Литейщик Степка сверкает смехом, улыбкой, прибаутками, словно свежий осенний лед искрится на солнце.
— Чтой-то наш Аноха мудрит, — отпускает замечание Степка, сливая чугун в заформованные Анохой опоки. — Жили деды — не видали беды, стали жить внуки — натерпелись муки… Да куды ж, холера, ковш гнетешь?! — вдруг заорал Степка на подручного, и «мать-перемать» полетела по цеху.
— Насажают тут анох разных вислоухих на нашу погибель… Другой сопель откинуть не умеет, а тож других учить берется, об себе воображать начинает… К начальству улизивается… — косит черный глаз Степка в сторону Анохи.
От ковша и от степкина тяжелого взгляда пахнуло на Аноху одуряющим жаром, пот хлынул обильными ручьями по лицу, парализованные внезапно руки бессильно повисли вдоль тела, и разом Аноха почувствовал, как страшно он устал, как уходят последние силы.
— Что язык высунул?! Кишка тонка за такое дело браться?
Да, слаб Аноха, не суждено ему подняться над своим горьким уделом. Видит Аноха торжествующие напряженные мускулы степкиных рук и в неповторимой игре их читает свой приговор.
В этот день Аноха уходил с завода надломленной, разбитой походкой.
Он зашел в моссельпромку. Жадно вытянул, стакан за стаканом, бутылку теплого пива без закуски, чтобы больше захмелеть. Выпил вторую, спросил третью…
Пивная опустела. Разглядывая знакомую обстановку, Аноха подметил, что все предметы ожили и сдвинулись с своих мест: краснолицая девица на плакате летела в черную пропасть, но почему-то смеялась; шаткие бутылки беспричинно падали; от накренившегося стакана растекались желтые пивные ручьи, изломанные мутным зеркалом столы и стулья валились на-бок. Груды пробок и склизких окурков шевелились от массы насевших мух. Отовсюду Аноху обступили черные полчища пивных бутылок и, казалось, двигались на него в грозном наступлении.
Анохе вдруг стало жутко. Схватив стул, он размахнулся. Бутылки, с отчаянным звоном разлетаясь в куски, расступились перед Анохой, и он, шатаясь, шагнул к двери.