Продолжение допроса подсудимого Шестова
Защитник Казначеев (к подсудимому Шестову): Когда вы вербовали Строилова, вы угрожали ему возможностью выдачи его соответствующим органам?
Шестов: Да.
Казначеев: Такого рода угрозы в отношении Арнольда вам приходилось применять или нет?
Шестов: Нет.
Казначеев: Но вы сказали, что знали об его антисоветских настроениях. Зная, вы это использовали?
Шестов: Использовал. Это дало мне повод для привлечения его к совершению террористических актов. Я свел его с Черепухиным.
Казначеев: Первое поручение, которое давалось Арнольду Черепухиным, говорило об акте против кого?
Шестов: Против Орджоникидзе, но акт не состоялся, так как Орджоникидзе не воспользовался машиной.
Казначеев: Второе поручение какое было дано?
Шестов: Совершить террористический акт против Молотова.
Казначеев: Чем объяснял Арнольд, что его не удалось совершить?
Шестов: Черепухин сказал, что Арнольд сдрейфил.
Допрос подсудимого Строилова
Председательствующий: Подсудимый Строилов, вы подтверждаете те показания; которые вы давали на предварительном следствии, а также на выездной сессии Военной коллегии Верховного суда в ноябре?
Строилов: Да.
Вышинский: Вы можете ли что-нибудь добавить к вашим вчерашним показаниям?
Строилов: Я был послан на два года в Германию и занял должность старшего инженера горной секции технического бюро в торгпредстве. Началось дело постепенно о моего знакомства с фон Бергом. Он прекрасно [c.107] говорил по-русски, потому что в дореволюционное время лет 15-20 жил в России, в Петербурге. Берг был осведомителем для ряда органов. У меня был разговор с Бергом относительно вопросов нашего строительства. Берг рекомендовал мне прочитать книгу Троцкого, о чем я вчера говорил.
Когда я был в СССР - в конце ноября - начале декабря 1930 года, этот Берг был тоже в Москве. По телефону он убедительно просил меня к нему зайти. Я не заходил. Тогда он просил прислать открытку с указанием, когда я вернусь в Германию, что я и сделал. Вернувшись в Германию, я виделся с Бергом несколько раз. В одной из бесед он сказал, что в СССР известно о некоторой помощи, которую я оказывал фирмам “Вальрам” и “Эйкгоф”. При втором разговоре он добавил, что, очевидно, за мною следят, и в СССР известно о моих антисоветских разговорах, а поэтому мне необходимо остаться в Германии.
В конце марта 1931 года я связался с Вюстером, которого мне рекомендовал фон Берг, для того, чтобы он устроил мне поездку в Чехословакию и Францию для выяснения вопросов относительно разработки мощных угольных пластов. Вюстер сказал мне, что “это можно устроить, но так как вы не немец, то нужно иметь какое-то письменное доказательство о том, что вы наш человек и не подведете меня”. И я дал документ, о котором уже говорил, то есть согласие не возвращаться в СССР и остаться работать в Германии вместе с ними и выполнять их поручения. Дня через три-четыре, это было 2 апреля, я поехал к нему на улицу Армштрассе, второй этаж, кажется, 59 номер. Вюстер сказал мне: “Никакого разговора ни об оставлении вас в Германии, ни о вашем посещении Франции и Чехословакии быть не может”. Я, признаться, опешил и сказал, что это просто бесчестно. Он ответил: “Никакой бесчестности тут нет. Личная записка вами дана, и поэтому вы должны выполнять наши поручения, как вы обязались, господин Строилов”. Он повышенным тоном заявил, что сейчас говорит не от себя, а от тех политических кругов, которые могут сделать одно из двух: или на основании ряда данных о якобы моей агитации засадить меня в германскую тюрьму, или же на основании этой записки - в советскую тюрьму. Я согласился выполнять указания Вюстера, то есть, попросту говоря, сделаться предателем. В том же разговоре он указал, что мои ближайшие задачи состоят в том, чтобы я помогал немецким специалистам, а в особенности тем, кто по условленному паролю - “Привет от Вюстера” - обратится ко мне, чтобы я оказывал им всяческое содействие в размещении их на определенные должности в СССР, содействовал им в работе, не обращая внимания на технические недостатки.
Он указал мне далее, что я должен принимать меры к затормаживанию развития каменноугольной промышленности СССР. Попросту говоря, это была директива о вредительстве.
11 апреля была получена телеграмма с вызовом меня в СССР. В Новосибирске я был назначен сначала заместителем начальника управления рационализаторских и исследовательских работ, а в 1932 году - начальником этого управления. Примерно месяца через два ко мне стали являться по условленному паролю некоторые из немецких специалистов. До конца 1934 года ко мне обратились в человек: Зоммерэггер, [c.108] Вурм, Баумгартнер, Маас, Хауэр и Флесса. Эти агенты разведки, как я из дальнейшего убедился, были распределены по наиболее ведущим местам.
В августе один из них затеял разговор об одном официальном лице… В начале 1931 года он сказал, что это официальное лицо знает меня. А через полтора месяца, примерно в апреле 1931 года, мне было сказано, что это официальное лицо передает мне привет и просит не забывать тех обязательств, которые мною взяты. Таким образом, вокруг меня затянулась и вторая петля. Директивы от этого официального лица мало чем отличались от директив Вюстера. Это была как бы подгонка. Вюстеру я послал три информации. В ответ я получал директивы.
Вышинский: Какие директивы вы получали?
Строилов: Контрреволюционные, разрушительные директивы. Первая моя информация - в январе 1932 года, через инженера Флесса, рассказывавшая об огромном плане строительства в Кузбассе, была по существу шпионской. В августе Флесса вернулся и сказал, что Вюстер требует, чтобы я приступил к созданию организации из контрреволюционно-настроенных специалистов. В 1933 году через Зоммерэггера я передал Вюстеру, что к созданию организации мною приступлено.
В 1934 году, примерно, в июне, через Зоммерэггера, ехавшего в отпуск, я передал - сколько привлечено специалистов из числа советских граждан в контрреволюционную организацию, какие рудники охвачены, сообщал, что прием шахт в эксплоатацию и их освоение становится вредительским. На это последовало указание перейти к решительным вредительским, разрушительным действиям.
Что касается официального лица, то все его указания в основном сводились к расстановке людей. В частности, инженер Штиклинг по настоянию этого официального лица был послан и рекомендован мною для связи с контрреволюционной организацией в Кемерово.
Мне было сделано предупреждение о том, чтобы я не вздумал поднять какой-нибудь бунт в связи с проведением чисто провокационных мероприятий.
Председательствующий: Подсудимый Строилов, вы желаете говорить о действиях официального лица, которое вы называли на заседании выездной сессии в Новосибирске?
Строилов: Да, официального лица.
Председательствующий: Учтите, что на заседании суда вы не должны называть фамилии официальных лиц, государственных учреждений и представителей.
Строилов: Хорошо. По настоянию этого официального лица производилось натравливание советских и иностранных рабочих на советское правительство.
* * *
По ходатайству государственного обвинителя, подсудимому Строилову предъявляется записная книжка, где значится запись московского телефона фон Берга при посещении последним Союза ССР. Строилов удостоверяет, что книжка принадлежит ему, Строилову, и что эта запись сделана им самим.
Тов. Вышинский просит суд приобщить к делу справку отеля [c.109] “Савой” о том, что Берг Г. В., германский подданный, коммерсант, жил в отеле “Савой” с 1 по 15 декабря 1930 года. Номер телефона комнаты, занимавшейся Бергом, совпадает с номером, записанным в книжке Строилова.
Тов. Вышинский просит суд приобщить к делу и дневник Строилова, где описываются его встречи и разговоры с Вюстером, Бергом и Зоммерэггером и содержатся ссылки на письмо Вюстера.
* * *
Вышинский (к Строилову): Теперь перейдем к вашей вредительской диверсионной деятельности.
Строилов: Об этом уже вчера указывал Шестов, и он не мог не указывать потому, что план вредительской разрушительной работы составлялся вместе с ним, как представителем эападно-сибирского центра троцкистской организации,
К чему сводилась эта работа? Иностранным специалистом Шебесто была сделана попытка к взрыву копра на шахте 5-6. Были неоднократные попытки краж из центрального управления чертежей и зарисовок механизмов, испытываемых в промышленной обстановке и являвшихся нашими советскими изобретениями. Это относится к отбойному молотку, буровой машине и др. Затем намечалось поджечь электростанцию, Как сообщил мне впоследствии Зоммерэггер, оказалось, что промежуточная перегородка в машинном зале действительно была подожжена. Прохождение подземных выработок на шахте 5-6 поставлено было таким путем, что это полностью лишало возможности осуществить электровозную откатку. Затем была предложена так называемая система “Шебфло” по имени ее авторов: Шебесто, Флесса и Отта, дающая потерю 80% угля.
Далее, были сделаны попытки прекратить все работы на верхнем горизонте в Прокопьевске. Заведомо преступно были спроектированы скреперные лебедки. На шахте Коксовая фундамент компрессоров был наглухо связан с фундаментом здания. Это привело к такому дрожанию стен здания, что они вот-вот должны были развалиться.
На шахте им. Рухимовича инженером Вебером искусственно задерживалась проходка уклона для вскрытия нижнего горизонта, что повлекло за собой недопоставку коксующихся углей. В течение 2 лет инженер Хауэр, игнорируя достоинство механизмов английских и американских, занимался перепроектировками только тех механизмов, которые изготовляют немецкие фирмы, в надежде на то, что эти механизмы закупят у них. Флесса всячески компрометировал оборудование завода им. Кулакова и проводил линию на необходимость выписывать электротехническое оборудование из-за границы.
Я не могу сказать, что все 70 немецких граждан, которые у нас работали, были вредителями-диверсантами. Вовсе нет. Эту вредительскую деятельность вели перечисленные мною 6 человек, а также те лица, о которых упоминал Шестов. Затем можно указать на Штиклннга, который работал на шахте Северной.
Теперь я должен сказать о нашем планировании. Руководство там проводилось троцкистом Вершковым, но я был в курсе дела. Каждая шахта планировалась и проектировалась так, как будто отводы [c.110] принадлежали отдельным хозяевам, - без учета подъездных путей, электроэнергии, дорог, и получалось такое положение, что шахты сдавались в эксплоатацию, а работать они не могли.
Вышинский: До какого состояния вы довели Кемеровский рудник?
Строилов: В последний раз я там был в 1935 году. Я был вызван туда управляющим рудником потому, что общественные и партийные организации стали косо смотреть на осуществлявшиеся там работы. Рудник я нашел в очень плохом состоянии. Выработка была сдавлена, что не давало возможности открывать забои; вагоны и электровозы не давали возможности нормально доставлять лес. Вовсе не было выдержано соотношение пластов. Вентиляция запущена. Капитальные работы для второго горизонта не проводились. Такого состояния работы я нигде не видел. Это являлось следствием вредительства, которое осуществлялось группой Пешехонова. Я был вынужден ему сказать, чтобы он работал с головой, прекратил такую оголтелость. Эти мои указания выполнены не были.
На вопрос, почему он мер никаких не принял, когда мое личное распоряжение об этом было и как руководителя контрреволюционной организации и как главного инженера (в зале смех), он ответил, что поговорил с моим заместителем Андреевым - начальником капитальных работ - и они решили положение на руднике не улучшать, полагая, что я возражать не буду.
Вышинский: Значит, перехлестнули?
Строилов: Перехлестнули.
Председательствующий: Суд удовлетворяет ходатайство государственного обвинителя о приобщении к делу справки директора гостиницы “Савой” о том, что там с 1 по 15 декабря 1930 года проживал иностранный гражданин Берг. Справка заверена директором гостиницы и имеет печать.
Равным образом, суд удовлетворяет ходатайство государственного обвинителя о приобщении к делу телефонно-адресной книжки Германского государства, VII издание, том II, где значится берлинский адрес Вюстера, совпадающий с записью в записной книжке Строилова.
* * *
Государственный обвинитель просит суд приобщить к делу четыре въездных производства иностранного отделения административного отдела президиума Мособлисполкома о въезде в СССР и месте жительства инженеров Вюстера, Берга, Флесса и Шебесто. По просьбе тов. Вышинского Строилову предъявляются 20 фотоснимков разных иностранцев. Рассмотрев снимки, Строилов опознает фотографии каждого из инженеров - Вюстера, Берга, Флесса и Шебесто.
Суд удостоверяет, что фотоснимки эти, предъявленные Строилову и опознанные им, идентичны фотоснимкам, имеющимся во въездных производствах.
Подсудимый Шестов из предъявленных ему фотографий опознает снимки Флесса и Шебесто.
Суд удостоверяет, что фотоснимки Флесса и Шебесто, опознанные Шестовым, также идентичны снимкам, имеющимся во въездных производствах.
Допрос подсудимого Норкина
Председательствующий: Приступаем к допросу подсудимого Норкина.
Подсудимый Норкин, вы подтверждаете показания, которые дали в январе этого года?
Норкин: Да.
Вышинский: Какую должность вы занимали в Кемерово?
Норкин: Начальника Кемеровокомбинатстроя.
Вышинский: Кто вас направил туда на эту должность?
Норкин: Пятаков.
Вышинский: С какими целями?
Норкин: В 1933 году мне стало ясно, что основа моей посылки в Кемерово заключается в том, что я должен выполнять подрывную работу на важнейшем объекте химической промышленности, имеющем огромное оборонное значение. Это мне стало ясно из тех заданий, которые я получил в 1933 году, как член троцкистской организации, от непосредственно руководившего моей работой Пятакова.
Вышинский: Что же вам сказал Пятаков?
Норкин: В основном это заключалось в том, чтобы вести работу по задержке этого строительства в целях подрыва государственной мощи, чтобы при больших капиталовложениях иметь меньше эффекта, причем капиталовложения направлять не на основные объекты, а на менее важные.
Вышинский: То есть омертвлять эти капиталы?
Норкин: Да.
Вышинский: Говорилось ли что-нибудь о мобилизационной готовности различных агрегатов, имеющих оборонное значение?
Норкин: Я подтверждаю то, что сказал. Комбинат этот имеет оборонное значение. Поскольку часть средств отвлекалась, это приводило к ослаблению оборонных объектов. В качестве основного метода нашей работы предусматривалась перепроектировка предприятий, главным образом, под предлогом увеличения мощности или рационализации, оттяжка проектных работ, задержка строительства.
Вышинский: Все эти установки были вам даны Пятаковым?
Норкин: Да.
Вышинский: В каком году?
Норкин: В 1933 году.
Вышинский: Когда вы были назначены на Кемерово?
Норкин: В 1932 году.
Вышинский: А при вашем назначении Пятаков с вами вел разговоры о преступной организации, в которой он и вы участвовали?
Норкин: Я до этого был вовлечен в организацию.
Вышинский: Следовательно, вы ехали в Кемерово со старыми установками, которые вы получили от Пятакова еще раньше? Когда именно?
Норкин: Я исчисляю свое оформление в организации с 1931 года. Тогда и были получены все основные установки троцкистской организации. [c.112]
Наиболее определенный разговор, где была сформулированы для меня конкретные задания по Кемеровскому комбинатстрою, относится к 1933 году. Из последующих разговоров о нашей совместной деятельности я должен напомнить разговор в середине 1935 года, когда были даны более резкие установки на усиление подрывной работы, и разговор, имевший место недавно, перед моим арестом, где я получил задание о проведении взрывов и поджогов во время войны.
Вышинский: С Ратайчаком у вас была какая-нибудь связь?'
Норкин: С Ратайчаком у меня прямых связей не было. Я в последующем узнал о том, что Ратайчак - свой человек.
Вышинский: Как вы это узнали, почему?
Норкин: Я получил одно указание от Ратайчака и оказалось, что оно имело ту же самую цель, какая стояла передо мной, но тактика была другая. Речь идет о строительстве завода на правом берегу. Мы имели, в виду добиться затяжки этого строительства нашим обычным путем. Ратайчак предлагал новые методы, но это было связано с обязательным взрывом фундамента, с существенной переделкой. Одним словом, шума было много, но не давало никакого эффекта. Я пробовал протестовать против этого, но получил указания, что надо слушаться Ратайчака, ибо он свой человек.
Вышинский: Что же вами конкретно сделано в области вредительства?
Норкин: Основной итог заключается в том, что строительство важнейших объектов, имеющих оборонное значение, было задержано. Очень существенным итогом является то, что были факты дезорганизации электроснабжения в Кузбассе.
Вышинский: Про диверсионные акты что вы скажете?
Норкин: В 1935 году я получил указание от Пятакова брать основные звенья, чтобы, не распыляясь, получить наибольший результат.
В соответствии с этим мной был задуман вывод из строя нашей ГРЭС путем взрывов. В феврале 1936 года было три взрыва.
Вышинский: К вам обращались органы технического надзора с предупреждением, что то, что вы делаете, может повлечь за собой опасные взрывы?
Норкин: Да.
Вышинский: Был, например, такой случай, чтобы к вам обратились Пономарев и Моносович?
Норкин: Моносовича я не помню, а Пономарева знаю. Он начальник цеха.
Вышинский: Вам было известно, что Пономарев 26 января 1936 года направил на имя начальника цеха котельной записку (т. Вышинский оглашает записку) с предупреждением, что размол некоторых углей опасен и может вызвать большой взрыв с разрушением оборудования и несчастные случаи с персоналом.
Норкин: Этот документ я видел.
Вышинский; Значит, вас предупреждали, что при такой системе снабжения углем имеется опасность взрывов и что меры предупреждения, принимаемые вами, недостаточны? [c.113]
Норкин: Эта записка была написана не мне, а директору ГРЭС, и меры принимались не мною, а Пономаревым.
Вышинский: Я знаю. А вот вам, Норкину - начальнику Кемеровского строительства - была адресована записка такого содержания: “При этом прилагаю докладную записку на мое имя заведующего котельным цехом Пономарева об опасностях для станции, возникающих при сжигании некоторых углей… Имея ваше устное распоряжение о сжигании углей, на основании которого я в свою очередь дал распоряжение заведующему котельным цехом, вопреки существующего письменного распоряжения, и имея в виду, что размол некоторых углей может дать взрывы, опасные для оборудования, прошу вас дать указания о прекращении подачи нам этих углей”? Такой факт тоже был?
Норкин: Да, подтверждаю.
Вышинский: Известно ли вам, что инспектор труда 31 января 1936 года сообщил заведующему котельным цехом - тому же Пономареву, с указанием “срок выполнения - немедленно”, что на основании ст. 148 Кодекса законов о труде “…вторично предлагаю выполнить указания, отмеченные в таких-то актах, о прекращении сжигания углей, во избежание взрывов…” Это тоже факт?
Норкин: Да, вот это - основной диверсионный акт, который мною лично был проведен.
Вышинский: Имели ли вы какое-либо отношение к террористической деятельности вашей подпольной организации?
Норкин: Я знал, что такая работа проводится.
Вышинский: Что же вам было известно о террористической деятельности?
Норкин: Мне было известно, что убийство Сергея Мироновича Кирова - это осуществленный организацией террористический акт. Я знал, что троцкистская организация намечает и подготовляет целый ряд других актов против руководителей партии и правительства. В такой постановке эти вопросы были мне известны.
Вышинский: Какое вы занимали партийное положение в последнее время?
Норкин: Я был членом краевого комитета партии и членом бюро городского комитета партии.
Вышинский: И одновременно были членом подпольной троцкистской, антисоветской, террористической, диверсионной, шпионской и вредительской организации?
Норкин: Да.
Вышинский: Были ли у вас такие случаи, чтобы вы оказывали членам своей подпольной организации некоторые услуги, используя свое положение члена краевого комитета партии?
Норкин: Все то, что я узнавал в крайкоме, угрожавшее троцкистской организации и отдельным ее членам, я, разумеется, немедленно использовал либо в порядке сообщения, либо в порядке учета.
* * *
Отвечая на вопрос государственного обвинителя, почему он после его ареста не сразу сознался в своей преступной деятельности, Норкин показывает, что в этом смысле на него оказала сильное влияние [c.114] статья Пятакова о его отношении к процессу троцкистско-зиновьевского центра.
* * *
Вышинский: Вы говорите о статье в “Правде”?
Норкин: Я говорю о статье, в которой Пятаков кричал: “Браво, браво, чекисты”. Я не мог истолковывать эту статью иначе, как сигнал к тому, чтобы всячески крепиться, как директиву: “Держись”. Я думал, что, значит, у Пятакова есть средства продолжать борьбу. Хотя для меня была ясна, в момент ареста и даже до этого момента, безнадежность борьбы, но я все-таки держался при аресте довольно длительный срок.
Вышинский: А потом почему решили отказаться?
Норкин: Потому, что есть предел всему.
Вышинский: Может быть, на вас нажали?
Норкин: Меня спрашивали, разоблачали, были очные ставки.
Вышинский: Как вы вообще содержались, условия камерного содержания?
Норкин: Очень хорошо. Вы спрашиваете о внешнем давлении?
Вышинский: Да.
Норкин: Никакого давления не было,
Вышинский: Можно лишить человека хорошего питания, лишить сна. Мы знаем это из истории капиталистических тюрем. Папирос можно лишить.
Норкин: Если речь идет об этом, то ничего похожего не было.
Вышинский: Улики вам предъявлялись достаточно веские? Сыграли роль предъявленные вам улики?
Норкин: Сыграло роль, конечно, то, что я понял безнадежность борьбы и понял необходимость выявления всего этого дела.
* * *
Отвечая на вопрос председательствующего, какими методами предполагал троцкистский центр захватить власть в период 1935-1936 гг. и на какие при этом силы внутренние и внешние центр рассчитывал, подсудимый Норкин показывает, что основными методами были: террор, вредительство и диверсия, а также привлечение иностранного капитала и максимальное ему благоприятствование в виде концессий и т. д. Что же касается сил внутри страны, на которые предполагал опереться троцкистский центр, то, в первую очередь, имелись в виду кулацкие элементы. Кроме того, в беседах с Пятаковым обсуждались вопросы о привлечении иностранных сил и, в первую очередь, - Германии.
* * *
Председательствующий: Последний вопрос. Когда в июле 1936 года Пятаков давал задание подумать об организации поджога химкомбината, вы высказали опасение, что могут погибнуть рабочие?
Норкин: Это есть в показаниях, и я не один раз высказал, а многократно высказывал.
Вышинский: Что вам ответил Пятаков?
Норкин: Пятаков ответил, что жертвы неизбежны. При этом он привел ту фразу, которую я вчера подтвердил: “Нашел кого жалеть”.
Допрос свидетеля Штейна
(Штейн дает показания на немецком языке)
Председательствующий: Свидетель Штейн, как ваше имя и отчество?
Штейн: Алекс Михайлович.
Председательствующий: Вы должны дать показания по делу подсудимого Шестова. Где вы работали в Советском Союзе в последнее время?
Штейн: В Ленинске. Я был прорабом по монтажу электрических станций.
Вышинский (к переводчику): Будьте любезны спросить свидетеля Штейна, знает ли он Шестова?
Штейн (через переводчика): Я познакомился с Шестовым в 1934 году.
Вышинский: С тех пор вы часто с ним встречались?
Штейн: Я встречался с Шестовым несколько раз..
Вышинский: Часто ли вы виделись с Шестовым?
Штейн: Часто.
Вышинский: В течение нескольких лет?
Штейн: В 1934, 1935 и один раз в 1936 году.
Вышинский: Я прошу свидетеля Штейна подтвердить, тот ли это Шестов, которого он знает?
Председательствующий: Пожалуйста, свидетель Штейн, посмотрите на сего обвиняемого (указывая на Шестова).
Вышинский: Этот Шестов?
Штейн: Да.
Вышинский (обращаясь к Шестову): Это тот самый Штейн, о котором вы упоминали?
Шестов: Да, это - Штейн, Алексей Михайлович.
Вышинский: Почему же Алексей Михайлович?
Шестов: А мы его в Анжерке все так называли: “Алексей Михайлович”.
Вышинский: Что же вам известно о преступных действиях Шестова? Известно вам что-нибудь о тех преступлениях, которые Шестов совершал?
Штейн: Шестов просил, чтобы я для него работал по линии диверсионной.
Вышинский: При каких обстоятельствах и по какому поводу Шестов вам делал такие предложения?
Штейн: Сначала я должен рассказать о своей работе с немецкими инженерами, которые еще раньше, до Шестова, со мною по этой линии работали.
Вышинский: Пожалуйста.
Штейн: В первый раз я говорил об этой работе с инженером Вурм.
Вышинский: “Об этой работе” - это о чем?
Штейн: О причастности к диверсионной работе. Я имею в виду простои на заводах, ломки и порчи машин, неправильную прокладку кабеля. Могу ли я рассказать обо всей истории с Вурмом, о том, как меня привели к этой работе? [c.116]
* * *
Председательствующий разъясняет, что свидетель Штейн не может называть в открытом судебном заседании официальных иностранных учреждений, а также фамилий лиц, работающих в этих учреждениях.
Государственный обвинитель т. Вышинский просит председательствующего разъяснить свидетелю Штейну, что эти учреждения и лица могут быть названы свидетелем в закрытом заседании.
Председательствующий дает такое разъяснение.
* * *
Штейн (продолжает свои показания):
- В 1932 году приехали инженер Вурм и Зоммерэггер. Инженер Вурм пришел ко мне на квартиру, как немец к немцу, и под этим предлогом у нас завязалось знакомство. Инженер Вурм сказал, что мы приехали в Советский Союз не для того, чтобы помочь большевикам. Мы приехали сюда для того, чтобы помочь немецкому государству, немецким фирмам. Дело было в том, что надо было во что бы то ни стало портить машины, которые импортировались из Германии, для того, чтобы иметь возможность импортировать сюда новые машины.
Для этого надо было во что бы то ни стало уничтожать машины таким образом, чтобы это не пошло за счет качества машин, а за счет неспособности русских рабочих. Дело должно было начаться с порчи русских машин.
Он мне рассказал, что это является обязанностью каждого немца, и тот, кто не будет этого делать, не имеет права быть немцем.
В то же время, в 1932 году, приехал инженер Флесса. Он спросил меня, не сделал ли я уже каких вредительских работ. Я сказал ему, что нет. Тогда он назвал меня трусом и изменником Германии.
Вышинский: Кто?
Штейн: Инженер Флесса. Он дал мне прямое указание, чтобы я начал работу. Я должен был связаться с управляющим рудника Шестовым и Флореном, которые прибудут в ближайшее время в Анжерку. Он мне рассказал, что он связан со многими иностранными инженерами, которые за последнее время очень часто бывают в Германии, что он был связан о этими иностранными инженерами и слышал от своих знакомых, приезжающих из Германии в Советский Союз, о том, что Германия во что бы то ни стало хочет получить свою прежнюю силу н мы, немцы, живущие здесь, в Советском Союзе, должны работать по вредительству для того, чтобы этим помочь Германии… Мы должны были через эти наши вредительские работы ослабить силу Советского Союза. Как на практическую работу, он указал, что нужно расстроить энергетическое хозяйство в Советском Союзе, там, где я работаю, уничтожать аккумуляторы, электровозы, что таким образом подземный транспорт будет стоять и шахты будут затоплены. На мой вопрос Флесса сказал, что он получает указания от одного лица, которое близко стоит к Германии, и это же самое лицо при неудаче этих вредительских дел поможет.
Рышинский: А это лицо находилось тогда в пределах СССР?
Штейн: Да.
Вышинский: Это лицо занимало какое-нибудь официальное положение? [c.117]
Штейн: Да. Кроме этого Флесса советовал мае вступить в коммунистическую партию, чтобы я имел большую возможность доступа к разным работам и тем самым была бы усилена вредительская работа.
Вышинский: А вы сделали что-нибудь, чтобы попытаться вступить в коммунистическую партию?
Штейн: Да. Флесса дал мне совет обратиться к Шестову.
Вышинский: Вы обратились к Шестову? Что из этого вышло?
Штейн: Я был у Шестова, и Шестов дал мне формуляр для того, чтобы я его заполнил.
Вышинский: Анкету, что ли?
Штейн: Анкету, да.
Вышинский: Вы заполнили?
Штейн: Я заполнил.
Вышинский: Кому ее дали?
Штейн: Я передал анкету парторгу.
Вышинский: А дальше что вышло?
Штейн: Я не был принят в партию, потому что в это время началась чистка партии.
Вышинский (обращаясь к Шестову): Подсудимый Шестов, был такой эпизод со Штейном, что вы его хотели протащить в партию?
Шестов: Я ему помог.
Вышинский: А вы знали, что собой представлял Штейн?
Шестов: Да, знал.
Вышинский (к Штейну): Дальше?
Штейн: При этой встрече Шестов сделал мне предложение: я должен стараться во что бы то ни стало некоторые шахты затопить и препятствовать в добыче угля. Я на это согласился. Шестов мне сказал, что не хватает людей для организации. Я спросил, для какой организации. Он мне ответил, что дело идет, главным образом, о троцкистской организации.
Вышинский: Был ли у вас разговор с Шестовым, что ему нужны люди из иностранцев и что у него не хватает людей советских?
Штейн: Он сказал, что у него на руднике имеются инженеры, которые очень честно работают, которых он для этой цели не может использовать.
Вышинский: И поэтому он очень обрадовался, что вы к нему идете?
Штейн: Да, я должен был принять эту работу на себя. Флорен сделал мне то же предложение, что и Флесса. Сам Флорен сделал уже несколько вредительских актов на шахтах и подготовлял большой взрыв на шахте 5-7, где он связан с русскими троцкистами. Почему не произошел взрыв, который подготовлялся Флореном, я не знаю, но я знаю, что Флорен принимал очень значительное участие во вредительских актах на шахтах.
Вышинский: А вам известно, что собой представляют Флорен в Флесса?
Штейн: Нет, они мне не сказали открыто, к какой партии они принадлежат, но я убедился в разговоре с ними, что они являются фашистами. [c.118]
Вышинский: А были ли они связаны с каким-нибудь официальным лицом, которое находилось на территории Советского Союза?
Штейн: О Флорене я не знаю, но о Флесса я знаю, что он был связан с официальным лицом, находящимся в Советском Союзе.
Вышинский: А было ли это лицо связано с германской разведкой?
Штейн: Я все время думал о том, что все те приказания, которые получали Флесса и Флорен, получаются ими из Германии. Только в последнем разговоре Флесса мне сказал о том, что получает эти задания от одного официального лица, находящегося теперь в Советском Союзе.
Вышинский: Это официальное лицо - иностранного происхождения?
Штейн: Это - человек, который работает для Германии.
Вышинский: Официально работает для Германии?
Штейн: Он является официальным лицом и работает официально.