Олег-правитель
879–912
Если в 862 году произошло утверждение варяжской власти, то в 864 году после смерти братьев Рюрик получил единоличное правление. И – по Карамзину – тут же сложилась система монархического правления с феодальным, поместным или удельным землевладением и новыми общественными отношения, аналогичная европейской.
То есть новгородская Русь IX века ничем не отличалась от королевств Западной Европы, точнее – от системы управления, характерной для германских народов. Принцип построения был один и тот же: «Монархи обыкновенно целыми областями награждали Вельмож и любимцев, которые оставались их подданными, но властвовали как Государи в своих Уделах: система, сообразная с обстоятельствами и духом времени, когда еще не было ни удобного сношения между владениями одной державы, ни уставов общих и твердых, ни порядка в гражданских степенях, и люди, упорные в своей независимости, слушались единственно того, кто держал меч над их головою. Признательность Государей к верности Вельмож участвовала также в сем обыкновении, и завоеватель делился областями с товарищами храбрыми, которые помогали ему приобретать оные». Между тем современные исследователи склонны считать, что если и был какой-нибудь заграничный Рюрик, то власть он, без всякого сомнения, узурпировал, местное население подчинил (отсюда и бунты), но скорее всего с Новгородом у него имелся договор примерно того же содержания, что после заключали все приглашенные князья с городом – там точно назначались обязанности князя и плата за его услуги. То есть он обладал только властью над собственной дружиной, а всеми действиями руководило новгородское правительство.
Карамзин ничего подобного видеть не желал. Он искал в Новгороде неограниченную власть князя, истинное отечественное самодержавие. Именно поэтому эпизод с убийством отправившихся в Киев варягов Аскольда и Дира он рассматривает как возвращение власти законному самодержцу.
Для тех, кто запамятовал, суть происшествия такова. Двое варягов отправились (не то по заданию северного князя, не то в поисках легкой добычи) дальше на юг, куда Рюрик не совался, взяли Киев и стали там благополучно править. По летописи они легко отобрали богатый Киев у прежних хозяев хазар, прекратили выплату дани и создали, по видимости, самостоятельное государство, независимое от восточного соседа. В этот свободный Киев из Новгорода отправилась следом уже более крупная военная экспедиция, которая не только осела в том же Киеве, но и снарядила большой флот для похода на Константинополь. По летописи, поход оказался неудачным. По Карамзину – тоже: «Прежде шли они в Константинополь, вероятно, для того, чтобы служить Императору: тогда, ободренные своим успехом и многочисленностию войска, дерзнули объявить себя врагами Греции.
Судоходный Днепр благоприятствовал их намерению: вооружив 200 судов, сии витязи Севера, издревле опытные в кораблеплавании, открыли себе путь в Черное море и в самый Воспор Фракийский, опустошили огнем и мечом берега его и скоро осадили Константинополь с моря. Столица Восточной Империи в первый раз увидела сих грозных неприятелей; в первый раз с ужасом произнесла имя Россиян. Молва народная возвестила их Скифами, жителями баснословной горы Тавра, уже победителями многих народов окрестных.
Михаил III, Нерон своего времени, царствовал тогда в Константинополе, но был в отсутствии, воюя на берегах Черной реки с Агарянами. Узнав от Эпарха, или Наместника Цареградского, о новом неприятеле, он спешил в столицу, с великою опасностию пробрался сквозь суда Российские и, не смея отразить их силою, ожидал спасение от чуда. Оно совершилось, по сказанию Византийских Летописцев. В славной церкви Влахернской, построенной Императором Маркианом на берегу залива, между нынешнею Перою и Царемградом, хранилась так называемая риза Богоматери, к которой прибегал народ в случае бедствий. Патриарх Фотий с торжественными обрядами вынес ее на берег и погрузил в море, тихое и спокойное. Вдруг сделалась буря; рассеяла, истребила флот неприятельский, и только слабые остатки его возвратились в Киев».
Летопись дает событие под 866 годом. Из византийских источников известно, что неудачный поход закончился договоренностью между митрополитом Фотием и варягами о принятии христианства. В этот год в Киев были посланы греческие миссионеры, а еще через год киевские варяги частично крестились. Это расходится с официальной версией, что крещение было принято Русью при князе Владимире век спустя, но Карамзин был склонен доверять византийским историкам: тем вовсе не требовалось удревнять дату принятия христианства в Киеве.
Одновременно с христианством киевляне получили и приспособленную для славянских народов письменность – кириллицу. Новгородские варяги от всех этих благ оставались отрезанными: о контактах между Киевом и Новгородом ничего не говорится. Рюрик правил севером, присоединял область за областью и в конце концов умер. Наследник (вот тут становится ясным, что Нестор не мыслил в своем веке другой способ передачи власти, тем более этого не мыслил Карамзин, потому и полностью доверяется «показаниям» летописца) был слишком мал для самостоятельного правления, так что роль регента при нем взял на себя Олег. О нем известно только то, что он был родичем Рюрика.
Первое, что сделал Олег – набрал огромное войско, включив в него не только новгородских варягов и заморских сотоварищей, но и местное население севера: славян, мерю, чудь, весь. И стал понемногу двигаться на юг, присоединяя город за городом.
В конце концов это войско добралось до Киева. Желая захватить город малыми усилиями, Олег попросту обманул киевских правителей: представившись варяжскими купцами, он с немногочисленными людьми выманил их к судам, после чего предъявил наследника Рюрика и обвинил в якобы состоявшейся узурпации власти: «Вы не Князья и не знаменитого роду, но я Князь, – и показав Игоря, примолвил: – Вот сын Рюриков! Сим словом осужденные на казнь Аскольд и Дир под мечами убийц пали мертвые к ногам Олеговым…»
Признавая правомерность отъема самой власти, Карамзин тем не менее вынужден тут заметить: «Простота, свойственная нравам IX века, дозволяет верить, что мнимые купцы могли призвать к себе таким образом Владетелей Киевских; но самое общее варварство сих времен не извиняет убийства жестокого и коварного.
Тела несчастных Князей были погребены на горе, где в Несторово время находился Ольмин двор; кости Дировы покоились за храмом Св. Ирины; над могилою Аскольда стояла церковь Св. Николая, и жители Киевские доныне указывают сие место на крутом берегу Днепра, ниже монастыря Николаевского, где врастает в землю малая, ветхая церковь».
Киевлянам ничего не оставалось, как признать нового князя. Киев понравился Олегу гораздо больше Новгорода. Недаром, по летописи, именно Олег первым назвал этот город матерью городов русских. Карамзин объясняет это предпочтение тем, что Киев лежал на границе освоенной Олегом земли, из него было удобнее делать набеги на соседей и еще непокоренные племена, чем из северного Новгорода.
На всем пути между Новгородом и Киевом по приказу Олега стали ставить новые города. Скоро ему удалось отбить у хазар окрестные славянские племена: он разбил хазарские военные отряды и снизил дань для «освобожденных» славян. Северяне, древляне, радимичи, дулебы, тивирцы, хорваты, волыняне и другие племена перешли под власть киевского правителя.
При Олеге же был проведен поход на Константинополь, чего ожидали, очевидно, варяги, памятуя о неудачном Аскольдовом. «Олег, наскучив тишиною, опасною для воинственной Державы, или завидуя богатству Царя-града и желая доказать, что казна робких принадлежит смелому, решился воевать с Империею. Все народы, ему подвластные: Новогородцы, Финские жители Белаозера, Ростовская Меря, Кривичи, Северяне, Поляне Киевские, Радимичи, Дулебы, Хорваты и Тивирцы соединились с Варягами под его знаменами. Днепр покрылся двумя тысячами легких судов: на всяком было сорок воинов; конница шла берегом.
Игорь остался в Киеве: Правитель не хотел разделить с ним ни опасностей, ни славы. Надлежало победить не только врагов, но и природу, такими чрезвычайными усилиями, которые могли бы устрашить самую дерзкую предприимчивость нашего времени и кажутся едва вероятными. (Тут Карамзин имеет в виду опасные днепровские пороги…)
Но Олег вел с собою еще сухопутное конное войско: жители Бессарабии и сильные Болгары дружелюбно ли пропустили его? Летописец не говорит о том. Но мужественный Олег приближился наконец к Греческой столице, где суеверный Император Леон, прозванный Философом, думал о вычетах Астрологии более, нежели о безопасности Государства. Он велел только заградить цепию гавань и дал волю Олегу разорять Византийские окрестности, жечь селения, церкви, увеселительные дома, Вельмож Греческих.
Нестор, в доказательство своего беспристрастия, изображает самыми черными красками жестокость и бесчеловечие Россиян. Они плавали в крови несчастных, терзали пленников, бросали живых и мертвых в море. Греки, которые все еще именовались согражданами Сципионов и Брутов, сидели в стенах Константинополя и смотрели на ужасы опустошения вокруг столицы; но Князь Российский привел в трепет и самый город. В летописи сказано, что Олег поставил суда свои на колеса и силою одного ветра, на распущенных парусах, сухим путем шел со флотом к Константинополю. Может быть, он хотел сделать то же, что сделал после Магомет II: велел воинам тащить суда берегом в гавань, чтобы приступить к стенам городским; а баснословие, вымыслив действие парусов на сухом пути, обратило трудное, но возможное дело в чудесное и невероятное.
Греки, устрашенные сим намерением, спешили предложить Олегу мир и дань. Они выслали войску его съестные припасы и вино: Князь отвергнул то и другое, боясь отравы, ибо храбрый считает малодушного коварным. Если подозрение Олегово, как говорит Нестор, было справедливо, то не Россиян, а Греков должно назвать истинными варварами Х века. Победитель требовал 12 гривен на каждого человека во флоте своем, и Греки согласились с тем условием, чтобы он, прекратив неприятельские действия, мирно возвратился в отечество».
В результате был заключен «вечный» мир между Византией и Киевом. Нестор также упоминал, что в знак победы Олег повесил на ворота Константинополя свой щит. По этому поводу Карамзин ехидничал в комментариях, что Олег-то, может, щит и повесил, но вряд ли бы византийцы такой позор стерпели: ушел Олег, и щит был снят. Он не верил ни в число указанных летописью кораблей Олега, ни в его конницу, ни в сухопутное «плавание» Олегова войска, ни в размер дани, ни в прибитый щит, ни в паволоки вместо крепких парусов. Карамзин признавал, что рассказ летописца о походе Олега мог со временем обрасти сказочными деталями, но в одном он был уверен: Олег ходил на Константинополь и победил в этом походе.
Правил он (по Нестору) 33 года и умер от укуса змеи. Эту историю с предсказанием и мистической смертью знают даже те, кто не читал исторических текстов. Рассказ про смерть Олега переложил в стихи поэт Пушкин, вдохновленный чтением Карамзина.
Князь Игорь
912–945
А что же Игорь? Ведь Олег обещал Рюрику передать власть его сыну? Олег правил долго и власти Игорю отдавать не собирался. Только смерть Олега наконец-то привела Игоря к этой власти.
Еще в 903 году Олег женил наследника на Ольге, уроженке северного Плескова (Пскова). Жена наследника оказалась девушкой мудрой. Большую роль в управлении Киевской Русью, наверно, играла именно она. Но власть досталась князю поздно, и за время правления он успел немногое. Он то терял доставшиеся от Олега области, то присоединял, то снова их терял, снова присоединял. Племенные вожди чувствовали слабость князя. Недаром Карамзин вынужден был предварить рассказ о княжении Игоря такими словами: «Игорь в зрелом возрасте мужа приял власть опасную: ибо современники и потомство требуют величия от наследников Государя великого или презирают недостойных».
Этим все, собственно, и обозначено. Князь не обладал ни личным мужеством, ни мудростью. Он совершил (непонятно зачем после договора, заключенного Олегом) неудачный поход на Византию, когда практически погубил весь флот, но сам спасся.
Второй поход был удачнее: Игорь выступал вместе с союзниками – печенегами и наемной варяжской дружиной. Боя не было. Греки поспешили выслать послов к устью Дуная, где и был заключен еще один договор, а Византия отделалась богатыми дарами. В историю Игорь вошел не благодаря этой победе без боя, а совсем по иному поводу.
У князей того времени был обычай ходить в дань, то есть они отправлялись вместе с дружиной по своим землям и взымали с подданных плату. Размер дани был заранее оговорен. Так что, если князь требовал больше, чем положено, он мог нарваться на неприятности. Порядок взимания дани был таков, что князь с дружиной отправлялись в полюдье в начале ноября и возвращались в Киев только к апрелю.
В тот злополучный год Игорь отправился за данью в Деревскую землю. Причем, взял дани больше, чем обычно, угрожая расправой. Но этого ему показалось мало. Уже дойдя до границы владения древлян, он решил вернуться в Искоростень с малой дружиной и «добрать» дани.
Это его и сгубило. Древляне ненасытного князя просто убили. Нестор не упоминает, какой смертью погиб этот князь. Византийский хронист более прямолинеен: возмущенные древляне привязали князя к двум деревцам и отпустили верхушки вверх. Князя разорвало напополам. Такая вот поучительная история.
Больше о деяниях этого Игоря, сына Рюрика, сказать нечего. Зато его жена вошла в русскую историю как первая местная святая. Но прежде чем удостоиться включения в святцы Ольга полностью рассчиталась с убийцами мужа. Месть ее была совершенной и изощренной.
В год смерти Игоря его сын Святослав был еще отроком, что, скажем, вызывало у Карамзина подозрения в неточности хронологического ряда «Повести». Получалось, что он родился почти через сорок лет после женитьбы Игоря на Ольге. Иначе чем путаницей в датах историк этой странности объяснить не мог. Но он старался придерживаться сюжетной канвы. А по этой канве мальчик был слишком мал, чтобы мстить за смерть отца. И исполнять функцию мстителя пришлось его вдове. Летописную историю о четырех этапах этой мести историк считал басней. В комментариях, дабы не прерывать рассказ летописца, он по каждому сомнительному пункту высказал свои соображения.
Вкратце месть Ольги была такова. Сначала, упившись победой, древлянский князь решил посвататься за вдову Игоря. Ольга сделала вид, что предложением довольна, однако велела копать посреди двора яму. Ничего не подозревающих послов понесли в ладьях и бросили в яму, а потом засыпали живьем. Древлянам же отправили предложение прислать для великого пира самых именитых людей. Когда гости собрались, их отвели в баню, якобы для того, чтобы освежиться перед праздником, но в этой бане их сожгли, тоже живьем.
Затем Ольга отправилась с войском на место, где был убит муж. Над этим местом воины возвели высокий холм, древлян пригласили на поминальную тризну. Тут сложили головы все приглашенные: войско княгини просто порубило их на куски. И последний акт мести был уже не именитым гражданам, а всему городу Искоростеню. Княгиня потребовала дани, а получив ответ, что Игорь обобрал их до нитки, велела дать символическую дань: по три воробья и голубя с каждого двора. Привязав птицам горящий трут, их отпустили. Птицы вернулись к своим гнездам. Город Искоростень сгорел. Часть жителей погибла в пожаре, часть убита, часть уведена в рабство, на оставшихся наложили тяжелейшую дань.
Таков этот сюжет в летописи. Карамзин нашел массу несообразностей, которые собрал в комментариях. Если древлянский князь решил жениться на Ольге, сколько ей было лет? По Нестору выходило, что за пятьдесят. Нехороший возраст для замужества в IX веке нашей эры! Но в способ взятия Искоростеня он верил: такой способ был упомянут в иноязычных хрониках. Зять Ярослава Мудрого Гаральд именно при помощи птиц и горящего трута взял один городок на Сицилии.
«Истинное происшествие, отделенное от баснословных обстоятельств, – пишет историк, – состоит, кажется, единственно в том, что Ольга умертвила в Киеве Послов Древлянских, которые думали, может быть, оправдаться в убиении Игоря; оружием снова покорила сей народ, наказала виновных граждан Коростена, и там воинскими играми, по обряду язычества, торжествовала память сына Рюрикова».
Как бы то ни было, но, отомстив за мужа, Ольга посвятила себя воспитанию Святослава и объехала все подчиненные ей территории, приказав везде рубить погосты и назначать управителей. Ольга правильно рассудила, что только строгий контроль и назначенные ею ответственные лица смогут поддерживать в создающемся государстве порядок. Иначе все будет как с Искоростенем.
Переложив таким образом груз государственных дел на исполнителей, она целиком посвятила себя спасению души. За это, собственно говоря, и вошла в историю государства и церкви. По Нестору, она первая официально приняла христианство от Византии.
«Ольга достигла уже тех лет, – пишет Карамзин, – когда смертный, удовлетворив главным побуждениям земной деятельности, видит близкий конец ее перед собою и чувствует суетность земного величия. Тогда истинная Вера, более нежели когда-нибудь, служит ему опорой или утешением в печальных размышлениях о тленности человека. Ольга была язычница, но имя Бога Вседержителя уже славилось в Киеве. Она могла видеть торжественность обрядов Христианства; могла из любопытства беседовать с Церковными Пастырями и, будучи одарена умом необыкновенным, увериться в святости их учения.
Плененная лучом сего нового света, Ольга захотела быть Христианкою и сама отправилась в столицу Империи и Веры Греческой, чтобы почерпнуть его в самом источнике. Там Патриарх был ее наставником и крестителем, а Константин Багрянородный – восприемником от купели. Император старался достойным образом угостить Княгиню народа знаменитого и сам описал для нас все любопытные обстоятельства ее представления.
Когда Ольга прибыла во дворец, за нею шли особы Княжеские, ее свойственницы, многие знатные госпожи, Послы Российские и купцы, обыкновенно жившие в Царьграде. Константин и супруга его, окруженные придворными и Вельможами, встретили Ольгу: после чего Император на свободе беседовал с нею в тех комнатах, где жила Царица.
В сей первый день, 9 Сентября [955 г. ], был великолепный обед в огромной так называемой храмине Юстиниановой, где Императрица сидела на троне и где Княгиня Российская, в знак почтения к супруге великого Царя, стояла до самого того времени, как ей указали место за одним столом с придворными госпожами. В час обеда играла музыка, певцы славили величие Царского Дома, и плясуны оказывали свое искусство в приятных телодвижениях.
Послы Российские, знатные люди Ольгины и купцы обедали в другой комнате; потом дарили гостей деньгами: племяннику Княгини дали 30 милиаризий – или 2 ^/g червонца, – каждому из осьми ее приближенных 20, каждому из двадцати Послов 12, каждому из сорока трех купцев то же, Священнику или Духовнику Ольгину именем Григорий 8, двум переводчикам 24, Святославовым людям 5 на человека, посольским 3, собственному переводчику Княгини 15 милиаризий. На особенном золотом столике были поставлены закуски: Ольга села за него вместе с Императорским семейством. Тогда на золотой, осыпанной драгоценными камнями тарелке поднесли ей в дар 500 милиаризий, шести ее родственницам каждой 20 и осьмнадцати служительницам каждой 8.
18 Октября Княгиня вторично обедала во дворце и сидела за одним столом с Императрицею, ее невесткою, Романовой супругою, и с детьми его; сам Император обедал в другой зале со всеми Россиянами. Угощение заключилось также дарами, еще умереннейшими первых: Ольга получила 200 милиаризий, а другие менее по соразмерности. Хотя тогдашние Государи Российские не могли еще быть весьма богаты металлами драгоценными; но одна учтивость, без сомнения, заставила Великую Княгиню принять в дар шестнадцать червонцев».
Во времена Карамзина даже в церковных кругах была распространена легенда, что константинопольский государь пленился красотой русской княгини и хотел взять ее в жены, но мудрая Ольга мягко напомнила ему, что по церковному закону это невозможно – она стала его крестной дочерью.
Карамзин на этот рассказ смог только добавить, что император мог плениться разве что умом Ольги, но уж никак не возжелать ее телесно: княгиня была стара. Святослав тем не менее новой веры своей матери не разделял. Он остался язычником. Война ему была интереснее веры.
Князь Святослав
945–972
Сначала Святослав отбил у хазарского кагана племя вятичей (вместе с данью, которую те платили), затем начал походы на самого кагана. Он взял Белую Вежу и Саркел, по пути завоевав ясов и касогов, присоединил к Киеву побережье Азовского моря, будущее княжество Тьмутараканское, и от былого величия хазар на западе осталась только Таврида.
К этому времени начались войны болгар с Византией. И Святослав вошел в союз с ромеями против болгар. По существовавшему между Византией и Киевом договору русский князь должен был оказать военную помощь. Он оказал. Болгары были разбиты, Святослав получил хорошее вознаграждение. Болгарский царь, как пишет историк, умер от горести.
Однако, выполнив интернациональный долг, Святослав вовсе не собирался возвращаться в Киев. Он решил взять Болгарию себе и утвердился в Переяславце. Греков такое положение дел радовать не могло, но пока они терпели. Святослав подумывал и вовсе расстаться с Киевом, а столицу перенести на запад, создав новое русско-болгарское государство.
Этому помешало вторжение печенегов. Они едва не взяли Киев. Только мужество горожан и военная хитрость позволили киевлянам отразить удар. К Святославу тут же послали гонца, и он вынужден был вернуться и начать войны с печенегами. Скоро те прекратили набеги на Русь.
Князь думал вернуться в свой Переяславец, где, по его словам, была середина его земли (включая, очевидно, Болгарское царство), но Ольга уговорила дождаться хотя бы ее смерти. Эта смерть вскоре и последовала. Княгиню погребли по христианскому обычаю, князь плакал, но вскоре покинул Киев и вернулся в Болгарию.
Теперь он решил выбить греков за пределы царства и упрочиться в Болгарии навсегда. Была только одна проблема: между Русью и Болгарией имелись еще Валахия, Молдавия и Бессарабия, а там властвовали печенеги – следовало сначала разобраться с этой проблемой.
Перед отъездом он выделил своим сыновьям земельные владения, которыми они должны были управлять: в Киеве оставил Ярополка, в прежде свободную деревскую землю – Олега, в Новгород (по просьбе новгородцев) – младшего, Владимира. В этом историк видел начало всей грядущей беды: «Святослав первый ввел обыкновение давать сыновьям особенные Уделы: пример несчастный, бывший виною всех бедствий России».
Но в Болгарии, куда он думал вернуться как желанный царь, его встретили как врага. И не удивительно: для болгар он и был завоевателем, который совсем недавно выступал на стороне ромеев. Против князя из Переяславца выступило болгарское войско. Ценой больших потерь Свястолаву удалось разбить неприятеля. После чего он ввел в Болгарии своеобразное двойное правление: его соправителем был сын умершего царя болгар Борис.
Византии новое положение дел не понравилось. Она давно желала полностью урезать самостоятельность мизян (так в Византии именовались болгары) и лишить их автономии. С приходом Святослава могла возникнуть неприятная ситуация, когда Болгария полностью бы отошла от Империи.
В Византии стали собирать войско. Святослав упредил греков и нанес удар первым. В летописи эта битва описывается так: «Император встретил Святослава мирными предложениями и хотел знать число его витязей, обещая на каждого из них заплатить ему дань. Великий Князь объявил у себя 20 000 человек, едва имея и половину. Греки, искусные в коварстве, воспользовались временем и собрали 100 000 воинов, которые со всех сторон окружили Россиян. Великодушный Святослав, покойно осмотрев грозные ряды неприятелей, сказал дружине: Бегство не спасет нас; волею и неволею должны мы сразиться. Не посрамим отечества, но ляжем здесь костями: мертвым не стыдно! Станем крепко. Иду пред вами, и когда положу свою голову, тогда делайте, что хотите! Воины его, приученные не бояться смерти и любить Вождя смелого, единодушно ответствовали: Наши головы лягут вместе с твоею! Вступили в кровопролитный бой и доказали, что не множество, а храбрость побеждает. Греки не устояли: обратили тыл, рассеялись – и Святослав шел к Константинополю, означая свой путь всеми ужасами опустошения…».
На стороне русских в битве принимали участие союзники – венгры и печенеги. Этих союзников в Империи боялись куда больше Святослава. Дружина Святослава умела биться только в пешем строю, а его союзники были великолепными всадниками.
Второе сражение с Цимисхием было гораздо менее удачным. «Оставив главное войско назади, – пишет Карамзин, – Император с отборными ратниками, с Легионом так называемых Бессмертных, с 13 000 конницы, с 10 500 пехоты, явился нечаянно под стенами Переяславца и напал на 8000 Россиян, которые спокойно занимались там воинским ученьем. Они изумились, но храбро вступили в бой с Греками. Большая часть их легла на месте, и вылазка, сделанная из города в помощь им, не имела успеха; однако ж победа весьма дорого стоила Грекам, и Цимисхий с нетерпением ожидал своего остального войска.
Как скоро оно пришло, Греки со всех сторон окружили город, где начальствовал Российский Полководец Сфенкал. Сам Князь с 60 000 воинов стоял в укрепленном стане на берегу Дуная. Между тем 8000 воинов Святославовых заперлись в Царском дворце, не хотели сдаться и мужественно отражали многочисленных неприятелей. Напрасно Император ободрял Греков: он сам с оруженосцами своими пошел на приступ и должен был уступить отчаянной храбрости осажденных. Тогда Цимисхий велел зажечь дворец, и Россияне погибли в пламени.
Святослав, сведав о взятии Болгарской столицы, не показал воинам своим ни страха, ни огорчения и спешил только встретить Цимисхия, который со всеми силами приближался к Доростолу, или нынешней Силистрии. В 12 милях оттуда сошлись оба воинства. Цимисхий и Святослав – два Героя, достойные спорить друг с другом о славе и победе, – каждый ободрив своих, дали знак битвы, и при звуке труб началось кровопролитие.
От первого стремительного удара Греков поколебались ряды Святославовы; но, вновь устроенные Князем, сомкнулись твердою стеною и разили неприятелей. До самого вечера счастие ласкало ту и другую сторону; двенадцать раз то и другое войско думало торжествовать победу. Цимисхий велел распустить священное знамя Империи; был везде, где была опасность; махом копия своего удерживал бегущих и показывал им путь в средину врагов.
Наконец судьба жестокой битвы решилась: Святослав отступил к Доростолу и вошел в сей город. Император осадил его. В то же самое время подоспел и флот Греческий, который пресек свободное плавание Россиян по Дунаю. Великодушная Святославова бодрость возрастала с опасностями. Он заключил в оковы многих Болгаров, которые хотели изменить ему; окопал стены глубоким рвом, беспрестанными вылазками тревожил стан Греков.
Нередко, побеждаемые силою превосходною, обращали тыл без стыда: шли назад в крепость с гордостию, медленно, закинув за плеча огромные щиты свои. Ночью, при свете луны, выходили жечь тела друзей и братьев, лежащих в поле; закалывали пленников над ними и с какими-то священными обрядами погружали младенцев в струи Дуная.
Пример Святослава одушевлял воинов. Но число их уменьшалось. Главные Полководцы, Сфенкал, Икмор (не родом, по сказанию Византийцев, а доблестию Вельможа) пали в рядах неприятельских. Сверх того Россияне, стесненные в Доростоле и лишенные всякого сообщения с его плодоносными окрестностями, терпели голод. Святослав хотел преодолеть и сие бедствие: в темную, бурную ночь, когда лил сильный дождь с градом и гремел ужасный гром, он с 2000 воинов сел на лодки, при блеске молнии обошел Греческий флот и собрал в деревнях запас пшена и хлеба. На возвратном пути, видя рассеянные по берегу толпы неприятелей, которые поили лошадей и рубили дрова, отважные Россияне вышли из лодок, напали из лесу на Греков, множество их убили и благополучно достигли пристани. Но сия удача была последнею».
После нескольких кровопролитных сражений Святослав был вынужден начать мирные переговоры с Византией. По этому договору русское войско выходило из Болгарии свободно и между двумя государствами возобновлялся мир. Однако далее произошла некоторая странность: на обратном пути на Святослава напали бывшие союзники-печенеги, и он был убит.
Византийские историки видели причину в том, что Святослав нарушил слово, данное союзникам, воевать Болгарию и не заключать сепаратного мира с греками. Нестор, и следом за ним Карамзин – в вероломстве греков, которые подкупили печенегов, натравив их на русского князя.
Карамзин полностью отдавал должное мужеству, отваге, выносливости и открытому духу Святослава, но тем не менее вывод из событий его жизни сделал такой: «Святослав, образец великих Полководцев, не есть пример Государя великого: ибо он славу побед уважал более государственного блага и, характером своим пленяя воображение Стихотворца, заслуживает укоризну Историка».
Иными словами, деяния князя явно не пошли на благо его собственному государству, хотя как личность Святослав заслуживает уважения.
Великий князь Ярополк
972–980
Трое сыновей Святослава после его смерти так и сидели на своих землях. Но земли эти по качеству изначально предполагали неравенство. Карамзин, следуя за летописцем, считал, что кровавой междоусобицы могло бы и не произойти, если бы в окружении Ярополка киевского не оказался воевода Святослава Свенельд. По летописи, вся вина за кровавые распри между братьями перенесена именно на него. Воевода считал Олега виновным в смерти своего сына (тот подстрелил юношу на охоте).
По тогдашним меркам, добавляет, впрочем, историк, причина убийства сына Свенельда была серьезной: он нарушил права владения и охотился в земле Олега. Но Свенельд подговорил Ярополка пойти на брата войной. Олег бежал в Овруч, но случайно погиб, раздавленный толпой, прямо на городском мосту.
Деревская земля осталась без князя, и Ярополк присоединил ее к своим владениям. Это напугало младшего Святославича, Владимира. Он бежал из Новгорода за море и там набрал варяжскую дружину. Новгород остался без управления. Ярополк тут же отправил туда своих наместников или посадников. Таким образом, он объединил всю землю умершего отца.
Но у Ярополка оказался сильный соперник. Вернувшись через два года с варягами, Владимир начал завоевывать все земли с севера на юг. Попутно он взял и полоцкое княжество, которое вообще не входило во владение Святослава.
В Полоцком княжестве имелся свой князь Рогволод. Его дочь Рогнеда официально считалась невестой Ярополка. «Владимир, готовясь отнять Державу у брата, – пишет Карамзин, – хотел лишить его и невесты и чрез Послов требовал ее руки; но Рогнеда, верная Ярополку, ответствовала, что не может соединиться браком с сыном рабы: ибо мать Владимира, как нам уже известно, была ключницею при Ольге.
Раздраженный Владимир взял Полоцк, умертвил Рогволода, двух сыновей его и женился на дочери. Совершив сию ужасную месть, он пошел к Киеву. Войско его состояло из дружины Варяжской, Славян Новогородских, Чуди и Кривичей: сии три народа северо-западной России уже повиновались ему, как их Государю. Ярополк не дерзнул на битву и затворился в городе.
Окружив стан свой окопами, Владимир хотел взять Киев не храбрым приступом, но злодейским коварством. Зная великую доверенность Ярополкову к одному Воеводе, именем Блуду, он вошел с ним в тайные переговоры. «Желаю твоей помощи, – велел сказать ему Владимир: – ты будешь мне вторым отцем, когда не станет Ярополка. Он сам начал братоубийства: я вооружился для спасения жизни своей».
Гнусный любимец не усомнился предать Государя и благодетеля; советовал Владимиру обступить город, а Ярополку удаляться от битвы. Страшася верности добрых Киевлян, он уверил Князя, будто они хотят изменить ему и тайно зовут Владимира. Слабый Ярополк, думая спастись от мнимого заговора, ушел в Родню: сей город стоял на том месте, где Рось впадает в Днепр.
Киевляне, оставленные Государем, должны были покориться Владимиру, который спешил осадить брата в последнем его убежище. Ярополк с ужасом видел многочисленных врагов за стенами, а в крепости изнеможение воинов своих от голода, коего память долго хранилась в древней пословице: беда аки в Родне. Изменник Блуд склонял сего Князя к миру, представляя невозможность отразить неприятеля, и горестный Ярополк ответствовал наконец: «Да будет по твоему совету! Возьму, что уступит мне брат».
Тогда злодей уведомил Владимира, что желание его исполнится и что Ярополк отдается ему в руки. Если во все времена, варварские и просвещенные, Государи бывали жертвою изменников: то во все же времена имели они верных добрых слуг, усердных к ним в самой крайности бедствия. Из числа сих был у Ярополка некто прозванием Варяжко (да сохранит История память его!), который говорил ему: «Не ходи, Государь, к брату: ты погибнешь. Оставь Россию на время и собери войско в земле Печенегов».
Но Ярополк слушал только изверга Блуда и с ним отправился в Киев, где Владимир ожидал его в теремном дворце Святослава. Предатель ввел легковерного Государя своего в жилище брата, как в вертеп разбойников, и запер дверь, чтобы дружина Княжеская не могла войти за ними: там два наемника, племени Варяжского, пронзили мечами грудь Ярополкову…
Верный слуга, который предсказал гибель сему несчастному, ушел к Печенегам, и Владимир едва мог возвратить его в отечество, дав клятву не мстить ему за любовь к Ярополку».
Из этого летописного сообщения историк делает такой вывод: Ярополк имел доброе сердце и был незлобив, «но Государь, который действует единственно по внушению любимцев, не умея ни защитить своего трона, ни умереть Героем, достоин сожаления, а не власти».
Великий князь Владимир, названный в крещении Василием
980—1014
Владимир, добившийся власти, был совершенно другим. «Владимир, – поясняет историк, – с помощью злодеяния и храбрых Варягов овладел Государством; но скоро доказал, что он родился быть Государем великим». Среди его качеств были хитрость, мстительность, властолюбие и удивительная целеустремленность. Добившись власти, он сразу же избавился от тех, кто мог помешать насладиться этой властью, – то есть варягов. Карамзин не упоминает этого, но новый правитель был еще и скуп: получив желаемое, он не спешил расплатиться с заморской дружиной, переложив в конце концов расплату на новгородцев, а самих варягов, которых боялся, отправил на службу в Византию. Причем одновременно послал уведомление тамошнему императору держать их подальше от столицы и рассредоточить, чтобы они не сбились в шайку, потому что варяги могут быть опасны. Так он наградил этих воинов за утверждение на столе.
Затем, решив «варяжский вопрос», он стал искать идею, которая может объединить его многонациональное владение. Сначала он решил ввести модифицированный вариант язычества. Известно, что новым элементом здесь стало человеческое жертвоприношение. Летопись приводит чудовищные подробности. Карамзин же только упоминает, что нового идола с серебряной бородой, Перуна, князь велел поставить близ теремного двора, ему-то и приносились кровавые жертвы. Такого же идола по его приказу на берегу Волхова поставил Добрыня.
Но что-то в этом новом механизме устрашения и объединения не сработало. И киевляне, и новгородцы давно забыли, что такое человеческая жертва. Появилось недовольство. Пока Владимир бывал в походах (а он успел много повоевать: добыл Киеву червенские города на юго-западе, захватил ятвягов в Литве, усмирил вятичей, взял Ливонию, обложил данью Курляндию), все было тихо, но, вернувшись на родину, он захотел отметить победы хорошей человеческой жертвой. Жертвы при Владимире избирались жребием. На этот раз он пал на христианскую варяжскую семью. Отца и сына, которые не желали расставаться и добровольно отдать душу ради идола, толпа убила на месте. Эти двое русских киевских мучеников вошли в святцы под именами Федора и Иоанна.
Жертва не удалась. Владимир, который был от природы очень осмотрителен, понял, что подобные мероприятия могут привести к недовольству. А этого он опасался. Поэтому взамен Перуну он стал искать более достойную религию.
Но выбор был сложен. Сам Владимир не отличался ни кротостью нрава, ни целомудрием. Напротив, о нем говорили, что он не пропустит ни единой смазливой девицы. Жен у него имелось четыре, а наложниц около восьмисот – 300 в Вышегороде, 300 в Белогородке (близ Киева) и 200 в селе Берестове. Любил он хорошо поесть и хорошо выпить. Однако из всех возможных религий выбрал для Руси такую, где плоть положено смирять, а блуд считается делом греховным. Впрочем, и выбор был невелик: иудаизм (но это была вера в Хазарском каганате и стала бы напоминанием о веках неволи), ислам (с этой верой Владимир мог столкнуться в восточных походах, когда усмирял радимичей и воевал с волжскими болгарами), христианство.
Последняя религия уже успешно разделилась на латинскую и православную веру. Латинский вариант веры не устраивал князя по самой простой причине – ее исповедовали поляки, а с ними он воевал. Католицизм, таким образом, был верой врагов. Да и Рим находился относительно далеко от Руси. Гораздо разумнее и дипломатичнее было принять восточное христианство, поскольку рядом находился Константинополь и русские были связаны с ним договорами о дружбе.
Карамзин в эти геополитические тонкости не вникает, он берет за основу сообщение Нестора, что князь имел диспуты о вере, прежде чем выбрать наилучшую для его земли. Конечно, диспуты могли вестись, но вряд ли они повлияли на решение Владимира: Русь и Византию в Х веке связывало слишком многое, чтобы сделать иной выбор. Князь желал строить государство по образу соседней Империи, вера которой наилучшим образом подходила для такого строительства. Мнением самого народа, конечно же, никто не интересовался. А народ был совершенно языческим. Причем имелись язычники славянского и финского образца. Так что обратить в православие этот многонациональный субстрат можно было только решением сверху. Что Владимир и сделал.
Но даже принятие веры Владимир превратил в завоевательный поход. Право на новую веру он желал добыть мечом. «Собрав многочисленное войско, – пишет Карамзин, – Великий Князь пошел на судах к Греческому Херсону, которого развалины доныне видимы в Тавриде, близ Севастополя. Сей торговый город, построенный в самой глубокой древности выходцами Гераклейскими, сохранял еще в Х веке бытие и славу свою, несмотря на великие опустошения, сделанные дикими народами в окрестностях Черного моря, со времен Геродотовых скифов до Козаров и Печенегов. Он признавал над собою верховную власть Императоров Греческих, но не платил им дани; избирал своих начальников и повиновался собственным законам Республиканским. Жители его, торгуя во всех пристанях Черноморских, наслаждались изобилием.
Владимир, остановясь в гавани, или заливе Херсонском, высадил на берег войско и со всех сторон окружил город. Издревле привязанные к вольности, Херсонцы оборонялись мужественно. Великий Князь грозил им стоять три года под их стенами, ежели они не сдадутся: но граждане отвергали его предложения, в надежде, может быть, иметь скорую помощь от Греков; старались уничтожать все работы осаждающих и, сделав тайный подкоп, как говорит Летописец, ночью уносили в город ту землю, которую Россияне сыпали перед стенами, чтобы окружить оную валом, по древнему обыкновению военного искусства.
К счастию, нашелся в городе доброжелатель Владимиру, именем Анастас: сей человек пустил к Россиянам стрелу с надписью: За вами, к Востоку, находятся колодези, дающие воду Херсонцам чрез подземельные трубы; вы можете отнять ее. Великий Князь спешил воспользоваться советом и велел перекопать водоводы (коих следы еще заметны близ нынешних развалин Херсонских). Тогда граждане, изнуряемые жаждою, сдались Россиянам.
Завоевав славный и богатый город, который в течение многих веков умел отражать приступы народов варварских, Российский Князь еще более возгордился своим величием и чрез Послов объявил Императорам, Василию и Константину, что он желает быть супругом сестры их, юной Царевны Анны, или, в случае отказа, возьмет Константинополь. Родственный союз с Греческими знаменитыми Царями казался лестным для его честолюбия. Империя, по смерти Героя Цимисхия, была жертвою мятежей и беспорядка: Военачальники Склир и Фока не хотели повиноваться законным Государям и спорили с ними о Державе. Сии обстоятельства принудили Императоров забыть обыкновенную надменность Греков и презрение к язычникам. Василий и Константин, надеясь помощию сильного Князя Российского спасти трон и венец, ответствовали ему, что от него зависит быть их зятем; что, приняв Веру Христианскую, он получит и руку Царевны, и Царство небесное.
Владимир, уже готовый к тому, с радостию изъявил согласие креститься, но хотел прежде, чтобы Императоры, в залог доверенности и дружбы, прислали к нему сестру свою. Анна ужаснулась: супружество с Князем народа, по мнению Греков, дикого и свирепого, казалось ей жестоким пленом и ненавистнее смерти. Но Политика требовала сей жертвы, и ревность к обращению идолопоклонников служила ей оправданием или предлогом.
Горестная Царевна отправилась в Херсон на корабле, сопровождаемая знаменитыми духовными и гражданскими чиновниками: там народ встретил ее как свою избавительницу, со всеми знаками усердия и радости. В летописи сказано, что Великий Князь тогда разболелся глазами и не мог ничего видеть; что Анна убедила его немедленно креститься и что он прозрел в самую ту минуту, когда Святитель возложил на него руку. Бояре Российские, удивленные чудом, вместе с Государем приняли истинную Веру (в церкви Св. Василия, которая стояла на городской площади, между двумя палатами, где жили Великий Князь и невеста его).
Херсонский Митрополит и Византийские Пресвитеры совершили сей обряд торжественный, за коим следовало обручение и самый брак Царевны с Владимиром, благословенный для России во многих отношениях и весьма счастливый для Константинополя: ибо Великий Князь, как верный союзник Императоров, немедленно отправил к ним часть мужественной дружины своей, которая помогла Василию разбить мятежника Фоку и восстановить тишину в Империи.
Сего не довольно: Владимир отказался от своего завоевания и, соорудив в Херсоне церковь – на том возвышении, куда граждане сносили из-под стен землю, возвратил сей город Царям Греческим в изъявление благодарности за руку сестры их. Вместо пленников он вывел из Херсона одних Иереев и того Анастаса, который помог ему овладеть городом; вместо дани взял церковные сосуды, мощи Св. Климента и Фива, ученика его, также два истукана и четырех коней медных, в знак любви своей к художествам (сии, может быть, изящные произведения древнего искусства стояли в Несторово время на площади старого Киева, близ нынешней Андреевской и Десятинной церкви). Наставленный Херсонским Митрополитом в тайнах и нравственном учении Христианства, Владимир спешил в столицу свою озарить народ светом крещения».
Свет, который пролился вместе с крещением всего народа, был больше подобен молнии Перуна: Владимир приказал изрубить прежних идолов (вместе с Перуном, которого сам втащит в русский пантеон) на куски, а людей согнать в Днепр силой, если не пойдут по доброй воле.
«Изумленный народ, – добавляет историк, – не смел защитить своих мнимых богов, но проливал слезы, бывшие для них последнею данию суеверия: ибо Владимир на другой день велел объявить в городе, чтобы все люди Русские, Вельможи и рабы, бедные и богатые шли креститься – и народ, уже лишенный предметов древнего обожания, устремился толпами на берег Днепра, рассуждая, что новая Вера должна быть мудрою и святою, когда Великий Князь и Бояре предпочли ее старой Вере отцев своих.
Там явился Владимир, провождаемый собором Греческих Священников, и по данному знаку бесчисленное множество людей вступило в реку: большие стояли в воде по грудь и шею; отцы и матери держали младенцев на руках; Иереи читали молитвы крещения и пели славу Вседержителю.
Когда же обряд торжественный совершился; когда Священный Собор нарек всех граждан Киевских Христианами, тогда Владимир, в радости и восторге сердца устремив взор на небо, громко произнес молитву: «Творец земли и неба! Благослови сих новых чад Твоих; дай им познать Тебя, Бога истинного, утверди в них Веру правую. Будь мне помощию в искушениях зла, да восхвалю достойно святое имя Твое!»».
Но такую идиллическую картину рисует только монах-летописец. Реальная картина была и жестче, и кровавее. Во всяком случае, Новгородская летопись сохранила как раз более правдивое описание поголовного крещения. Людей загоняли в воды Волхова силой, несогласных просто швыряли в реку, кто-то тонул, отказывающихся наотрез убивали, а дабы не перепутать, кто уже крещен, а кто еще не прошел через обряд, на шею надевали заготовленные кресты единого образца.
Воевода Путята велел рубить головы непокорным язычникам, а Добрыня приказал зажечь их дома. Новгород горел. Трупы несчастных швыряли в Волхов, и они плыли по течению вместе с кусками изрубленных идолов.
После крещения воды Волхова были красны от крови. Вряд ли в Киеве крещение прошло более спокойно.
Карамзин приводит новгородский рассказ, но не рискует его комментировать. К тому же рассказ происходит из Иоакимовской летописи, которую историк считал поддельной. Но это вряд ли. Родословие первых князей и мифическая история славян могли быть подделкой. Но память народная сохранила пословицу о новгородском крещении: Путята крестил Новгород мечом, а Добрыня огнем. Вот этого-то уже никоим образом подделать невозможно…
Введение новой веры сразу повысило престиж Руси в глазах крещеных соседей. Это можно записать Владимиру в плюс. Кроме того, в его правление было построено множество новых городков: так усиливался контроль над отдаленными областями. Новые города встали и на порубежье, где необходимо было держать защиту от набегов кочевников. С западными соседями к концу правления он установил мирные отношения, но с печенегами приходилось сражаться, практически раз в пару лет, а то и через год они доходили чуть не до самого Киева.
Но самая сложная проблема ожидала его не в стане врагов, а в собственной семье. Владимир, имея множество жен, имел и множество наследников. Двенадцать его сыновей получили свои уделы, но мира не было не только между ними, но и между сыновьями и отцом. Сосланный в отдаленный, хотя и богатый Новгород сын Ярослав так же алкал власти, что и Владимир, когда-то пошедший войной из Новгорода на своих братьев.
Точно по отцовскому рецепту Ярослав призвал из-за моря варяжскую дружину и готовил поход на Киев. Дело было вот в чем: Владимир требовал с Новгорода высокой дани, Ярослав, унаследовавший ту же отцовскую скупость, платить не желал. Киевский князь увидел в этом нежелании стремление и вовсе выйти из подчинения Киеву. Он готовил против Ярослава свое войско, ждали только установления погоды.
Но пока ждали, Владимир от ярости занемог и умер. Сразу после его смерти разгорелась жестокая борьба за киевский стол.