Пока я проходилъ по публичнымъ галлереямъ палаты-юстицiи, я чувствовалъ себя почти свободнымъ: ничто не стѣсняло меня; но вся рѣшимость оставила меня, когда открылись передо мною низкiя двери, секретныя лѣстницы, внутреннiе переходы, длинные корридоры, душные и глухiе, куда входятъ одни только осуждающiе или осужденные.
Экзекуторъ продолжалъ провожать меня. Священникъ ушолъ, обѣщавъ придти черезъ два часа: у него были какiя-то дѣла.
Меня ввели въ кабинетъ директора, въ руки котораго сдалъ меня экзекуторъ. Они помѣнялись. Директоръ попросилъ его подождать не много, объявивъ, что у него есть дичь, которую сейчасъ-же нужно свезти въ Бисетру съ обратнымъ поѣздомъ кареты. Безъ сомнѣнiя, это былъ нынѣшнiй осужденный, который ныньче вечеромъ ляжетъ на мою же связку соломы. -- Очень-хорошо, сказалъ экзекуторъ -- я подожду немного; мы составимъ два протокола разомъ, и дѣло будетъ въ шляпѣ.
А меня, между-тѣмъ, посадили въ маленькiй кабинетъ, примыкающiй къ директорскому. Тамъ меня заперли совершенно одного.
Не знаю о чемъ я думалъ и сколько времени тамъ пробылъ, какъ вдругъ раздавшiйся надъ самымъ ухомъ моимъ хохотъ вывелъ меня изъ задумчивости.
Вздрогнувъ, я поднялъ глаза. Я былъ уже не одинъ въ кабинетѣ: какой-то человѣкъ лѣтъ пятидесяти пяти стоялъ передо мною; средняго роста, морщинистый, сгорбленный, посѣдѣвшiй; съ широкой костью, съ взглядомъ сѣрыхъ глазъ изъ подлобья; съ горькой улыбкой на лицѣ; грязный, въ отребьяхъ, полунагой, отвратительный.
Повидимому, дверь отворилась, выплюнула его, потомъ снова затворилась, а я и не замѣтилъ этого. Кабы смерть-то приходила такъ!
Нѣсколько секундъ мы пристально глядѣли другъ на друга: онъ, продолжая свой смѣхъ, походившiй на хрипѣнiе; я -- полуудивленный, полуиспуганный.
-- Кто вы, спросилъ я его, наконецъ.
- Странный вопросъ! отвѣчалъ онъ. -- Отпѣтый!
-- Отпѣтый! что это значитъ?
Вопросъ этотъ удвоилъ его веселость.
-- Это значитъ, вскричалъ онъ, захлебываясь отъ хохота, -- что Шарло [ Палачъ ] будетъ играть въ мячъ моею сорбонною черезъ шесть недѣль, точно также какъ твоимъ пнемъ чрезъ шесть часовъ. Ха, ха! Понялъ, наконецъ?
И въ самомъ дѣлѣ, я поблѣднѣлъ волосы у меня становились дыбомъ: это былъ другой осужденный, нынѣшнiй, тотъ, котораго ждали въ Бисетрѣ, мой наслѣдникъ.
Онъ продолжалъ:
-- Что дѣлать? Вотъ тебѣ моя исторiя: я сынъ отличнаго вора; жаль, право, что Шарло вздумалось въ одинъ прекрасный день подвязать ему галстухъ. Это было, когда еще царствовала, милостiю Божiею, висѣлица. На шестомъ году, у меня не стало ни отца, ни матери; лѣтомъ я вертѣлся колесомъ въ пыли на большихъ дорогахъ для того, чтобъ мнѣ бросили су изъ оконъ проѣзжавшихъ каретъ; зимой я бѣгалъ по грязи босикомъ, дуя въ посинѣвшiя отъ холода руки; сквозь прорѣхи панталонъ виднѣлось голое тѣло. Девяти лѣтъ я уже началъ запускать грабли[ Руки ]; то залѣзу въ карманъ, то слуплю съ кого нибудь кожу[ Стащу шинель ]; десяти лѣтъ я былъ воришкомъ. Потомъ, я кое съ кѣмъ познакомился, и въ осьмнадцать сталъ мазурикомъ. Взламывалъ лавки, поддѣлывалъ вертушки[ Ключи ]. Меня схватили, лѣта были подходящiя, и меня сослали на галеры. Каторга штука тяжолая: спишь на голыхъ доскахъ, пьешь колодезную воду, ѣшь черный хлѣбъ, да таскаешь за собою глупое ядро, которое ни къ чему не служитъ. А палочные, да солнечные удары! Замѣть, что тебя всего выбрѣютъ, а у меня волосы были такiе славные, густые... Ничего! Вытерпѣлъ! Пятнадцать лѣтъ проходятъ скоро: мнѣ было тридцать-два года. Вотъ, въ одно прекрасное утро, даютъ мнѣ подорожную и шестьдесятъ шесть франковъ, что я скопилъ въ пятнадцать лѣтъ каторги, работая по шестнадцати часовъ въ день, по тридцати дней въ мѣсяцъ, по двѣнадцати мѣсяцевъ въ годъ. Нужды нѣтъ. Мнѣ хотѣлось сдѣлаться честнымъ человѣкомъ съ шестьюдесятью шестью франками, а подъ моимъ рубищемъ скрывалось болѣе добрыхъ чувствъ, чѣмъ подъ рясой иного аббата. Но паспортъ, чортъ его побери, былъ жолтый и на немъ еще вверху было написано: отпущенный каторжникъ; нужно было его показывать вездѣ, гдѣ ни проходилъ и каждую недѣлю предъявлять меру той деревни, гдѣ меня водворили. Славная рекомендацiя! Каторжникъ! Я всѣхъ пугалъ, малыя дѣти отъ меня прятались, и двери затворяли у меня подъ носомъ. Никто не хотѣлъ дать мнѣ работы. Проѣлъ я свои шестьдесятъ шесть франковъ; нужно было чемъ-нибудь жить. Показывалъ руки, годныя для работы, -- меня не хотѣли слушать; продавалъ свой день за пятнадцать су, за десять, за пять. Куда! Что будешь дѣлать? Разъ, меня мучилъ голодъ, я локтемъ выбилъ стекло въ булочной; взялъ хлѣбъ, а булочникъ меня взялъ: я не ѣлъ хлѣба, а былъ сосланъ на вѣчныя галеры, съ тремя буквами, прозженными на плечѣ: покажу, коли хочешь. -- Это правосудiе называется у нихъ второю виною[Récidive]. Такимъ-образомъ, я сталъ пригнанною клячею[ Меня опять привели на каторгу ]. Помѣстили меня опять въ Тулонъ, на этотъ разъ съ зелеными колпаками[ Съ осужденными на вѣчныя галеры ]. Нужно было утечь. Для этого понадобилось проломать три стѣны, подпилить двѣ цѣпи; у меня былъ гвоздь, и я утекъ. Сдѣлали тревогу, запалили изъ пушекъ, потому-что нашъ братъ каторжникъ, что твой кардиналъ, одѣтый въ красное: за нами палятъ, когда мы выѣзжаемъ. Только они стрѣляли по воробьямъ. На этотъ разъ не было жолтаго паспорта, да не было и денегъ. Я встрѣтилъ товарищей, которые тоже потерли лямку или перегрызли цѣпь. Ихъ голова предложилъ мнѣ мѣсто въ своей шайкѣ: они рѣзали по большимъ дорогамъ. Я согласился и сталъ тоже рѣзать, чтобъ жить. Грабили и дилижансы и дорожныя кареты, а иногда и какого-нибудь прасола верхомъ. Деньги отбирались, лошадей съ каретой отпускали, а человѣка хоронили гдѣ-нибудь подъ деревомъ, стараясь, чтобъ не высововались ноги. Потомъ плясали надъ могилой, чтобъ умять немного землю. Такъ ужь я и состарѣлся, проживая въ кустарникахъ, засыпая подъ открытымъ небомъ, гонимый изъ одного лѣсу въ другой, но по-крайней-мѣрѣ, свободный и независимый. Такой или другой -- всему есть конецъ. Въ одну прекрасную ночь насъ всѣхъ накрыли жандармы. Товарищи разбѣжались, а я, постарше ихъ, я остался въ когтяхъ этихъ кошекъ съ треугольными шляпами. Меня привели сюда. Я прошелъ уже всѣ ступеньки этой лѣстницы, кромѣ одной. Что платокъ украсть, что человѣка убить -- для меня уже было все равно: кромѣ палача мнѣ ничего не оставалось. Дѣло мое было коротко. Правда и то, что я уже состарѣлся и ни къ чему болѣе не годенъ. Отецъ мой женился на вдовушкѣ [ Былъ повѣшенъ ], а я удалюсь въ монастырь безголовыхъ отшельниковъ [ Мнѣ отрубятъ голову на гильотинѣ ]. Вотъ и все, товарищъ.
Я просто одурѣлъ, слушая его. Онъ сталъ хохотать еще громче прежняго, и хотѣлъ было взять меня за руку. Я съ отвращенiемъ отвернулся.
-- Прiятель, сказалъ онъ мнѣ, -- ты что-то невеселъ. Смотри, не струсь передъ смертью: знаешь, тамъ на площади придется тебѣ провести прескверную минуту; но зато это недолго! Мнѣ бы хотѣлось быть тамъ, чтобъ показать тебѣ эту штуку. Знаешь что? Я даже просьбы не подамъ, если только меня скосятъ ныньче-же вмѣстѣ съ тобою, одного попа было бы довольно для насъ обоихъ; подѣлиться имъ съ тобой мнѣ ничего не значитъ. Ты видишь, что я добрый малый. А? Хочешь? По дружбѣ?
Онъ еще сдѣлалъ шагъ ко мнѣ.
-- Милостивый государь, сказалъ я ему, оттолкнувъ его, -- благодарю васъ.
Новые взрывы хохота.
-- О! о! милостивый государь! вы въ нѣкоторомъ родѣ маркизъ! Онъ маркизъ!
Я прервалъ его: -- другъ мой, мнѣ нужно собраться съ духомъ, оставьте меня.
Серьозный тонъ моихъ словъ заставилъ его вдругъ задуматься. Онъ покачалъ своей сѣдой и почти лысой головой, потомъ сталъ царапать когтями мохнатую грудь, которая виднѣлась изъ его открытой рубашки и, наконецъ, процѣдилъ, свозь зубы: извѣстное дѣло, кабанъ! [ Священникъ ]
Потом, помолчавъ немного, онъ почти-робко прибавилъ:
-- Ладно! Будьте маркизомъ! ничего! У васъ зато знатный сюртукъ, который вамъ ужь болѣе не понадобится! ШарлР возьметъ его. Подарите-ка сюртучокъ-то; я его продамъ и куплю табаку.
Я скинулъ сюртукъ и отдалъ ему. Онъ, какъ ребенокъ, захлопалъ въ ладоши отъ радости. Потомъ, увидѣвъ, что я остался въ рубашкѣ и дрожалъ отъ холода, промолвилъ: вы озябли, надѣньте вотъ это, дождь идетъ и смочитъ васъ, а нужно соблюсти приличiе, на телѣгѣ-то.
Говоря это, онъ снималъ съ себя грубую суконную куртку, сѣраго цвѣта, и втыкалъ въ нее мои руки. Я не противился.
Тогда я прислонился къ стѣнѣ, и уже самъ не знаю, какое впечатлѣнiе производилъ на меня этотъ человѣкъ. Онъ сталъ разсматривать подаренный сюртукъ и то-и-дѣло испускалъ радостныя восклицанiя: -- карманы цѣлехоньки!... Воротникъ даже и не поношенъ!... За него дадутъ по крайности пятнадцать франковъ. Табаку-то вдоволь на шесть недѣль!
Дверь снова отворилась. Пришли за нами обоими: за мною, чтобъ отвести меня въ комнату, гдѣ осужденные ждутъ послѣдняго часа; за нимъ, чтобъ отправить его въ Бисетру. Онъ съ хохотомъ сталъ середи взвода солдатъ, которые должны были провожать его, и говорилъ жандармамъ: -- смотрите только не ошибитесь, мы вотъ съ господиномъ помѣнялись кожами; не примите меня за него. Чортъ возьми! Теперь я самъ не хочу, теперь у меня есть на что купить табаку.