За телегами было слышно дыхание большой толпы, и то, что она стояла безмолвно, указывало: командиры еще считаются углядчивыми, зоркими. Шевкоплясов щелкнул портсигаром и протянул его Ворошилову. Тот хмуро потупился. Шевкоплясов, ухмыляясь, постучал портсигаром об эфес, свернул папироску и вытянул руку. Думенко вложил в нее головню. Шевкоплясов закурил.
Ворошилов обвел командиров глазами. Взор его остановился на Буденном. Ворошилов сказал:
— Тогда я один, со своими ребятами, пойду выручать мартыновцев. Прощайте.
Буденный проговорил, вставая:
— Предположим, что товарищ Ворошилов приглашает меня. Мой полк пойдет.
— Да и твой полк не пойдет, чего трепаться, — сказал Шевкоплясов, играя саблей. — Раз все оглобли вверх, значит все. Говорю вам, что противник будет бить в нашу сторону, в сторону юга.
— А он уже ударил на север, — еле сдерживая себя, сказал Ворошилов.
— Говори! Еще нам придется помогать, а не северу.
Пархоменко спросил:
— Тебе, видно, очень хочется, Шевкоплясов, север как есть оставить?
Шевкоплясов побагровел, залился потом и, ударяя кулаками о телегу, закричал:
— А вам как с Ворошиловым хочется в подчиненные нас взять? Фронтом завладеть хочется? Получай!
И он сунул Пархоменко кукиш.
Буденный рассердился, плюнул, выскочил из круга и побежал к своему полку с криком:
— Стройся! К выручке мартыновцев готовьсь!..
Полк буденновцев да сотни полторы рабочих, которые приехали в поезде вместе с Ворошиловым, шли сначала берегом реки, а когда стемнело, повернули в степь мимо тех соленых озерец, наполовину высохших уже от зноя, которые Шевкоплясов считал территориальным преимуществом против царицынских окрестностей. Небо было прозрачное, высокое и жаркое. Где-то далеко слышался гром, но дождя не выпало ни днем, ни ночью.
Буденный, Ворошилов и Пархоменко ехали впереди отряда. Несколько поодаль ехал мартыновец. Лицо у него было счастливое, сияющее, и даже лежащие на пути балки, ложбины и впадины, по которым должен был пробираться отряд, он называл ласкательно: ложбиночка, впадинка, влуминка, руслице.
— Похоже, что от обороны переходим к наступлению? — спросил Ворошилов.
— По сальцам это незаметно, — проговорил Буденный. И он опять, как там, возле телег, громко, со свистом, сплюнул, повторяя с горечью слова Шевкоплясова, которые казались ему наиболее глупыми: — «Территориальных преимуществ, говорит, возле Царицына нету. Ни гор, говорит, ни воды, ни лесу». А ты откуда, из какой тайги вышел, мерин? Тьфу!
Ворошилов рассмеялся:
— Ну и живем. «Здравствуй» да «прощай» еле успеешь сказать. Ведь ты на орудийном заводе тоже контролируешь, Лавруша? Как там техника?
— На орудийном? — переспросил Пархоменко, и обычной своей скороговоркой он с упоением стал рассказывать, как рабочие ремонтируют бронепоезда и как за месяц отделали — «есть на что поглядеть» — девять старых бронепоездов и создают новые.
— Боеприпасов бы нам еще, боеприпасов! — прервал его Ворошилов.
На рассвете возле темно-зеленой глубокой балки разглядели костры белоказаков.
Пархоменко повел своих ординарцев снимать секреты.
Когда сняли секреты, поползли к кострам и, подкравшись ближе чем на сто шагов, открыли по кострам пулеметный огонь. Сражение было короткое.
Освобожденных мартыновцев направили на станцию Куберле. Ворошилов со своим отрядом рабочих вернулся в Царицын. Докладывая Военному совету о положении на юге, он решительно заключил:
— Наступать Сальской группой нельзя. Из двенадцати тысяч бойцов мы предполагали оставить там три, с тем чтобы девять перебросить на север. Теперь ясно, что едва ли перебросим и две тысячи.
— Если кулак сжать, он крепче бьет, — сказал Сталин. — Предлагаю Военному совету укоротить фронт, чтобы лучше маневрировать оставшимися силами.