Александр Пархоменко женился. В жены взял он девушку Тину Шабынскую из родного села Макаров Яр. Он знавал ее с детства, и они вместе учились в школе. Помнится, еще совсем в юности, шли они переулком, среди плетней, и вдруг услышали за плетнем: «…щедрота моя, хотите к моему сердцу?» Они рассмеялись, переглянулись — и смутились. Эта фраза, которую часто услышишь в селах Екатеринославщины, показалась им близкой и милой. И позже они нередко вспоминали эту фразу и, вспомнив, переглядывались и смеялись радостно…
Подходя к домику, где живет брат Александр, старший Иван жмет руку и говорит, уходя:
— Отдыхай. Супруге кланяйся.
Александр стоит у калитки, положив руку на деревянную щеколду, и смотрит вслед спокойно шагающему брату. «Супруге кланяйся»! Александр еле сдерживает улыбку радости. Супруге поклон… И тотчас же он вспоминает косой зимний переулок, забор в снежном воротнике, пуховые деревья, с трудом, видимо, перенесшие ветви через забор. А снег все падает и падает. Эти деревья, что того и гляди надломятся от тяжести снега, приходятся по душе двум молодым людям.
Они идут, держась за руки, и смотрят, как желто-зеленый месяц сквозь хлопья снега и сучья деревьев пробирается в переулок. Где-то щелкнула калитка, и густой баритон запел: «Шумел, горел пожар московский». Ему ответил хороший женский смех.
Из-под пуховой шали блестели молодые и смелые глаза Харитины. Ресницы поспешно сметали падавший снег, и хотелось глядеть в глаза и раньше снега, и раньше лунного света, и вообще раньше всех…
Александр спросил:
— Харитина, щедрота моя, хотите к моему сердцу?
Она ответила просто:
— А к чьему сердцу мне хотеть? Ваша жизнь твердая, Александр Яковлевич.
— О себе не буду хвастать, — сказал Александр. — Жизнь у всех хлопотливая. А вот говорят, что я хлопотливей других?
Харитинаулыбается:
— А и пусть говорят! В школе-то ты, Саша, еще хлопотливей был. — И она хохочет.
Когда учились вместе, случалось даже, что Саша в школьных ссорах поколачивал Тину Шабынскую. Сейчас он должен рассказать ей, что вступил в партию. Поймет ли его эта простая деревенская девушка?! А почему не понять? Разве, когда они женились, не обещали они друг другу жить так вместе, чтоб не только им, но всем людям отвоевать хорошую и счастливую жизнь? Партия большевиков — это и есть борьба за счастье народа, за хорошую и прекрасную жизнь! Как же не понять?.. И все же руки и голос его слегка дрожат, когда он говорит ей:
— Теперь, Тина, хочу о другом… о других хлопотах.
И вдруг она:
— Слышали мы и о другом!
— Слышали?
— Слышали, Саша.
— О чем же другом слышали?..
Она отвечает уклончиво и тихим голосом, давая этим понять, что выведать это было ей трудно, что она еще сама сомневается в правдивости своих догадок, но уже гордится ими.
— Слышала, будто бы вы даже революционер, Александр Яковлевич.
— А много о том говорят?
— Да будут еще больше, — уже с полной гордостью говорит она, и гордость эта так согрела его сердце, будто сразу растаял кругом весь этот грузный снег.
Он сказал:
— А не страшно от таких разговоров? Выйдешь замуж, а муж-то вон какой, политический. Еще на каторгу уведет…
— Чего ж страшного, раз вы взялись, Александр Яковлевич? Страшно неправое дело.
* * *
Свадьбу справили в Макаровом Яру. Гуляли три дня. Когда замолкали песни, Александр рассказывал деревенским парням о заводе, о забастовке, о перепуганных луганских тузах, о том, как во время переговоров заводчик Лобанов выпил от волнения четыре графина водки и вспотел так, что стал мокрым весь его сюртук, а с бровей просто падала роса. Парни хохотали и говорили, что хорошо бы такую росу выжать и у здешнего помещика Ильенко. Ах, какая гадюка, какой злодей, какой обманщик! А ведь предводитель дворянства. Значит, и все дворянство такое же?
— А вы спросите у соседних мужиков, все ли дворянство такое, — говорит Пархоменко.
— Чего и спрашивать? — Парни мотают головой и требуют от гармониста песню пояростней.
Гости расходятся поздно. Проводив их, Александр начинает быстро ходить по скрипящим половицам. Он поет во все горло: «Вставай, проклятьем заклейменный!»
— Чего кричишь? — спрашивает Харитина Григорьевна. — Хочешь, чтобы тебя арестовали?
— А ты знаешь, Тина, чую, не будет царя.
— Как же так царя не будет? — не понимая и восхищаясь одновременно, спрашивает жена. — А кто же будет править царством?
— Много таких. Вот и я буду править!
Ей немного страшно, но она вспоминает, что обещала не страшиться, — и страх исчезает. Она с восхищением смотрит в эти горящие ненавистью и жаждой борьбы глаза, и сердце ее трепещет. Но чтобы не подать виду и сохранить достоинство, она наивно говорит, не замечая своей наивности:
— Уездом ты править можешь, а для всего царства еще малограмотен.
— Подучимся, подправимся. Люди да жизнь обстругают.
— Жизнь жизнью, а и книги надо изучать.
И когда она вернулась в город, она выписала ему «Ниву» на 1906 год со всеми приложениями. Александр, нежно улыбаясь ее наивности, сказал:
— «Ниву» — то читать не удастся: много расходу будет на перемену адресов.
И точно, директор Крин однажды утром поздоровался с братьями Пархоменко за руку.
— Значит, дело плохо, — сказал Иван. — Не дадут, пожалуй, и «срока ученья» окончить.
Он говорил о военном обучении, которое члены партии и рабочие «боевики», готовящиеся к вооруженному восстанию, проходили в пустынных полях за Гусиновским кладбищем. Здесь им преподавали теорию и практику военного дела: они маршировали, ложились в цепь, стреляли; во время работы, если удавалось оттянуть мастера в сторону, братья Пархоменко «точили» коробочки для бомб, а в воскресенье ездили на шахты за динамитом; глицерин же добывался из аптек через фармацевтов. По заводам шел сбор денег для закупки оружия. Передавали, что братья Пархоменко собрали денег чуть ли не на целую пушку.
В начале апреля братьев рассчитали. Рабочие хотели протестовать забастовкой, но кто-то стороной узнал, что на младшего есть донос, будто он убил пристава Аварева, да будто и старший принимал участие в этом убийстве. Партийцы и посоветовали младшему уехать пока в родную деревню, а старшему поступить на другой завод.
Так и сделали. Младший с женой уехал в Макаров Яр работать у тестя на пашне, а старший, взяв справку с завода Гартмана, отправился по заводам. Рабочий он был превосходный, брали его охотно, но как дело доходило до регистрации, как только получали от него гартмановскую справку, ему отказывали под тем или иным предлогом. Однажды в конторе «сосед по расчету», видимо более опытный, взял у него справку, посмотрел и сказал:
— Никуда тебе, товарищ, не поступить.
— Почему?
— Справка дана красными чернилами, а это промежду заводчиков такой знак — «красных» на работу не принимать. Придется тебе, значит, прическу менять.
Пришлось Ивану Пархоменко выправить паспорт на женину фамилию и стать Иваном Критским.