Король, королева, евреи. Из двери, находящейся в глубине, появляется испуганная оборванная толпа между двумя рядами пик и алебард. Это — посланцы евреев: мужчины , женщины , дети , у всех головы посыпаны пеплом, они в лохмотьях, босые, с веревками на шеях; некоторые, изуродованные пытками, ковыляют на костылях или ползут на культяпках; других, у которых выколоты глаза, ведут дети. Во главе процессии — великий раввин Моисей бен-Хабиб . У всех желтые повязки на изодранных одеждах. На некотором расстоянии от стола раввин останавливается и опускается на колени. Все остальные падают ниц. Старики бьются лбами об пол. Ни король, ни королева не смотрят на вошедших; их туманный и сосредоточенный взгляд скользит поверх голов евреев.
Моисей бен-Хабиб
(на коленях)
Владыка, правящий испанскою страной,
И вы, владычица, о королева наша,
Мы, вам покорные, мы, подданные ваши,
Босые, с вервием на шее и дрожа,
Вас просим, господин, и вас, о госпожа!
Над нами смертный мрак! Сожгут сегодня многих.
Изгонят жен, детей и стариков убогих.
Господь всевидящий — свидетель; мы пришли,
И наши стоны к вам возносим, короли!
Декреты против нас вы нынче возгласили.
Мы плачем. Прах отцов затрепетал в могиле.
Задумчивость гробниц ваш приговор потряс.
Сердечно преданы, мы почитаем вас.
Мы в тесноте живем, мы замкнуты, послушны,
Законы наши так просты и прямодушны,
Что и ребенок их запишет без труда.
А веселиться мы не смеем никогда,
И облагают нас какой угодно данью.
Нас топчат походя. Мы точно одеянье
С убитого врага. И все ж хвалу поем!
Но неужели есть необходимость в том,
Чтоб, на руках неся дитя свое грудное,
Быков, собак и коз гоня перед собою,
Во все концы земли Израиль убегал,
Народом кончил быть и лишь скитальцем стал?
Не прикажите гнать нас копьями, мечами,
И да отверзнет бог широко перед вами
Врата прекрасные. Избавьте от беды!
Теряем мы свои посевы и сады,
Исчезло молоко у женщины кормящей…
Ведь с самками живут и звери в дикой чаще,
И птицы счастливы в гнезде среди ветвей,
Имеет право лань кормить своих детей,
Позвольте же и нам остаться в наших нищих,
Почти невольничьих, ветшающих жилищах,
Но близ родных могил, здесь, под стопой у вас,
Слезами нашими покрытою сейчас.
О скорбь! Отверженье! Скитанья и лишенья!
Есть хлеб и воду пить нам дайте разрешенье—
И процветания добьетесь для себя.
О наши короли! Вас молим мы, скорбя,—
К нам милость проявить и не карать нас вечным
Злым одиночеством, блужданьем бесконечным.
Оставьте небо нам, оставьте кров родной,
Хоть горек, словно яд, хлеб, смоченный слезой;
И если пепел мы, так ветром вы не будьте.
(Указывая на золото)
Вот наша дань! Увы! На том не обессудьте!
Спасите, короли! Вас умоляем мы!
О, будьте же для нас не ангелами тьмы,
Но станьте ангелами белыми, благими.
Спасите! Праотцами вашими святыми,
Великодушными и храбрыми, как лев,
И усыпальницами светлых королев
Мы заклинаем вас! Инфанте мы Хуане,
Румяной ягодке, прелестному созданью,
Вручим свои сердца, печали и мольбы.
Монарх! Монархиня! Вершители судьбы!
Спасите!
Минута молчания. Фердинанд и Изабелла совершенно неподвижны. Ни король, ни королева по-прежнему не смотрят на евреев. Герцог де Алава, который стоит возле стола, обнажив шпагу, касается ею плашмя плеча великого раввина. Великий раввин подымается; он и все евреи выходят с опущенными головами, пятясь. Стража образует заслон и вытесняет их за сцену. Дверь остается открытой. Евреи вышли. Король делает знак герцогу де Алава. Тот подходит.
Король
(герцогу)
Говорить здесь будем по секрету
Мы с королевою. Иди! И дверь вот эту
Снаружи охраняй. Тот, кто войдет сюда,
На плаху попадет.
Герцог опускает шпагу, кланяется, снова поднимает шпагу и выходит. Дверь закрывается. Король и королева остаются одни. Тем временем Гучо незаметно залез под стол и теперь сидит там, скрытый свисающей ковровой скатертью.