Я теперь покоенъ; все кончено, совершенно кончено. Я вышелъ изъ невыносимой тоски, въ которую впалъ послѣ посѣщенiя директора. Потому-что, признаюсь, я еще надѣялся... Теперь, слава Богу, я не надѣюсь больше.
Вотъ что случилось.
Ровно въ половинѣ седьмаго, -- виноватъ, немного раньше -- отворилась дверь моего каземата. Вошелъ сѣдой старичокъ въ темной шинели. Онъ распахнулъ ее, и я увидѣлъ подрясникъ, бѣлый рабатъ. То былъ священникъ.
Только не тюремный священникъ. Становилось страшно.
Онъ сѣлъ напротивъ меня съ благосклонной улыбкой, потомъ покачалъ головою и поднялъ глаза къ небу, т. е. къ своду моего каземата. Я понялъ его. -- Сынъ мой, сказалъ онъ мнѣ, приготовились-ли вы?
Я отвѣчалъ ему слабымъ голосомъ: я не приготовился, но готовъ.
Однакожь, зрѣнiе мое помутилось, ледяной потъ проступилъ по всѣмъ членамъ, я чувствовалъ какъ начинали вздуваться виски, а уши наполнялись шумомъ.
Между-тѣмъ, какъ я покачивался на стулѣ, какъ полусонный, добрый старичокъ говорилъ. По-крайней-мѣрѣ, такъ мнѣ показалось, да и помню я, что губы его шевелились, руки двигались, глаза блестѣли.
Дверь во второй разъ отворилась. Шумъ засововъ и замковъ вывелъ насъ обоихъ, меня изъ столбняка, его изъ рѣчи. Вошолъ какой-то господинъ въ черномъ фракѣ, вмѣстѣ съ директоромъ, и низко мнѣ поклонился. У этого человѣка было на лицѣ нѣчто офицiально печальное, какъ у распорядителей похоронныхъ процессiй. Въ рукахъ онъ держалъ свертокъ бумагъ.
-- Милостивый государь, сказалъ онъ мнѣ съ вѣжливой улыбкой, я экзекуторъ парижскаго королевскаго суда. Имѣю честь передать вамъ посланiе отъ господина генеральнаго прокурора.
Первое потрясенiе прошло. Ко мнѣ возвратилось все присутствiе духа.
-- Вѣдь это господинъ генеральный прокуроръ, отвѣчалъ я ему, -- такъ упорно требовалъ головы моей? Много чести для меня, что онъ ко мнѣ пишетъ. Надѣюсь, что смерть моя доставитъ ему большое удовольствiе; мнѣ было-бы горько думать, что онъ съ такимъ жаромъ вымаливалъ ее, а, между тѣмъ, совершенно равнодушенъ къ ней.
Я сказалъ все это и потомъ громко прибавилъ: читайте сударь.
Онъ сталъ читать длиннѣйшую рацею, припѣвая въ концѣ каждой строки и нѣсколько замедляя на срединѣ каждаго слова. Это былъ отказъ въ моей просьбѣ.
-- Приговоръ будетъ исполненъ ныньче на Гревской-площади, прибавилъ онъ, окончивъ чтенiе, но неподнимая глазъ съ гербовой бумаги. -- Ровно въ половинѣ восьмаго мы отправляемся въ Консiержери. Не будете-ли вы такъ безконечно-обязательны, милостивый государь, не послѣдуете-ли за мною.
Я давно уже пересталъ его слушать. Директоръ разговаривалъ съ священникомъ; онъ не отрывалъ глазъ съ бумаги; я взглянулъ на полуотворенную дверь... -- Создатель! четыре солдата съ ружьями въ корридорѣ!
Экзекуторъ повторилъ вопросъ, уже смотря на меня. -- Когда вамъ будетъ угодно, отвѣчалъ я ему. Распоряжайтесь мною.
Онъ поклонился мнѣ, сказавъ: я буду имѣть честь придти за вами черезъ полчаса.
Тогда они оставили меня одного.
Какъ-бы убѣжать! Боже мой, какъ-бы убѣжать! Мнѣ нужно уйти отъ нихъ! Нужно! сейчасъ-же! Изъ дверей, изъ оконъ, черезъ крышу! хотя-бъ пришлось оставить собственное мясо на стропилахъ.
О горе! черти! пролятiе! Цѣлые мѣсяцы нужны, чтобъ пробить эту стѣну хорошими инструментами, а у меня ни гвоздя, ни часа.