Допрос подсудимого Пятакова (продолжение)
Вышинский: Расскажите об известной вам конкретной вредительской работе троцкистских организаций.
Пятаков: Я уже показывал, что вредительская работа была развернута на Украине, главным образом, по линии коксохимической промышленности. Вредительская работа состояла в том, что вновь строящиеся коксовые печи вводились в эксплоатацию недостроенными, вследствие чего они быстро разрушались, и, главным образом, задерживалась и почти не строилась на этих заводах химическая часть, благодаря чему громадные средства, которые вкладывались в коксохимическую промышленность, наполовину, если не на две трети, обесценивались. Самая ценная часть угля, а именно химическая часть, не использовалась, выпускалась на воздух. С другой стороны, портились новые коксовые батареи.
Западно-сибирская троцкистская группа вела активную вредительскую работу в угольной промышленности. Эту работу вели Шестов и его группа. Там была довольно многочисленная группа, которая работала, главным образом, по линии создания пожаров на коксующихся углях в шахтах. Вредительская работа шла на Кемеровском химическом комбинате. На первых порах работа состояла в том, что задерживался ввод в эксплоатацию вновь строящихся объектов, средства распылялись по второстепенным объектам и, таким образом, огромнейшие сооружения находились все время в процессе стройки н не доводились до состояния эксплоатационной готовности. По линии электростанций проводилась работа, уменьшающая актив энергобаланса всего Кузнецкого бассейна.
Вышинский: Норкин, Карцев, Дробнис были в курсе этого дела?
Пятаков: Да, они были в курсе дела. В курсе дела были, конечно, Муралов и Богуславский.
На Урале было два основных объекта, на которых была сосредоточена вредительская деятельность. Один объект - это медная промышленность и второй объект - Уральский вагоностроительный завод.
В медной промышленности дело сводилось к тому, чтобы, прежде всего, снижать производственные возможности действующих медных [c.36] заводов. Красноуральский медный завод и Карабашский медный завод производственную программу не выполняли, происходило огромное расхищение меди, которая поступала на завод, были огромные потери. Карабашский завод все время находился в лихорадке. На Калатинском заводе обогатительная фабрика все время работала скверно, там также шло вредительство.
Вышинский: А кто конкретно, персонально вел вредительскую работу?
Пятаков: В основном эту работу вел Колегаев - управляющий Уралсредмеди.
Вышинский: Он вел это по собственной инициативе или по указаниям?
Пятаков: Вообще все это делалось не по собственной инициативе, а по директиве Троцкого, затем персонально по моим директивам.
На Урале строился большой медный завод Средуралмедстрой, который должен был сильно пополнить медные ресурсы страны. Но на этом заводе сначала Юлиным, начальником Средуралмедстроя, затем Жариковым велась вредительская работа, сводившаяся к тому, чтобы, прежде всего, распылять средства, не доводить до конца и вообще канителить со строительством.
Надо сказать, что когда я весной 1936 года был на этой стройке, то увидел, что вредительская работа так бессовестно грубо велась, что самому поверхностному наблюдателю было видно, что на строительстве неладно. Мне пришлось в этом отношении Жарикову, начальнику строительства, дать указание, чтобы быть осторожнее, как-нибудь сманеврировать, проявить хоть какую-нибудь энергию в строительстве, начать строительство, но, во всяком случае, с таким расчетом, чтобы до конца его не доводить.
На Урале же по линии медной промышленности и по линии бытовой шла преступная работа на Средуралмедстрое и Красноуральске, прежде всего, в смысле расположения поселка. Мы его приблизили да расстояние 1-2 километра к заводу, что, вообще говоря, не разрешается по санитарному закону, поскольку это производство вредное. С другой стороны, вообще задерживали строительство поселка и создавали невыносимое положение по Средуралмедстрою. Весь замысел Средуралмедстроя был в том, что он должен был скомбинировать металлургическую и химическую части. Химическая часть не строилась совсем. Я сделал так, что отделил эту химическую часть, передал ее в Главхимпром Ратайчаку, где она замариновалась окончательно. Но если плохо шло строительство самого завода, то еще больше отставала рудная база. Я лично, кроме всего прочего, отделил эту рудную базу от строительства завода с таким расчетом, что рудная база подготовлена не будет.
Теперь о вагоностроительном заводе на Урале, где работал начальником строительства троцкист, участник уральской группы - Марьясин. Правительство уделяло очень большое внимание этому заводу, отпускало на этот завод большие средства, чтобы как можно скорее его достроить, так как один этот завод должен был выпускать больше вагонов, чем все вагоностроительные заводы, вместе взятые. [c.37] Марьясин проводил вредительскую работу по следующим направлениям. Прежде всего, направлял средства на ненужное накопление материалов, оборудования и прочего. Я думаю, что к началу 1936 года там находилось в омертвленном состоянии материалов миллионов на 50.
Затем качество строительства. Цех крупного строительства, инструментальный цех, затем центральный - вагоносборочный цех завода систематически задерживались строительством.
За последнее время вредительство приобрело новые формы. Несмотря на то, что завод с 2-3-летним опозданием начал переходить к эксплоатационному периоду, Марьясин создал невыносимые условия работы, создал склоку, одним словом, всячески затруднял эксплоатационную работу.
Что касается Москвы, здесь определенную работу в химической промышленности проводил Ратайчак.
Вышинский: Нельзя ли уточнить, что значит “определенная работа”?
Пятаков: Я сейчас перейду к этому. Я могу припомнить следующие дела в этом направлении. Прежде всего, был составлен совершенно неправильный план развития военно-химической промышленности… Тут некоторые военные вопросы.
Председательствующий: Это придется отложить до закрытого заседания.
Пятаков: Затем в серно-кислотной промышленности, главным образом, скрывались и снижались мощности заводов и, тем самым, не давалось то количество серной кислоты, которое можно было дать.
По линии содовой промышленности, несмотря на то, что наша страна изобилует солью и сырья для соды сколько угодно и производство соды известно хорошо, в стране дефицит соды. Задерживалось строительство новых содовых заводов.
Вышинский: Чем это вызывалось?
Пятаков: Моей и Ратайчака деятельностью.
Вышинский: Какой деятельностью? У вас были две деятельности - официальная и скрытая.
Пятаков: Я сейчас, конечно, говорю о преступной деятельности. Те новые заводы, которые намечались, как Усолье, Баскунчак и т. д., всячески задерживались.
В отношении азотной промышленности. Здесь и Ратайчак и Пушин, главным образом Ратайчак, приложили свою вредительскую руку при моем непосредственном участии. Здесь шла систематическая переделка проектов, постоянное затягивание проектирования и тем самым затягивание строительства.
Вышинский: Искусственное?
Пятаков: Ну, конечно. Несмотря на принятое правительством решение, несколько заводов вообще не строилось.
Вышинский: Расскажите о вашей диверсионной деятельности.
Пятаков: Собственно, все происходило по нашим указаниям и по моим, в частности. Установка давалась, но я не могу конкретно [c.38] сказать, что я давал указания произвести именно такую-то и такую-то диверсию.
Вышинский: А насчет Кемерово не было так?
Пятаков: Нет, это тоже чересчур конкретно. Я подтвердил показание Норкнна и сейчас подтверждаю, что, в соответствии с полученной мною установкой Троцкого, я сказал Норкину, что, когда наступит момент войны, очевидно, Кемерово нужно будет вывести тем или иным способом из строя.
Вышинский: Тем или иным способом, или же говорили об определенных способах?
Пятаков: Я не могу сейчас точно вспомнить.
Вышинский: Тов. председательствующий, разрешите задать вопрос Норкину.
Председательствующий: Подсудимый Норкин!
Вышинский: Подсудимый Норкин, вы припомните разговор с Пятаковым относительно того, чтобы вывести химкомбинат из строя на случай войны?
Норкии: Было сказано совершенно ясно, что нужно подготовить в момент войны вывод оборонных объектов из строя путем поджогов и взрывов.
Вышинский: А вы не припомните, когда он это вам говорил?
Норкин: В 1936 году в кабинете Пятакова в наркомате.
Вышинский: Не припомните ли вы подробностей? Шла ли речь о человеческих жертвах?
Норкин: Я помню такое указание, что вообще жертвы неизбежны и невозможно обойтись при проведении того или иного диверсионного акта без убийства рабочих. Такое указание было дано.
Вышинский: А насчет баранов был разговор?
Норкин: В общем трудно воспроизвести подлинную формулировку, но она была резка в том смысле, что нечего смущаться, и никого не надо жалеть.
Вышинский: Обвиняемый Норкин, не было ли разговора относительно того, на ком будет лежать ответственность за подобные вещи?
Норкин: Разговор был такой, что ответственность ляжет не на исполнителей диверсионных актов, а на руководителей партии и правительства.
Пятаков: Такой разговор был.
Вышинский: Были ли связаны члены вашей организации с иностранными разведками?
Пятаков: Да, были. Надо вернуться к установкам Троцкого для того, чтобы было яснее. Как я уже показывал, у меня была довольно близкая непосредственная связь с Радеком. Радек непосредственно установил и поддерживал связь с Троцким и не раз получал от Троцкого по разным коренным вопросам соответствующие указания. Радек все время держал меня в курсе дела. По мере поступления соответствующей директивы от Троцкого он в тот же день или через пару дней заходил ко мне и рассказывал, что получена такая-то директива.
Вышинский: Что же сообщал вам Радек об этих директивах? [c.39]
Пятаков: О терроре специальных новых директив не было: считалось, что эта директива принята к исполнению, только были неоднократные требования и напоминания о проведении этой директивы.
Вышинский: В письме к Радеку было упомянуто об этом?
Пятаков: было. Троцкий говорил, что мы только болтаем.
Вышинский: Чего же Троцкий требовал?
Пятаков: Требовал проведения определенных актов и по линии террора и по линии вредительства. Я должен сказать, что директива о вредительстве наталкивалась и среди сторонников Троцкого на довольно серьезное сопротивление, вызывала недоумение и недовольство, шла со скрипом. Мы информировали Троцкого о существовании таких настроений. Но Троцкий на это ответил довольно определенным письмом, что директива о вредительстве это не есть что-то случайное, не просто один из острых методов борьбы, которые он предлагает, а это является существеннейшей составной частью его политики и его нынешних установок.
В этой же самой директиве он поставил вопрос - это была середина 1934 года - о том, что сейчас, с приходом Гитлера к власти, совершенно ясно, что его, Троцкого, установка о невозможности построения социализма в одной стране совершение оправдалась, что неминуемо военное столкновение и что, ежели мы, троцкисты, желаем сохранить себя, как какую-то политическую силу, мы уже заранее должны, заняв пораженческую позицию, не только пассивно наблюдать и созерцать, но и активно подготовлять это поражение. Но для этого надо готовить кадры, а кадры одними словами не готовятся. Поэтому надо сейчас проводить соответствующую вредительскую работу.
Помню, в этой директиве Троцкий говорил, что без необходимой поддержки со стороны иностранных государств правительство блока не может ни притти к власти, ни удержаться у власти. Поэтому речь идет о необходимости соответствующего предварительного соглашения с наиболее агрессивными иностранными государствами, такими, какими являются Германия и Япония, и что им, Троцким, со своей стороны, соответствующие шаги уже предприняты в направлении связи как с японским, так и с германским правительствами.
Тут же Троцкий выразил неудовольствие нашими действиями. Ему стало известно, что Сокольников на прямой демарш ….. посла г. …..
Председательствующий: Подсудимый Пятаков, я категорически запрещаю упоминать фамилии иностранных представителей в Москве. Если хотите дать показания по этому вопросу, то можете их дать на закрытом заседании.
Пятаков: Хорошо. Троцкий выразил неудовольствие, что Сокольников неясно себе представляет те шаги, которые предпринимаются Троцким, и что он недостаточно активно поддержал их. Дальше мне известно, что, во исполнение директивы Троцкого, у Радека были встречи и разговоры в том направлении, в каком Троцкий об этом говорил.
Вышинский: С какими лицами? Иностранцами? [c.40]
Пятаков: С немцами, попросту говоря (смех в зале).
Вышинский: Откуда вам это известно?
Пятаков: Относительно встреч и разговоров Радека - Радек мне сам рассказывал, а относительно Сокольникова мне впервые стало известно из записки Троцкого, затем мне Радек об этом сказал, а позже, в половине 1935 года, сам Сокольников рассказывал мне об этом своем шаге и приводил разговоры, где он санкционировал переговоры Троцкого с японским правительством…
Вышинский: До момента отъезда за границу больше у вас не было разговоров о Радеком на эту тему?
Пятаков: Промежуток времени - с половины 1935 года до конца 1935 года и начала 1936 года - характерен для нашей преступной работы тем, что это был период, когда “параллельный центр” попытался из параллельного превратиться в основной и активизировать свою деятельность по тем директивам, которые мы имели от Троцкого, так как здесь у нас произошел ряд встреч с Сокольниковым, с Томским. Одним словом, мы попытались выполнить то решение основного центра, которое в 1934 году было передано всем четырем различными членами основного центра: Каменевым мне и Сокольникову, Мрачковским - Радеку и Серебрякову.
Вышинский: Это когда к вам явился Сокольников и сказал: “Пора начинать”?
Пятаков: Да, как раз была новая фаза. Это был первый разговор, где я поделился с Сокольниковым о том, что у нас есть, какие имеются террористические группы, какие троцкистские организации. В общих чертах я Сокольникову рассказал о том, что вредительская работа ведется в соответствующих направлениях, Сокольников, в свою. очередь, мне рассказал о тех связях, которые он имел, он упомянул о группе Закс-Гладнева и Тивеля.
В этом же разговоре, я помню, мы очень много внимания уделяли вопросу о расширении блока. И Сокольникову и мне было известно от Каменева о том, что основной центр имел прямые и непосредственные организационные связи с правыми. О другой стороны, у меня, как я уже говорил, имелся непосредственный контакт с Бухариным, который потом перешел к Радеку.
Мы с Сокольниковым обсудили тогда вопрос и решили, что необходимо безусловно оформить как-то эти отношения, с тем, чтобы работу по свержению советского правительства организовать вместе с правыми.
Мы тогда говорили, что необходимо обязательно встретиться с кем-нибудь из лидеров правых, т.е. с Рыковым, Томским или Бухариным, причем говорили обо всех троих, но, в конце концов, остановились на Томском, так как, по нашим сведениям, Томский располагал наиболее многочисленным и организованным кадровым составом, наиболее был приспособлен именно для такой нелегальной организаторской работы. Сокольников взялся повстречаться с Томским и увиделся с ним.
С Сокольниковым мы встретились вторично не то в конце ноября, не то в начале декабря 1935 года. Он передал, что Томский выразил свое [c.41] полное согласие на организационное вхождение в блок. Я, со своей стороны, рассказал Сокольникову о том разговоре, который был у меня с Томским по этому поводу. Томский в разговоре со мной сказал, что он считает абсолютно необходимым организовать террористическую и всякого рода иную работу, но что он должен посоветоваться со своими товарищами, с Рыковым и Бухариным. Это он и сделал потом, и уже давал ответ от имени всех троих.
Вышинский: Кроме Томского, велись разговоры о кем-нибудь из этой группы?
Пятаков: Я не вел. Радек имел связь с Бухариным. Я имел связь с Бухариным до 1934 года, т.е. до ухода его из наркомата. Когда он был в наркомате, то мне легко было с ним встречаться, а когда он перешел в “Известия”, эта связь перешла к Радеку. Он с ним контрреволюционную связь поддерживал и продолжал.
Примерно к концу 1935 года Радек получил обстоятельное письмо-инструкцию от Троцкого. Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант - это возможность прихода до войны, и второй вариант - во время войны. Первый вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара. Он имел в виду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и Советского государства и, конечно, в первую очередь, против Сталина и ближайших его помощников.
Второй вариант, который был с точки зрения Троцкого более вероятным, - это военное поражение. Так как война, по его словам, неизбежна, и притом в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а возможно с Японией, следовательно, речь идет о том, чтобы путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а, значит, рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку, чтобы удержаться у власти. Но так как здесь был очень остро поставлен вопрос о пораженчестве, о военном вредительстве, о нанесении чувствительных ударов в тылу и в армии во время войны, то у Радека и у меня это вызвало большое беспокойство. Нам казалось, что такая ставка Троцкого на неизбежность поражения объясняется в значительной мере его оторванностью и незнанием конкретных условий, незнанием того, что здесь делается, незнанием того, что собою представляет Красная армия, и что у него поэтому такие иллюзии. Это привело и меня и Радека к необходимости попытаться встретиться с Троцким.
Вышинский: Подсудимый Радек, были ли получены вами в 1935 году, или несколько раньше, от Троцкого два письма или больше?
Радек: Одно письмо - в апреле 1934 года, второе - в декабре 1935 года.
Вышинский: Содержание их соответствует тому, что здесь говорил Пятаков?
Радек: В основах - да. В первом письме по существу речь шла об ускорении войны, как желательном условий прихода к власти троцкистов. Второе же письмо разрабатывало зги, так называемые, [c.42] два варианта - прихода к власти во время мира и прихода к власти в случае войны. В первом письме социальные последствия тех уступок, которые Троцкий предлагал, не излагались. Если итти на сделку с Германией и Японией, то, конечно, для прекрасных глаз Троцкого никакая сделка не совершится. Но программы уступок он в этом письме не излагал. Во втором письме речь шла о той социально-экономической политике, которую Троцкий считал необходимой составной частью такой сделки по приходе к власти троцкистов.
Вышинский: В чем это заключалось?
Радек: Если спросить о формуле, то это было возвращение к капитализму, реставрация капитализма. Это было завуалировано. Первый вариант усиливал капиталистические элементы, речь шла о передаче в форме концессий значительных экономических объектов и немцам и японцам, об обязательствах поставки Германии сырья, продовольствия, жиров по ценам ниже мировых. Внутренние последствия этого были ясны. Вокруг немецко-японских концессионеров сосредоточиваются интересы частного капитала в России. Кроме того, вся эта политика была связана с программой восстановления индивидуального сектора, если не во всем сельском хозяйстве, то в значительной его части. Но если в первом варианте дело шло о значительном восстановлении капиталистических элементов, то во втором - контрибуции и их последствия, передача немцам в случае их требований тех заводов, которые будут специально ценны для их хозяйства. Так как он в том же самом письме отдавал себе уже полностью отчет, что это есть возрождение частной торговли в больших размерах, то количественное соотношение этих факторов давало уже картину возвращения к капитализму, при котором оставались остатки социалистического хозяйства, которые бы тогда стали просто государственно-капиталистическими элементами. В первом письме не было социальной программы, во втором она есть. Первое было короткое - об ускорении войны, а второе письмо - с оценкой международного положения, здесь рассматривалась тактика на случай войны. Если первое письмо надо рассматривать как толчок для пораженческой тактики, то второе письмо давало полную разработанную программу, поэтому оно и отличается по своему объему. Первое письмо было на 2-3 страничках, а второе - 8 страничек на английской тонкой бумаге, подробное письмо.
Вышинский: В этом втором письме, которое было названо развернутой программой пораженчества, было ли что-нибудь об условиях, которым должна удовлетворить пришедшая к власти группа параллельного центра в пользу иностранных государств?
Радек: Вся программа была направлена на это.
Вышинский: Самих условий Троцкий не излагал?
Радек: Излагал.
Вышинский: Конкретно говорил о территориальных уступках?
Радек: Было сказано, что, вероятно, это будет необходимо.
Вышинский: Что именно?
Радек: Вероятно, необходимы будут территориальные уступки.
Вышинский: Какие? [c.43]
Радек: Если мириться с немцами, надо итти в той иди другой форме на их удовлетворение, на их экспансию.
Вышинский: Отдать Украину?
Радек: Когда мы читали письмо, мы не имели сомнений в этом. Как это будет называться - гетманской Украиной или иначе, - дело идет об удовлетворении германской экспансии на Украине. Что касается Японии, то Троцкий говорил об уступке Приамурья и Приморья.
Вышинский: Обвиняемый Сокольников, вы подтверждаете показания Пятакова в той части, которая касается разговора с лицом, о котором шла речь и имя которого председатель просил не называть?
Сокольников: Да. Подтверждаю.
Вышинский: И содержание этого письма подтверждаете?
Сокольников: Да, правильно.
Вышинский (Пятакову): Расскажите, при каких обстоятельствах вы выехали за границу? Какой был официальный повод для поездки и что у вас произошло там неофициально?
Пятаков: Я уже показывал, что в конце 1935 года в разговоре моем с Радеком встал вопрос о необходимости тем или иным способом встретиться с Троцким. Так как в этом году я имел служебную командировку в Берлин на несколько дней, я условился, что постараюсь встретиться с Троцким, и тогда же Радек рекомендовал мне в Берлине обратиться к Бухарцеву, который имеет связь с Троцким, с тем, чтобы он помог мне организовать эту встречу. Я выехал в Берлин и встретился с Бухарцевым,
Вышинский: Когда это приблизительно было?
Пятаков: Это было около 10 декабря, в первой половине декабря. В тот же день или на другой день я встретил Бухарцева, который, улучив момент, когда никого не было, со своей стороны мне передал, что он узнал о моем приезде за несколько дней, сообщил об этом Троцкому и по этому поводу ждет от Троцкого извещения. На следующий день Троцкий прислал своего посланца, с которым Бухарцев и свел меня в парке Тиргартен, в одной из аллей, буквально на пару минут. Он мне предъявил маленькую записочку от Троцкого, в которой было написано несколько слов: “Ю.Л., подателю этой записки можно вполне доверять”. Слово “вполне” было подчеркнуто, и из этого я понял, что человек, приехавший от Троцкого, является доверенным лицом. Он условился со мной на следующее утро встретиться на Темпельгофском аэродроме. На следующий день рано утром я явился прямо к входу на аэродром, он стоял перед входом и повел меня. Предварительно он показал паспорт, который был для меня приготовлен. Паспорт был немецкий. Все таможенные формальности он сам выполнял, так что мне приходилось только расписываться.
Сели в самолет и полетели, нигде не садились и в 3 часа дня, примерно, спустились на аэродром в Осло. Там был автомобиль. Сели мы в этот автомобиль и поехали. Ехали мы, вероятно, минут 30 и приехали в дачную местность. Вышли, зашли в домик, неплохо обставленный, и там я увидел Троцкого, которого не видел с 1928 г. Здесь состоялся мой разговор с Троцким. [c.44]
Вышинский: Сколько времени продолжалась ваша беседа?
Пятаков: Около двух часов.
Вышинский: Расскажите, о чем вы беседовали.
Пятаков: Разговор начался, прежде всего, с моей информации. Я рассказывал о том, что тропкистско-зиновьевским центром уже сделано. К этому времени Троцкий уже получил письмо Радека, и он был особенно возбужден. Во время беседы он меня прерывал, бросал всякие ехидные словечки и реплики насчет примиренчества, непонимания обстановки, вроде: “Живете по старинке”, и всякие такие колкие слова, проявляя явные признаки недовольства. Когда дело дошло до вредительства, он разразился целой филиппикой, бросал колкости вроде того, что “не можете оторваться от сталинской пуповины, вы принимаете сталинское строительство за социалистическое”.
Тут же очень резко, я бы сказал, пожалуй впервые, он так отчетливо и ясно сформулировал свою позицию относительно, вредительства. Он сказал, что социализм в одной стране построить нельзя и что крах сталинского государства совершенно неизбежен. О другой стороны, капитализм оправляется от кризиса, начинает крепнуть и, ясно, долго терпеть дальнейшее усиление, в особенности военной промышленности, обороноспособности Советского государства, он не может. Военные столкновения неизбежны и, ежели мы будем относиться к этому пассивно, то в руинах сталинского государства погибнут и все троцкистские кадры. Именно поэтому он считает, что вредительский метод является не просто одним из острых приемов борьбы, которые можно было бы применить, а можно было бы и не применять, а это совершенно неизбежная вещь, вытекающая из самой сущности его позиции.
Речь идет о том, какую позицию троцкистские кадры должны занять: будут ли они связывать свою судьбу с судьбой сталинского государства или будут противостоять н организовываться для других задач, для свержения правительства, подготовляя приход к власти другого правительства - троцкистского правительства?
Далее он говорил, что многие из нас, троцкистов, до настоящего времени находятся в состоянии иллюзии, будто бы возможны какие-то массовые методы, организация масс. Организация массовой борьбы невозможна прежде всего потому, что рабочие массы, крестьянские массы в основном находятся сейчас под гипнозом огромного строительства, которое идет в стране, строительства, которое воспринимается ими, как социалистическое строительство. Всякая попытка наша в этом направлении означала бы полную безнадежность, быстро привела бы к полному провалу, к ликвидации тех сравнительно немногочисленных троцкистских кадров, которые сейчас в стране имеются. Поэтому речь идет о другом - речь идет в полном смысле этого слова о государственном перевороте со всеми вытекающими отсюда последствиями и в области тактики и в области приемов борьбы.
Вышинский: А практическая часть?
Пятаков: Одно и другое очень тесно связано. Троцкий тут опять сказал, что война, по его мнению, на носу, что ему очень хорошо [c.45] известно, что вопрос измеряется не пятилетием, а коротким сроком. Он мне прямо тогда сказал, что речь идет о 37-м годе. Очевидно, информация эта была не собственным его изобретением. Тут он опять развил два варианта. Что касается международной обстановки, то речь идет в значительной мере о ликвидации пролетарского революционного движения и о торжестве фашизма. Если мы имеем намерение притти к власти, то реальными силами в международной обстановке являются, в первую очередь, фашисты и с этими силами нам надо, так или иначе, в той или иной форме, установить связь, поддерживать ее и обеспечить благоприятное к себе отношение на случай прихода к власти как без войны, так и, в особенности, в случае войны и поражения ССОР, которое Троцкий считал неизбежным. Тут он мне рассказал, что ему известно о тех разговорах, которые вели Радек и Сокольников. Троцкий был недоволен, что они проявили недостаточную активность, чересчур осторожничали. Я имею в виду разговоры, которые Радек и Сокольников вели с лицами, представителями некоторых иностранных государств, называть которых запретил гр-н председатель.
В связи с международным вопросом Троцкий особенно остро ставил вопрос о подготовке диверсионных кадров. Он упрекал нас, что мы недостаточно энергично занимаемся диверсионной, вредительской и террористической работой. Он сказал, что договорился совершенно определенно с фашистским германским правительством и с японским правительством о благоприятном отношении на случай прихода троцкистско-зиновьевского блока к власти. Причем тут же оговорился, что, само собой разумеется, это благоприятное отношение является не плодом какой-то особой любви этих правительств к троцкистско-зиновьевскому блоку. Он просто исходит из реальных интересов фашистских правительств и из того, что мы обещали для них сделать в случае прихода к власти.
Вышинский: Что же обещали?
Пятаков: Тут я должен сделать сначала одно пояснение. Троцкий снова сказал, что и под этим углом зрения, под углом зрения тех переговоров, которые он ведет, и того, что он уже достиг, чрезвычайно важно усилить активную диверсионную, вредительскую, террористическую деятельность, чтобы иностранные правительства видели, что они имеют перед собой не просто человека, который говорит от своего собственного имени, а конкретную, реальную силу. Тут он мне сказал, что он вел довольно длительные переговоры с заместителем председателя германской национал-социалистской партии - Гессом. Я, правда, не могу сказать, есть ли какой-то договор, подписанный им, или есть только договоренность, но Троцкий мне все это излагал как существующее соглашение, которое, правда, подлежит еще оформлению через некоторых других лиц, о которых я буду говорить на закрытом судебном заседании.
К чему, собственно говоря, сводится это соглашение, если кратко сформулировать?
Первое. - Немецкие фашисты обещают троцкистско-зиновьевскому блоку благоприятное отношение и поддержку в случае прихода [c.46] блока к власти как в военное время, так и до войны, если это удастся. Но за это фашисты получают нижеследующую компенсацию: общее благоприятное отношение к германским интересам, к германскому правительству во всех вопросах международной политики; известные территориальные уступки, которые нужно будет сделать, причем эти территориальные уступки конкретизировались, в частности, речь шла о завуалированной форме территориальных уступок, которая именовалась “непротиводействие украинским национально-буржуазным силам в случае их самоопределения”.
Вышинский: Что это означает?
Пятаков: Это в завуалированной форме означает то, о чем говорил здесь Радек: если немцы посадят свое украинское правительство, - причем править будут не через своего германского генерал-губернатора, а, может быть, это будет гетман, но во всяком случае немцы “самоопределят” Украину, - троцкистско-зиновьевский блок этому не будет противодействовать. По существу это начало расчленения СССР.
Следующий пункт соглашения касался того, в какой форме немецкий капитал получит возможность эксплоатации в СССР необходимых ему сырьевых ресурсов. Речь шла относительно эксплоатации золотых рудников, нефти, марганца, леса, апатитов и т. д.
Вышинский: А насчет диверсионных актов на случай войны?
Пятаков: Это последний пункт. В случае военного нападения надо координировать подрывные силы троцкистской организации, которые будут действовать внутри страны, с теми внешними силами, которые будут действовать под руководством германского фашизма. Диверсионная, вредительская работа, которая ведется троцкистско-зиновьевской организацией в СССР, должна вестись по указаниям Троцкого, которые должны согласовываться с немецким генеральным штабом.
К концу беседы вышел у нас такой разговор. Приход к власти будет означать, что мы должны сильно отступить по направлению к капитализму. В этой связи Троцкий говорил, что по сути дела у нас одна. программа с правыми, поскольку правые приняли диверсионно-вредительскую программу и считают, что надо отступить к капитализму. Троцкий выразил очень большое удовлетворение, когда я рассказал о разговоре Сокольникова с Томским и о своем разговоре с Томским, а также о том, какой контакт у меня и у Радека имеется с Бухариным. Он сказал, что это не только тактическое мероприятие, т.е. объединение в борьбе против одного и того же неприятеля, но и объединение, имеющее известное принципиальное значение.
Вышинский: Итак, что нового вам сказал Троцкий в 1935 году по сравнению с тем, что было вам сказано раньше и чем вы руководствовались в своей преступной деятельности?
Пятаков: Новое, если хотите, было сформулировано в достаточной мере отчетливо: троцкистская организация по существу превращается в придаток фашизма.
Вышинский: Теперь я хочу вас спросить относительно вашей преступной деятельности в области организации террористических актов, В чем это конкретно выражалось? [c.47]
Пятаков: Прежде всего, это организация террористических групп в Западной Сибири, через западно-сибирский центр, для убийства Эйхе.
Вышинский: Еще для какой цели они организовались в Западной Сибири?
Пятаков: В Западной Сибири была попытка покушения на Молотова…
Вышинский: Далее?
Пятаков: На Украине - на Косиора и Постышева.
Затем на Украине были разговоры с украинскими троцкистами о том, что если нужно будет перебросить троцкистские террористические кадры в Москву, то это надо будет сделать.
Вышинский: Для какой цели перебросить в Москву?
Пятаков: Для совершения террористических актов.
Вышинский: Против кого?
Пятаков: Против руководителей партии и правительства: Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе… Речь шла о более или менее одновременном совершении террористических актов. Троцкий на этом особенно сильно настаивал.
Вышинский: Речь шла также и относительно Закавказья?
Пятаков: Да, речь шла и относительно закавказских террористов.
Вышинский: С кем вы говорили от Закавказья?
Пятаков: С Мдивани. Серебряков говорил с Мдивани о том, чтобы в случае необходимости перебросить в Москву закавказских троцкистов-террористов.
Вышинский (Серебрякову): Подсудимый Серебряков, вы подтверждаете это показание Пятакова относительно вашего разговора с Мдивани?
Серебряков: Да. Это предвиделся террористический акт на Ежова.
Вышинский (Пятакову): Следовательно, мы уже насчитали ряд террористических актов, которые подготовлялись при вашем участии?
Пятаков: Совершенно верно.
Вышинский: Кто действовал непосредственно под вашим руководством в Москве?
Пятаков: В Москве непосредственно под моим руководством действовала группа Юлина, куда входили Оскольдов, Докучаев, Колосков.
Вышинский: Что она ставила своей задачей?
Пятаков: Убийство Сталина и Кагановича.
Вышинский: И вы непосредственно этим руководили?
Пятаков: Да, непосредственно, как член центра.
Затем мне были известны террористические группы, которые были связаны с Сокольниковым и Радеком. Одна группа Закс-Гладнева и Тивеля, связанная с Сокольниковым, и другая группа - Пригожина, которая была связана с Радеком. Кроме того, мы все время предполагали вызвать Дрейцера сюда, так как нам было известно, что у него есть террористические связи.
Вышинский: Вы относительно Дрейцера с кем-нибудь разговаривали? [c.48]
Пятаков: Я разговаривал с Радеком.
Вышинский: Подсудимый Радек, скажите, был у вас разговор относительно Дрейцера?
Радек: В июле 1935 года был разговор.
Когда мы в первый раз собрались после убийства Кирова, то встал вопрос о том, что бессмысленно убивать единицы. Это не даст никакого политического результата, а даст лишь разгром организации. Надо поэтому выяснить точно, есть ли силы для серьезных действий или нет этих сил?
Вышинский: Так я вас понимаю: мало убить товарища Кирова, а надо еще убить других?
Радек: Или надо отказаться от террора или приступить к серьезной организации массовых террористических актов, что поставило бы вопрос о приближении к власти.
Вышинский: Больше вопросов у меня нет. Я прошу вызвать для допроса свидетеля Бухарцева. [c.49]
Допрос свидетеля Бухарцева
Председательствующий (обращаясь к свидетелю Бухарцеву): Вы - Бухарцев, Дмитрий Павлович?
Бухарцев: Да.
Председательствующий: Ваша должность в последнее время и занятие?
Бухарцев: Корреспондент “Известий” в Берлине.
Председательствующий: Вы вызваны в качестве свидетеля по делу Пятакова, Радека и других. Обязуетесь давать правильные показания.
Тов. Вышинский, поскольку свидетель Бухарцев вызван по вашей просьбе, пожалуйста, предлагайте вопросы.
Вышинский: Свидетель Бухарцев, вы знакомы с Радеком?
Бухарцев: Знаком.
Вышинский: Много времени?
Бухарцев: Я знаком с ним, примерно, с 1924 года.
Вышинский: Вы знакомы также и с Пятаковым?
Бухарцев: С Пятаковым я познакомился в 1935 году.
Вышинский: Кто вас познакомил с Пятаковым?
Бухарцев: С Пятаковым я познакомился при следующих обстоятельствах. Когда он был в Берлине, я к нему подошел и представился. Он уже знал обо мне.
Вышинский: Вам пришлось с Пятаковым вступать в какие-нибудь отношения на почве троцкистской подпольной работы?
Бухарцев: Я узнал о приезде Пятакова в Берлин в начале декабря 1935 года. Через несколько дней мне позвонил некий Густав Штирнер. С ним меня связал в свое время Радек.
Вышинский: Зачем он позвонил?
Бухарцев: Он позвонил, и мы встретились. Он был человек Троцкого. [c.49]
Вышинский: Откуда это вам известно?
Бухарцев: Известно потому, что, когда я уезжал из Москвы в мае 1934 года, мне тогда Радек сказал, что по приезде в Берлин я получу письмо, в котором будет сказано, что приехавший из Вены журналист должен мне передать привет от Карла, - это будет человек Троцкого.
Вышинский: Что значит человек Троцкого?
Бухарцев; То есть человек, которому я смогу передавать, если мне Радек поручит что-либо, для Троцкого.
Вышинский: Дальше, относительно Пятакова?
Бухарцев: Когда Густав Штирнер мне позвонил, я ему сказал, что в ближайшие дни ожидается приезд Пятакова. Он заявил мне, что это очень интересно, что он постарается поставить в известность об этом Троцкого и что Троцкий, вероятно, захочет с ним повидаться. Через несколько дней он еще раз позвонил и на свидании мне заявил, что Троцкий обязательно хочет видеть Пятакова, что у Штирнера есть письмо или записка для Пятакова и, как только приедет Пятаков, ему нужно обязательно встретиться с ним.
Когда приехал Пятаков, я зашел к нему, улучил момент, когда он был один в кабинете, и сказал, что здесь имеется человек Троцкого, который хочет ему передать письмо и который организует ему встречу с Троцким. Пятаков сказал, что он очень рад этому, что это вполне соответствует его намерениям и что он охотно пойдет на это свидание.
Я увиделся со Штирнером, условился с ним, сказал, что Пятаков готов поехать, и встреча произошла в Тиргартене на “Аллее побед”.
Вышинский: Вы присутствовали при разговоре?
Бухарцев: Да, я присутствовал. После этого я ушел, а через несколько дней, по-видимому, перед отъездом Пятакова из Берлина в Москву, я встретил Пятакова в полпредстве в Берлине и спросил его, удалась ли его поездка. Он сказал, что был и видел.
Вышинский (обращаясь к Пятакову): Был у вас разговор с Бухарцевым по возвращении из Осло?
Пятаков: Разговора, собственно, не было. Я только сказал, что был и видел.
Вышинский: К Бухарцеву вопрос. Вам известно, откуда Штирнер достал паспорт? Откуда он достал самолет? Как это так легко сделать в Германии?
Бухарцев: Когда я разговаривал со Штирнером, я ему задал вопрос, как он достанет паспорт. Штирнер сказал: не беспокойтесь, я это дело организую. У меня есть связи в Берлине.
Вышинский: Какие связи?
Бухарцев: Он мне не сказал, какие. Я представлял себе, что это такие связи, в таких кругах, которые могут это сделать.
Вышинский: Какие это круги?
Бухарцев: Германские правительственные чиновники.
Вышинский: А самолет? Вы - опытный журналист, вы знаете, что летать через границу из одного государства в другое - дело не простое. [c.50]
Бухарцев: Я понял это так, что он, Штирнер, может сделать это через германских официальных лиц. Имелась в виду поездка к Троцкому. Они не ради прекрасных глаз Штирнера это делали.
Вышинский: А без вас нельзя было обойтись в этом деле? Ради чего вы участвовали в этой операции?
Бухарцев: Я был членом троцкистской организации.
Председательствующий: Объявляется перерыв до 11 часов утра завтрашнего дня. [c.51]