Я написалъ духовную.
Къ чему это? Я приговоренъ къ судебнымъ издержкамъ, и моего имѣнiя едва-ли достанетъ на это. Гильотина вещь не дешовая.
Я оставляю мать, жену; оставляю ребенка.
Маленькую трехлѣтнюю дѣвочку, тихонькую, розовую и худенькую, съ большими черными глазками и съ длинными каштановыми волосами.
Ей было два года и одинъ мѣсяцъ, когда я въ послѣднiй разъ ее видѣлъ.
И такъ, послѣ моей смерти три женщины останутся, безъ сына, безъ мужа, безъ отца. Три сироты въ разной степени; три вдовы по милости закона.
Положимъ, что казнь моя справедлива. Но что сдѣлали эти невинныя? Кому до этого дѣло? Ихъ лишаютъ чести, ихъ разоряютъ; справедливость.
Бѣдная старуха-мать еще не безпокоитъ меня. Ей шестьдесятъ-четыре года: она умретъ отъ этого удара. А если и протянетъ нѣсколько дней еще, то было-бы ей только тепло и она ничего не скажетъ.
О женѣ тоже нечего много горевать: она о сю пору больна и какъ помѣшанная. Она тоже умретъ, если только не сойдетъ совсѣмъ съ ума. Говорятъ, что полоумные живущи, по-крайней-мѣрѣ не страдаетъ умъ; она спитъ, она все равно что умерла.
Но дочь, дитя мое, моя бѣдная малютка Маша, которая теперь хохочетъ, играетъ, поетъ и ни о чемъ не думаетъ -- вотъ о комъ болитъ мое сердце.