Мать осталась одна; архиерею только этого и надо было. Удалив моего отца из Белоградчика, этот христопродавец, как ни в чем не бывало, явился к нам в дом, вызвал мать и тихим, вкрадчивым голосом спросил, не может ли он чем-нибудь ей помочь.
— Верните мне мужа! — воскликнула она, и слезы градом покатились у нее из глаз.
— Не плачь, красавица! — сказал архиерей. — Не порти своих ясных глаз и белого лица! Я верну тебе мужа, если ты перестанешь плакать и улыбнешься. Я не люблю, когда плачут; я хочу, чтобы все были веселые и смеялись. Скажи мне, чего тебе хочется.
— Верните мне мужа! — повторила моя мать.
— Я верну его, но и ты должна сделать мне приятное… Я не прошу у тебя многого: поцелуй меня только разок-другой, и муж твой сейчас же вернется, — прошептал архиерей.
Глаза у него замаслились, лицо стало гладким, словно вербный лист на солнце после дождя, борода затряслась, и он уже протянул руки, чтобы обнять мою мать.
— Будь ты проклят вместе с той, кто тебя родила!.. Будь проклят злодей, который надел тебе митру на голову и сделал тебя пастырем церковным! Будь проклят и тот глупец, который называет тебя «духовным владыкой», почитает тебя и дает тебе деньги. Постыдись бога, которому ты дал клятву служить, как служили апостолы! Постыдись людей, которые целуют тебе руку и оказывают тебе почет. Ты обещал богу и людям свято и непорочно пасти стадо Христово, проповедовать слово божие, учить паству добру и заботиться о ее спасении. А ты что делаешь? Посылаешь мужа в Царьград и предаешь его в руки турецких палачей, а жену хочешь обесчестить, погубить ее душу и осквернить ее тело!.. Неужели ты не боишься бога?..
— Эге! Да из тебя вышел бы неплохой проповедник: в церквах проповеди говорить, наставлять народ в соблюдении добродетелей христианских. Читала ты «Хождение по мукам блаженной Феодоры»? Коли читала, я тебя к себе в конак возьму, проповедником сделаю. Хочешь?
— Я давно знала, что греческие архиереи — гнусные развратники, а теперь вижу, что они и безбожники. Ты смеешься над верой, которую проповедуешь, издеваешься над богом, которому должен служить, и говоришь такие вещи, которые не к лицу даже мирянину, а не то что духовному лицу. Уходи из моего дома, или клянусь своей верой и честью, что хоть я и слабая женщина, но размозжу тебе голову, как собаке… Вон отсюда!
— Что ж, уйду, но твой муж погибнет. Запомни хорошенько: коли не исполнишь моего желания, то погубишь и себя, и детей, и мужа. Не лучше ли будет смириться и послушаться моих советов? Поверь, я хочу тебе не зла, а добра.
Моя мать, не в силах стерпеть такого срама и всей этой подлости, схватила кочергу и двинула архиерея по плечу.
Отец Григорий вскочил на ноги, весь дрожа от злобы, и выбежал из комнаты со словами:
— Погоди, я до тебя доберусь! Сядешь ты ко мне на колени, будешь расчесывать мне волосы и бороду, целовать и ласкать меня, кроткая, как овечка… Ты ругаешь греческих архиереев, а плохо их знаешь. «С ними лучше не ссориться», — говорят умные люди, и правильно говорят. Господь с тобой!
— Ступай к черту! — крикнула мать и в бешенстве кинула кочергу ему вслед.