Изъ Консiержери.
Вотъ я и переведенъ, какъ сказано въ протоколѣ. Но путешествiе мое стоитъ разсказа.
Било половину восьмаго, когда на порогѣ моего каземата снова явился экзекуторъ.
-- Милостивый государь, сказалъ онъ мнѣ, - я васъ жду. -- Увы! опять съ нимъ другiе!
Я всталъ и сдѣлалъ шагъ: мнѣ казалось, что я не буду въ состоянiи ступить въ другой разъ: такъ тяжела была голова моя, такъ слабы ноги. Однако, я поправился и пошелъ довольно твердо. При выходѣ изъ каземата, я бросилъ на него послѣднiй взглядъ. Я полюбилъ свой казематъ.
Сверхъ того, я оставлялъ его пустымъ и отвореннымъ, чтл придаетъ тюрьмѣ какой-то странный видъ.
Впрочемъ, онъ долго не останется ни пустымъ, ни отвореннымъ. Нынѣшнiй-же вечеръ, говорили номерные, тамъ ждутъ какого-то осужденнаго, котораго изготовляетъ въ настоящую минуту ассизный судъ.
На поворотѣ корридора къ намъ присталъ священникъ. Онъ только что позавтракалъ.
Когда мы выходили изъ сторожки, директоръ ласково пожалъ мнѣ руку и усилилъ конвой четырьмя ветеранами.
У дверей больницы умирающiй старикъ закричалъ мнѣ: до свиданiя.
Мы вышли, наконецъ, на дворъ. Я вздохнулъ: это меня освѣжило.
Не долго шли мы на чистомъ воздухѣ. Карета съ почтовыми лошадьми, уже совсѣмъ заложенная, стояла на первомъ дворѣ; таже самая карета, въ которой я сюда прiѣхалъ, нѣчто въ родѣ длинной колымаги, разгороженной вертикально на два отдѣленiя проволочною рѣшоткою, да такою частою, что можно было подумать, что она вязаная. Оба эти отдѣленiя снабжены дверцами: одна спереди, другая сзади кареты. И все это до того грязно, засалено, запылено, что похоронныя дроги нищихъ въ сравненiи съ этой колымагой, кажутся парадной каретой.
Прежде чѣмъ погребсти себя въ этой двуколесной могилѣ, я бросилъ взглядъ на дворъ, -- одинъ изъ тѣхъ отчаянныхъ взглядовъ, отъ которыхъ, кажется, должно-бы сокрушиться стѣны. Дворъ, небольшая площадка, усаженная деревьями, былъ переполненъ болѣе зрителями, чѣмъ каторжными. О сю пору толпа!
Точно также какъ и въ день отправленiя каторжныхъ, моросилъ осеннiй дождь, частый и холодный, который мороситъ и теперь, когда я пишу это, и, безъ сомнѣнiя, промороситъ цѣлый день; онъ переживетъ меня.
Дороги были размыты, дворъ полонъ грязи и лужъ. Я съ удовольствiемъ смотрѣлъ на толпу, которая вязла въ такой грязи.
Мы влѣзли въ колымагу: экзекуторъ съ жандармомъ въ переднее отдѣленiе; священникъ, я и другой жандармъ въ заднее. Около кареты четыре конныхъ жандарма. Такимъ образомъ, безъ почтальона восемь человѣъ на одного.
Въ то время, какъ я влѣзалъ, какая-то сѣроглазая старуха сказала: "это получше кордона".
Очень понятно. Это спектакль, который скорѣе охватишь взоромъ: скорѣе осмотришь. Это также интересно, но гораздо-удобнѣе. Ничто не развлекаетъ васъ. Тутъ только одинъ человѣкъ, но надъ этимъ однимъ человѣкомъ обрушилось столько-же бѣдъ, какъ надъ всѣми каторжными, взятыми вмѣстѣ. Тутъ больше сжатости: это сгущенный напитокъ, и потому гораздо вкуснѣе.
Колымага двинулась. Прогремѣвъ подъ сводомъ большихъ воротъ, она вкатила въ аллею, и тяжолыя двери Бисетры закрылись за нами. Я чувствовалъ, что ѣду въ какомъ-то оцѣпенiи, какъ человѣкъ, впавшiй въ летаргiю, который не можетъ ни пошевелиться, ни закричать, а между тѣмъ слышитъ, что его хоронятъ. Я смутно слышалъ какъ звякали бубенчики на шеяхъ почтовыхъ лошадей, иногда въ кадансъ, иногда подобно какой-то икотѣ; какъ колесныя шины гремѣли по мостовой или стукались о кузовъ, перемѣняя колею; звонкiй галопъ жандармовъ около колымаги, щолканье бича почтальона. Все это казалось мнѣ какимъ-то вихремъ, который носилъ меня.
Сквозь рѣшотку окна, которое было передо мною, глаза мои машинально остановились на надписи, выбитой большими буквами надъ главнымъ подъѣздомъ Бисетры:
Богадѣльня для престарѣлыхъ.
-- Вотъ-те-на, сказалъ я про себя, по видимому здѣсь можно состарѣться.
И, какъ это бываетъ между сномъ и бдѣньемъ, я сталъ переворачивать эту мысль во всѣ стороны въ своемъ умѣ, оцѣпенѣвшемъ отъ горя. Вдругъ, повозка, скоротивъ съ аллеи на большую дорогу, измѣнила видъ изъ моего окошка. Въ немъ, какъ въ рамкѣ, внезапно очутились башни Notre-dame, синеватыя и будто полу-стушованныя парижскимъ туманомъ. Также внезапно измѣнилась и мысль въ умѣ моемъ. Вмѣсто образа Бисетры, появился образъ соборныхъ башенъ.
-- Тѣмъ, которые достанутъ мѣста на башнѣ съ зеленымъ флагомъ, будетъ отлично видно, сказалъ я самъ себѣ, безсмысленно улыбаясь.
Помнится, что въ эту самую минуту священникъ снова принялся увѣщевать меня. Я не прерывалъ его. У меня и безъ того въ ушахъ шумѣло отъ грома колесъ, галопа лошадей и бича почтальона. Однимъ шумомъ стало больше.
Я молча слушалъ это паденiе монотонныхъ словъ, которыя усыпляли мысль мою, какъ бормотанье фонтана и которыя лились передо мною, повидимому различныя, но на самомъ дѣлѣ все одни и тѣ-же, какъ узловатые вязы на большой дорогѣ, -- какъ вдругъ, сухой и отрывистый голосъ экзекутора, сидѣвшаго спереди, внезапно разбудилъ меня.
-- Ну-ка, господинъ аббатъ, сказалъ онъ почти весело, знаете-ли вы новость?
Слова эти относились къ священнику.
Аббатъ, говорившiй мнѣ безъ отдыха, и заглушаемый каретой, не отвѣчалъ.
-- Послушайте! началъ снова экзекуторъ, возвышая голосъ, чтобъ перекричать шумъ колесъ, -- адская карета.
Ужь точно адская!
Онъ продолжалъ.
-- Это просто хаосъ; себя не слышишь. Что бишь я хотѣлъ сказать? Сдѣлайте одолженiе, напомните мнѣ, чтР я хотѣлъ сказать, господинъ аббатъ? -- Да, бишь! Слышали вы сегодняшнюю парижскую новость?
Я вздрогнулъ, какъ-будто онъ говорилъ про меня.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ священникъ, который, наконецъ, разслышалъ, у меня еще не было времени прочесть сегодняшнiя газеты. Когда я, какъ ныньче, бываю занятъ цѣлый день, я прошу дворника прятать для меня журналы и читаю ихъ по вечерамъ.
-- Вотъ! возразилъ экзекуторъ, никогда не повѣрю, чтобъ вы этого не знали. -- Новость всего Парижа. Нынѣшнюю новость!
Я вмѣшался въ разговоръ: -- кажется, я её знаю.
Экзекуторъ поглядѣлъ на меня: -- вы! Въ самомъ-дѣлѣ? Ну, такъ что жъ вы скажете?
-- Вы слишкомъ любопытны, отвѣтилъ я.
-- Отчего-жъ, милостивый государь? возразилъ экзекуторъ. -- Каждый имѣетъ свое политическое мнѣнiе. Я слишкомъ уважаю васъ, чтобъ предположить, что вы не имѣете своего. Что касается до меня, я совершенно согласенъ на возстановленiе нацiональной гвардiи. Я былъ ротнымъ сержантомъ и, право, это препрiятно...
-- Я не думалъ, чтобъ вы говорили объ этомъ, прервалъ я его.
-- А о чемъ же еще? вы сказали, что знаете новость.
-- Я говорилъ о другой, которая также занимаетъ Парижъ сегодня.
Болванъ не понялъ; я разшевелилъ въ немъ только любопытство. -- Еще новость? Да гдѣ же, чортъ возьми, могли вы нахватать ихъ? какая же, ради Бога, скажите? Вы не знаете-ли, господинъ аббатъ? Неужели вы прилежнѣе меня слѣдите за новостями? Сдѣлайте милость, сообщите. Въ чемъ дѣло? Я, знаете, люблю новости; я ихъ пересказываю господину президенту и это его занимаетъ.
И еще тысячу глупостей! Онъ обращался то ко мнѣ, то къ аббату; я отвѣчалъ ему пожатiемъ плечъ.
-- Ну, о чемъ же вы задумались? сказалъ онъ мнѣ.
-- Я думаю о томъ, отвѣчалъ я, что ныньче вечеромъ не буду больше думать.
-- Ахъ, вы объ этомъ, возразилъ онъ. Ну ужъ вы слишкомъ огорчаетесь! Господинъ Кастень разговаривалъ.
Потомъ, послѣ нѣкотораго молчанiя, онъ прибавилъ: Я отвозилъ также господина Папавуана; на немъ былъ выдровый картузъ и онъ курилъ сигару. А Ларошельскiе унтеръ-офицеры, такъ тѣ говорили промежъ себя, но все же говорили.
Помолчавъ немного, онъ продолжалъ:
-- Сумасшедшiе, энтузiасты! Они, казалось, презирали все и всѣхъ. А вотъ вы такъ ужь точно что задумчивы, молодой человѣкъ.
-- Молодой человѣкъ, сказалъ я ему, -- я старше васъ; каждая четверть часа теперь старитъ меня на цѣлый годъ.
Онъ оборотился, поглядѣлъ на меня нѣсколько минутъ съ нелѣпымъ удивленiемъ, потомъ сталъ ворчать.
-- Какъ-же! смѣйтесь! старше меня! Я гожусь вамъ въ дѣдушки.
-- Вовсе не смѣюсь, отвѣчалъ я ему серьёзно.
Онъ открылъ табакерку.
-- Ну, не сердитесь, голубчикъ; понюхайте и не поминайте меня лихомъ.
-- Не бойтесь, долго васъ не стану поминать.
Въ эту минуту, его табакерка, которую онъ мнѣ протягивалъ, наткнулась на раздѣлявшую насъ рѣшотку. Толчекъ кареты, и она, раскрытая, упала къ ногамъ жандарма.
-- Проклятая перегородка! воскликнулъ экзекуторъ, -- не несчастiе ли это, продолжалъ онъ, оборотившись ко мнѣ, -- табакъ-то весь просыпался.
-- Я теряю больше васъ, отвѣчалъ я, улыбаясь.
Онъ сталъ подбирать табакъ, ворча сквозь зубы: -- Больше меня; легко сказать. До самаго Парижа безъ табаку, вѣдь это прескверно!
Тогда священникъ сказалъ ему нѣсколько утѣшительныхъ словъ, и я не знаю, оттого ли, что я слишкомъ былъ озабоченъ, только мнѣ показалось, что это было продолженiе увѣщеванiй, начало которыхъ досталось на мою долю. Мало-по-малу, завязался разговоръ между аббатомъ и экзекуторомъ. Я далъ имъ наговориться вволю и снова предался размышленiямъ.
Вѣроятно, я былъ все въ томъ же настроенiи духа, когда мы подъѣхали къ заставѣ; но Парижъ показался мнѣ гораздо шумнѣе обыкновеннаго.
Колымага остановилась на минуту передъ акцизомъ [ Octroi застава, у которой собирается пошлина жизненныхъ припасовъ ]. Таможенные ее осмотрѣли. Будь это баранъ или быкъ, которыхъ везли бы на бойню, мы поплатились бы здѣсь деньгами; но человѣческая голова не платитъ пошлинъ: насъ пропустили.
Миновавъ бульваръ, колымага на рысяхъ пустилась по тѣмъ стариннымъ, извилистымъ улицамъ предмѣстiя Сен-МарсР и СитХ, которыя змѣятся и перерѣзываютъ одна другую, какъ тысячи дорожекъ въ муравейникѣ. На мотовой этихъ узкихъ улицъ карета поѣхала такъ шибко и такъ громко, что я уже ничего болѣе не слышалъ. Когда я поглядѣлъ въ маленькое четыреугольное окошко, мнѣ показалось, что прохожiе останавливались, чтобъ взглянуть на карету и что цѣлыя толпы дѣтей бѣжали за ней слѣдомъ. Мнѣ также показалось, что иногда и кое гдѣ на перекресткахъ какой-то человѣкъ, или старуха въ рубищѣ, а то и оба вмѣстѣ, держли цѣлую связку печатныхъ листковъ, и что прохожiе бросались на эти листки съ открытыми ртами, какъ-будто для того, чтобъ вскрикнуть.
Половину девятаго били палатскiе часы, когда мы въѣхали, на дворъ Консiержери. Видъ этой громадной лѣстницы, это чорной часовни, этихъ мрачныхъ воротъ обдалъ меня ледянымъ холодомъ. Когда карета остановилась, я ужь думалъ, что остановится и бiенiе моего сердца.
Однакожь, я собрался съ силами. Дверца отворилась съ быстротою молнiи; я выскочилъ изъ подвижной тюрьмы и скорыми шагами вошолъ подъ своды между двухъ рядовъ солдатъ. На моей дорогѣ успѣла уже собраться толпа.