Кто не был в Рущуке, тот не знает, что такое турецкие кофейни. А кто не знает, что такое турецкие кофейни, тот не знает и турецкого народа. Войдем в один из этих турецких храмов, ибо кофейня для турка — настоящий храм. В этом храме, прежде служившем цирюльней, сидело несколько чалмоносцев, беседуя о «пулитике».
— Кабы не московец, мы не дошли бы до такого положения, — сказал один чалмоносец и прикусил мундштук своей трубки.
— Французы не лучше. Хоть московцы частенько нас колотят, да по крайней мере не заставляют нас с женщинами хороводы водить. Мне кажется, если б не французы, наш султан никогда не признал бы гяуров своими детьми и верноподданными. «Ты должен быть отцом и для последних своих подданных», — говорят ему французы. А он в угоду им отвечает: «Готов исполнить ваше желание». Шуты гороховые! Но плохо то, что, с тех пор как Франция стала вмешиваться в наши дела и делать из нас европейцев, гяуры стали больно нос задирать. Научились всяким там ихним «бонжурам»[113] и смеются над правоверными! Ежели и дальше так пойдет, мы совсем отощаем, как багдадские псы бродячие. «Работай», — говорят. С какой стати? Работа — для гяуров, а я отца своего позорить не собираюсь, — говорил турок в грязном и рваном мундире, видимо чиновник.
— Черт бы побрал и французов, и московцев, и всех гяуров на божьем свете, — сказал ходжа[114] в белой чалме и с желтым поясом. — Третьего дня купил я у одного еврея замочек, — пять грошей заплатил; а отец мне рассказывал: было время — он за сто пар три пары кандалов покупал. С одной стороны немцы нас обирают, а с другой — французы нажить нам ничего не дают. Знаете ли вы, что, кабы не дурман, «наши» все с голоду передохли бы? Вот тебе и Европа! Целые три недели одни вареные тыквы едим! Видно, наши царьградские вельможи совсем спятили! Посмотрите только, что в стране делается. Турок на гяура стал похож; как грузчик, работает; болгарин господином стал, нами командует; а мы только кланяемся: слушаем, мол! Совсем в французов превратились! Да идите вы к черту с французами своими! Пока мы мусульманами были, весь мир завоевали; а французами стали, всякий нас пинает, кому не лень. Плевать я хотел на всех французов! Гяуры бунтуют, требуют каких-то там отцовских да дедовских прав, а наше царьградское правительство целуется с французским императором, обещает ему кротким быть, справедливым. Эх, где наши янычары? Где наши делибаши? Где прежние наши султаны? Были бы живы эти герои со своими грозными бунчуками, уж они показали бы и московцам, и французам, и англичанам, и нашим гяурам, где раки зимуют!
— Говорят, царству нашему скоро конец. Это правда? Неужели нас прогонят в Анатолию, ходжа-эфенди? — спросил худой, черномазый хозяин кофейни.
— Да, правда, — ответил ходжа потупившись. — А знаешь, за что бог нас наказывает? За грехи. Мы много грешили. «Все должно склониться перед мечом пророка», — сказал один великий калиф[115], а мы сами стали склонять головы перед свиным шашлыком и запретным вином. Какого добра ждать нам впереди? В священных книгах сказано, что гяуры будут плевать нам в лицо, дети — играть нашими саблями, свиньи — расхаживать по нашим мечетям, ноги неверных — попирать наш коран. Это время настало. Наш валия принадлежит к развратникам, огяурившимся с головы до пят. Неделю тому назад он собрал своих эфенди и объявил им, что султан желает сделать нас французами и даже мулл одеть на французский лад. Подумать страшно! «Делайте, что хотите, поступайте, как аллах вам на душу положит, только нас в покое оставьте», — ответил ему муфтий. А валия ему: «Кто ослушается султанского приказа, тот будет наказан, как тридцать пять лет тому назад янычары»[116]. — «Это невозможно», — сердито возразил муфтий. «Султан насчет этого советовался с шейх-уль-исламом[117] », — сказал Митхад-паша. «Знать не знаю ни шейх-уль-ислама, ни визиря, ни ваших министров. Аллах велел нам быть мусульманами, и мы ими останемся!» — возразил муфтий. Валия рассердился и выгнал этого святого человека из конака. Вот какие дела!
— В прежние времена магометанин не только ел и пил в домах у гяуров, а еще и диш-параса[118] брал. А под великой сенью Абдул-Асиза бабы коромыслами его прогоняют. Говорят, болгары решили нас всех перерезать и нашу державу захватить, — сказал эфенди.
— Это верно. В валашской земле комета[119] появилась — пострашней Абдул-Рахмана[120], Мусы[121], Самсона и змея огненного. У той кометы ружье, из которого можно даже такого мусульманина убить, что в рубашке родился, священную повязку из Мекки и Медины имеет и благословенье рукавом хаджи Бекташа[122] получил. Говорят еще, будто от той кометы такой человек родился, который нас из Румелии прогонит и знамя пророка себе под ноги покорит. И сбудется это через семьдесят семь лет, точно. После того гяуры будут владеть нашей землей пятьсот лет, а потом аллах опять даст нам силу, поможет нам снова покорить их и истребить их всех до единого.
— А кто же будет тогда работать и нас кормить? — спросил эфенди.
— Тогда все будет по-другому. Говорят, через пятьсот лет все помрут и пойдут кто в ад, кто в рай. Земля золотой станет, камни серебряными, деревья алмазными, галки в соловьев превратятся; реки потекут молоком и медом, а горы будут состоять из пилава. Аллах низойдет на землю и воцарится в Мекке, пророк Магомет — в Стамбуле, пророк Иисус — в Иерусалиме, а Абдул Абубекир — в Будапеште. Повсюду тогда одна вера будет, один язык, и все молодые будут: мужчины не старше тридцати лет, а женщины — как майские розы; ни одной старухи, ни одной безобразной, ни одной русой. У каждого магометанина будет семьдесят семь жен и триста тридцать три прислужницы. Тело этих полуангелов будет покрыто таким тонким полотном, что сквозь него даже слепой чудную белизну их кожи увидит.
— И мальчики тоже будут? — осведомился хозяин кофейни, крутя усы.
— Каждый праведник получит семь мальчиков, которые будут служить ему танцовщиками, чубукчиями, кучерами, посыльными и кое-чем другим, — ответил ходжа, и физиономия его залоснилась, как листва после дождя. — Один дервиш сказал мне, что эти мальчики будут не старше шестнадцати лет и красивее женщин. Сказать по правде, я в сто раз предпочитаю мальчиков перед женщинами. Давай меняться, Юсуф-ага!
— Как меняться? — спросил хозяин кофейни.
— Я тебе отдам семьдесят семь молодых женщин и триста тридцать три прислужницы, а ты мне семь своих мальчиков.
— Хорошенький мальчик дороже трех тысяч трехсот тридцати трех райских красавиц стоит, — сказал хозяин кофейни, закрутив усы кверху наподобие мышиных хвостов.
— А я отдал бы всех женщин и мальчиков своих за пять немочек, что неделю тому назад в Исламхане на скрипке играли, — возразил эфенди, осклабившись, как пьяный дервиш или просто как сумасшедший.
— Сохрани меня аллах от такого греха! — воскликнул ходжа. — Немки, конечно, хороши, но они только для этой жизни, а наши женщины и мальчики пойдут с нами в рай. Немка не переступит его порога. Но поговорим лучше о том, что нам делать, если гяуры взбунтуются и начнут нас резать.
— Не бойся. Гяуры трусливы, как зайцы, — сказал хозяин кофейни и пошел варить кофе новым гостям, которые молча вошли, расположились на покрытой цыновкой лавке и начали крутить себе папиросы.
— Плохие настали времена! — промолвил кадий, качая головой. — Если комета начнет резать правоверных, придется в Анатолию бежать.
— Сегодня арестовали десять бунтовщиков, которые собирались истребить правоверных, — сказал один из вновь пришедших.
Услыхав это важное сообщение, все повернулись к говорившему. Хозяин кофейни сложил руки на поясе и насторожил уши, эфенди весь превратился в слух, а ходжа не выдержал и вскочил на ноги.
— Расскажите скорей! Что случилось? — в один голос воскликнули турки и приготовились слушать.
— Много комет явилось из Валахии. Они успели зарезать немало магометан. Против них посланы войска. Говорят, наш валия раскрыл большой заговор. Ненчо Тютюнджия, Спиро Трантар и чорбаджи Георгий, верные правительству и желая добра нашему валию, сообщили имена заговорщиков и указали, где они прячутся. Свиштов, Тырново, Рущук и много других городов полны заговорщиков. Митхад-паша собирается в Тырново, так как там угроза государству представляет особенную опасность. Тырновские власти арестовали человека, который все им раскрыл… Наши гяуры ждут из Валахии несколько видных комет, посланных Россией, отчаянных головорезов. Говорят, один уже перебрался через Дунай.
— Отчего паша не велит правоверным начать резать гяуров и жечь их дома? — спросил хозяин кофейни.
— С гяурами справиться нетрудно, а что делать с кометами из Москвы? — спросил хозяин.
— Не будь у гяуров помощников, они никогда не решились бы восстать против нас и поднять на нас руку. Это московская работа, — сказал эфенди.
— Уж коли московская, нам надо сидеть и помалкивать, — заявил ходжа. — Кому из вас кони московцев за шиворот дышали? Я вот дрался с московцами, так знакомы мне и кони ихние, и штыки, и глаза серые. Ежели ты смирный, послушный, московцы тебя и «братом» зовут и водкой потчуют, а коли упрям да горяч — зарежут как собаку. Московец — странный человек! Поклонись ему да пощады попроси, он тебя сейчас же бить и колотить перестанет. Так вот я и говорю: коли тут московская работа, нам надо тихо, смирно держаться. Помните, как под Севастополем было[123]? Ежели московец придет, так обязательно и француз тут как тут. И пускай себе режут друг друга, а мы полюбуемся. Так-то! Француз и англичанин никогда не позволят московцу царство наше у нас отнять и гяурами нас сделать.
Тут в кофейню вошел турецкий офицер, больше похожий на ком жира, но с огромной воловьей головой. Поклонившись турецкому обществу, он взял длинную трубку, продул ее, набил, попросил у хозяина огня и начал:
— До чего мы дожили! Наши начальники в Царьграде развлекаются по всяким Кехатханам, Татавлам да гаремам своим, а нам тут приходится драться и за здорово живешь кровь проливать. Валия говорит: «Гяуры взбунтовались, появилась комета, через Дунай переправились гайдуки», — и послал нас подавлять восстание. А войско за восемь месяцев жалованья не получало. Соловья баснями не кормят. Гяуры взбунтовались? Ну и пускай бунтуют. Мы сами скоро взбунтуемся. В. Царьграде деньги рекой льются, а мы здесь с голоду подыхаем… Пускай их бунтуют! Кто с голоду умирает, тому не до царств-государств… Кабы райе хорошо жилось, она не бунтовала бы, не старалась бы добиться лучшего. Ведь она вконец разорена. А ежели христиане не могут себя прокормить, так как же нам от голода не подыхать? Ведь они нас кормят. Мы хоть не работаем, а ведь они трудятся в поте лица — и все-таки не могут детей прокормить. Правительству дай, пашам дай, агам дай, жандармам дай, попу дай, чорбаджиям дай, архиерею дай, на строительство и мощение дорог дай, сторожам дай, на барщину ходи, за отпеванье и крещенье плати, за все плати. А откуда взять? Коли и дальше так пойдет, и райе, и мусульманам, и цыганам придется из этой богатой страны бежать, бросив родной очаг и родительские могилы. Царьград превратился в пиявку, умеющую высасывать кровь даже из нерожденных младенцев. Пускай восстают! Не могут правды и справедливости в конаках найти, пусть поищут в горах. Довольно турецким солдатам проливать кровь по прихоти попов и визирей. Ну скажите, с какой стати нам истреблять и резать людей, от которых мы видели только полезное, которых стрижем, как овец?
— Это правильно, — сказал эфенди.
— Тяжелые настали времена! — вздохнул ходжа.
— А московцы в восстании участвуют? — осведомился хозяин кофейни.
— Какие московцы? Московцы сидят у себя дома и даже не думают о нас, — ответил офицер. — Бунтует райя, такая же голодная, раздетая, как мы.
— А что такое кометы? — спросил ходжа.
— Кометами называются христиане, бунтующие против правительства, — объяснил офицер, как человек умный и осведомленный.