, идет под руку с ружьем. Мадам Ваше сказывала, что на прошлой неделе была революция в... ну, там, где еще теленок-то... Ах да! -- в Понтуазе. А теперь, не угодно ли полюбоваться, даже такая мразь, как этот мальчишка, бегает с пистолетами!.. Кажется, и целестинцы полны пушек... Что прикажете делать правительству с такими озорниками, которые не знают, что и придумать, чтобы беспокоить честных людей, как только те начнут немножко приходить в себя после прежних передряг? После всего этого, наверное, опять вздорожает табак... Какое наказание с этими смутьянами! Непременно приду взглянуть, как тебя будут гильотинировать, так и знай, злой мальчишка!
-- Уж очень ты гнусавишь, старая карга! Высморкала бы лучше свое нюхало! -- проговорил в ответ на это Гаврош и отправился далее.
Когда он дошел до улицы Павэ, ему опять вспомнилась тряпичница.
Вдруг он услышал позади себя шум. Оглянувшись, он увидел бабушку Патагон, которая следовала за ним и, показывая ему издали кулак, кричала:
-- Ах ты, несчастный подкидыш!
-- Лайся, лайся, бабушка Мусорная яма! -- крикнул ей Гаврош.
Немного спустя, проходя мимо отеля Ламуаньон, он воскликнул:
-- Вперед, на бой!
Тут на него вдруг напала тоска. Он взглянул на свой бесполезный пистолет взглядом, полным упрека, точно надеялся этим пристыдить его, и сказал ему:
-- Вот я действую, а ты должен бездействовать!
Настоящая собака может отвлечь от собачки пистолетной. Мимо пробегала тощая дворняжка. Гаврош почувствовал к ней жалость.
-- Бедный песик! -- сказал мальчик. -- Ты, видно, проглотил бочонок. У тебя под шкурой торчат все его обручи.
Затем он направился к Орм-Сен-Жервэ.
III. Справедливое негодование цирюльника
Достойный цирюльник, прогнавший малюток, которых Гаврош приютил было в гостеприимных недрах слона, был в эту минуту занят в своей лавочке бритьем старого солдата, служившего при Империи. Шел разговор. Цирюльник очень естественно заговорил с ветераном о мятеже, потом о генерале Ламарке; от Ламарка они перешли к императору. Если бы при этой беседе цирюльника с солдатом присутствовал Прюдом, то он, наверное, записал бы ее, украсил бы своими арабесками и издал бы под заглавием: "Разговор бритвы и сабли".
-- Сударь, а как ездил император верхом? -- спрашивал цирюльник своего собеседника.
-- Плохо, -- отвечал солдат, -- он не умел падать, поэтому никогда и не падал.
-- А что, хороши были у него лошади? Наверное, прекрасные.
-- Я заметил его коня в тот день, когда он пожаловал мне крест. Это была скаковая лошадь, вся белая. У нее были далеко расставленные уши, глубокое седло, тонкая голова с черной звездочкой на лбу, очень длинная шея, крепкие колени, выдающиеся бока, покатые плечи, сильный круп. Она была больше пятнадцати пядей ростом.
-- Славная лошадка! -- заметил парикмахер.
-- Да, таков был конь его величества.
Парикмахер почувствовал, что после этих слов будет приличнее немного помолчать. Помолчав с минуту, он продолжал:
-- Кажется, император был только один раз ранен, не правда ли, сударь?
Солдат ответил спокойным и важным тоном бывалого человека:
-- Да, в пятку, при Ратисбонне. Я никогда не видел его так одетым, как в тот день. Он был такой чистенький, как новенький су.
-- А вы, господин ветеран, наверное, имели много ран?
-- Я-то? -- воскликнул солдат. -- О нет! При Маренго я получил два сабельных удара по затылку, при Аустерлице одну пулю в правую руку, другую -- при Иене в левое бедро, при Фридланде мне въехали штыком вот сюда, под Москвой меня угостили семью или восемью ударами пикой в разные места, под Люценом осколком бомбы мне раздробило палец... Ах да! Еще при Ватерлоо мне угодила пуля в бедро. Вот и все.
-- Как хорошо умирать на поле сражении! -- с пиндарическим пафосом* воскликнул цирюльник. -- Честное слово, я бы лучше желал получить пушечное ядро прямо в живот, чем понемногу, медленно издыхать в постели от болезни и возиться с докторами, аптекарскими снадобьями, спринцовками, припарками и тому подобным.
-- У вас голова с мозгами, -- одобрил солдат.
Едва он успел выговорить последнее слово, как стены лавчонки дрогнули от сильного треска. Одно из оконных стекол разлетелось вдребезги. Цирюльник помертвел.
-- Господи, вот уж оно! -- вскричал он.
-- Что такое? -- спросил солдат.
-- Да пушечное ядро.
-- Вот это что, -- сказал ветеран и поднял предмет, катившийся по полу и оказавшийся довольно увесистым булыжником.
Парикмахер подбежал к разбитому окну и увидал Гавроша, со всех ног улепетывавшего по направлению к рынку Сен-Жак. Проходя мимо лавки цирюльника, Гаврош, который до сих пор помнил своих карапузиков, не мог устоять против искушения поздороваться с цирюльником по-своему и бросил в окно камень.
-- Видите! -- воскликнул цирюльник. -- Эти пакостники делают зло ради самого зла!.. Ну что я сделал этому негодному мальчишке?
IV. Ребенок удивляется старику
На рынке Сен-Жак, где уже был разоружен пост, Гаврош присоединился к толпе, во главе которой находились Анжолрас, Курфейрак, Комбферр и Фейи. Эта компания была почти вся вооружена. К ней примкнули попавшиеся навстречу Багорель и Жан Прувер. У Анжолраса было двуствольное охотничье ружье, у Комбферра -- ружье национальной гвардии с номером легиона, за пояс у него были заткнуты два пистолета, выглядывавшие из-под расстегнутого сюртука. У Жана Прувера имелся старый кавалерийский мушкет, у Багореля -- карабин. Курфейрак размахивал тростью с обнаженным кинжалом. Фейи с обнаженной саблей в руке шел впереди и что-то кричал.
Компания шла от набережной Морлан. Все были без галстуков, без шляп, запыхавшиеся, промокшие под дождем, с огнем в глазах. Гаврош спокойно подошел и спросил:
-- Куда мы идем?
-- Иди и узнаешь, -- ответил Курфейрак.
Позади Фейи шел или, вернее, скакал Багорель, чувствовавший себя среди мятежа как рыба в воде.
На нем был кармазинного цвета жилет, и он выкрикивал слова самого сокрушительного свойства. Его жилет смутил одного прохожего, который в ужасе крикнул:
-- Красные идут!
-- Красные! -- передразнил его Багорель. -- Что за смешные страхи, гражданин! Что касается меня, то я не дрожу перед красным маком, и маленькая красная шапочка не внушает мне никакого ужаса. Буржуа, поверьте мне, боязнь красного цвета лучше предоставить рогатому скоту.
В это время он заметил на угловой стене наклеенный листок самого мирного характера в мире. Это было разрешение есть яйца, то есть великопостное объявление парижского архиепископа к его пастве.
-- Паства! -- воскликнул Багорель. -- Вежливая форма выражения: "Гусиное стадо!"
С этими словами он сорвал листок со стены. Это подкупило Гавроша. С этой минуты мальчик принялся изучать Багореля.
-- Багорель, ты это сделал напрасно, -- сказал Анжолрас. -- Не следовало трогать этого листка. Нам до него нет никакого дела, и ты даром тратишь свой пыл на пустяки. Береги свои заряды. Не следует стрелять понапрасну.
-- У каждого свой вкус, -- возразил Багорель. -- Это епископское послание раздражает меня. Я хочу есть яйца без всякого разрешения. Ты человек со знойным, но сосредоточенным нравом, а я люблю позабавиться. Что же касается траты сил, то я вовсе не растрачиваю их понапрасну, -- наоборот, я только воодушевляю себя. Клянусь Геркулесом, я разорвал это послание единственно для возбуждения аппетита.
Помянутое Багорелем имя Геркулеса возбудило внимание Гавроша. Мальчик всячески искал случаев поучиться, и этот истребитель уличных объявлений поразил его своей ученостью.
-- Что это за имя "Геркулес"? -- осведомился гамен у Багореля.
-- Это значит по-латыни черт, -- ответил Багорель.
Тут он заметил в одном окне глядевшего на них бледнолицего и чернобородого молодого человека, быть может, одного из членов общества "Абецеды", и крикнул ему:
-- Живей, патронов! Para bellum! {Готовься к войне (лат.). }
-- Он действительно bel homme {Красивый человек (фр.). }, -- заметил Гаврош, вообразивший, что уже стал понимать латынь.
Багореля с товарищами сопровождал шумный кортеж, состоявший из студентов, художников, молодых людей, принадлежавших к обществу "Лозы" в городе Э, рабочих, портовых разгрузчиков и множества других лиц. Все были вооружены палками и штыками, у некоторых, как у Комбферра, за поясами были заткнуты пистолеты.
В этой толпе находился старик, с виду очень дряхлый. Он был без оружия и, видимо, старался не отставать от толпы, хотя мысль его, очевидно, витала далеко от этого места.
Гаврош заметил его и спросил Курфейрака:
-- Qeqsequla?
-- Видишь, старичок, -- ответил тот.
Это был Мабеф.
V. Старик
Вернемся немного назад. Анжолрас и его друзья находились на бульваре Бурдон возле хлебных магазинов в ту минуту, когда драгуны преградили путь толпе, следовавшей за гробом Ламарка. Анжолрас, Курфейрак и Комбферр были из тех, которые шли по улице Бассомпьер с криками: "На баррикады!" На улице Ледигьер они встретили старика, привлекшего их внимание тем, что он шел зигзагами, точно пьяный. Вместо того чтобы надеть шляпу на голову, он нес ее в руках, хотя целое утро лил дождь, не перестававший и теперь. Курфейрак узнал в этом старике Мабефа. Он знал его потому, что не раз провожал Мариуса до его дверей. Зная мирный и более чем робкий характер этого старого буквоеда, Курфейрак был очень удивлен, встретив его посреди этой толпы в двух шагах от кавалерии, под пулями, с обнаженной головой, по которой немилосердно хлестал дождь. Курфейрак подошел к Мабефу, и между двадцатипятилетним молодым мятежником и восьмидесятилетним мирным старцем произошел следующий разговор:
-- Господин Мабеф, идите домой.
-- Зачем?
-- Будет суматоха.
-- Отлично.
-- Будут работать саблями, стрелять из ружей.
-- Отлично.
-- Будут стрелять и из пушек.
-- Отлично. А вы куда идете?
-- Сокрушать все.
-- Отлично.
И старик пошел за мятежной ватагой. С этой минуты он не произнес более ни слова. Шаги его вдруг сделались твердыми. Рабочие хотели было взять его под руки, но он отказался от их помощи. Он шел почти в первом ряду толпы, двигаясь, как человек, сознающий, что делает, но с видом лунатика.
-- Какой отчаянный старикашка! -- говорили про него студенты. В толпе пронесся слух, что этот старик -- бывший член Конвента. Толпа завернула в улицу Веррери. Маленький Гаврош выступал впереди, распевая во всю глотку и изображая собой живой кларнет.
Луна глядит с небес,
Когда пойдем мы в лес?
Шарлоте Шарло говорит:
"Ту-ту-ту
В Шату".
У меня только один Бог, один король, один грош
и один сапог.
Напившись утром рано
Росы с тимьяна.
Два воробья подгуляли.
Зи-зи-зи
В Пасси.
У меня только один Бог, один король, один грош
и один сапог.
А бедных два волчонка
Пьяны были, как стельки,
Смеялся при виде их тигр.
Дон-дон-дон
В Медон.
У меня только один Бог, один король, один грош
и один сапог.
Один бранился, другой проклинал.
Когда пойдем мы в лес?
Шарлоте Шарло говорила:
"Тен-тен-тен
В Пантен".
У меня только один Бог, один король, один грош
и один сапог.
Все направлялись к Сен-Мерри.
VI. Новобранцы
Толпа росла с каждой минутой. Близ улицы Бильет к ней присоединился человек высокого роста с седеющими волосами. Курфейрак, Анжолрас и Комбферр тотчас заметили его суровую и решительную физиономию, но никто из них не знал его. Гаврош, занятый пением, свистом, гоготанием, прыганьем, стучанием в ставни лавок рукояткой своего пистолета без собачки, не обратил никакого внимания на этого человека.
На улице Веррери они прошли мимо жилища Курфейрака.
-- Вот и отлично, -- сказал Курфейрак, -- я давеча забыл взять свой кошелек из дома и потерял шляпу.
Он вышел из рядов, поспешно бросился в свою квартиру и взял там кошелек и старую шляпу. Кроме того, он захватил и довольно большой квадратный ящик, величиной с большой чемодан. Когда он бегом спускался назад с лестницы, его окликнула привратница:
-- Господин де Курфейрак!
-- Привратница, как вас зовут? -- спросил он, остановившись.
Женщина опешила.
-- Вы же знаете, что меня зовут тетушкой Вевен, -- сказала она.
-- Ну, так если вы еще раз назовете меня господин де Курфейрак, то и я буду называть вас тетушкой де Вевен... Теперь говорите, в чем дело, что случилось?
-- Тут кто-то желает вас видеть.
-- Кто именно?
-- Не знаю.
-- А где?
-- В моей сторожке.
-- Ах, черт его возьми! -- воскликнул Курфейрак.
-- Он ждет вас уже более часа, -- продолжала привратница.
В это время из сторожки вышел субъект, похожий на молодого мастерового, маленький, худой, бледный, в веснушках, одетый в дырявую блузу и плисовые панталоны с заплатками. Незнакомец, напоминавший переодетую девушку, подошел к Курфейраку и проговорил совершенно женским голосом:
-- Нельзя ли мне видеть господина Мариуса?
-- Его нет дома.
-- А будет он сегодня вечером?
-- Не знаю. Что касается меня, то я не вернусь, -- добавил Курфейрак.
Юноша пристально на него взглянул и спросил:
-- Почему?
-- Так нужно.
-- А куда вы идете?
-- Тебе что за дело?
-- Хотите, и я тоже пойду туда?
-- Я иду на баррикады.
-- Хотите, и я тоже пойду туда?
-- Как хочешь, -- ответил Курфейрак. -- Улица свободна, мостовая существует для всех.
И он со всех ног бросился догонять товарищей. Догнав их, он одному из них вручил сундучок. Только через четверть часа он заметил, что молодой незнакомец действительно следует за ними.
Толпа не всегда может идти туда, куда хочет. Мы уже говорили, что ее часто точно уносит порывом ветра. Она миновала Сен-Мерри и, сама не зная как, очутилась на улице Сен-Дени.