Суматоха
Дикий крик Юсупа, чужая лошадь, прижавшаяся вплотную, выстрелы сзади и гуканье наездников придали откормленному, флегматичному по своей натуре Бельчику и энергии, и силы. Быстро влетела эта оригинальная пара на вершину обрыва и, словно сросшаяся, понеслась по дороге к городу.
Юсуп успел только на одно мгновение обернуться и взглянуть вниз; ему показалось, что Батогов прорвался из этого круга, а значит через секунду будет вне всякой опасности, разве пуля догонит его Орлика, а уж никак не эти усталые кони барантачей (Юсуп, еще в первую минуту атаки, успел заметить, что лошади неприятеля были значительно изнурены). Это было то мгновение, когда Батогов, ринувшись на разбойников, пытавшихся заскакать наперерез Марфе Васильевне, опрокинул ударом своего коня одного из них и, казалось, открыл себе этим выход. Но это только казалось. Печальной развязки свалки под карагачами не видел уже верный джигит и занят был исполнением последнего приказания своего господина: «Спасай марджу!»
Еще раз оглянулся назад Юсуп. Далеко позади тянулась дорога; ничего на ней не было видно; только клубы пыли, поднятые ногами скачущих лошадей, расползались по ветру и медленно оседали на густую темно-зеленую листву тутовых деревьев...
— Где же тюра? — думал джигит и тоскливо оглядывался на пустую дорогу.
Марфа Васильевна, бледная, испуганная донельзя неожиданной развязкой своей утренней прогулки, в первую минуту забыла обо всем: забыла о Батогове, забыла о Брилло, так неожиданно и так некстати появившемся со своим спутником, секундантом... Ей чудились только кругом страшные скуластые рожи, длинные пики, ей слышались сзади выстрелы и дикие и яростные вопли, и рев преследователей. А между тем преследования не было никакого.
Юсуп схватил ее за талию (на всякий случай: «Все крепче сидеть будет» — думал джигит). Марфе Васильевне показалось, что ее уже срывают с седла. Она взвизгнула и судорожно уцепилась за гриву Бельчика.
Вдали, много впереди их, белелся китель доктора, прежде всех позаботившегося о своем спасении.
Навстречу, не спеша, ехал всадник, по-видимому, ничего не знавший о происшедшем. Увидев беглецов, он остановил свою лошадь и озадаченно смотрел, стараясь сквозь пыль разглядеть скачущих.
***
Перлович был у себя на даче эту ночь; он сводил счета и писал накладные для отправки своего товара на передовую линию. Захо и другой какой-то купец из маловажных только что вышли из сада и садились на лошадей; они приезжали к Перловичу посоветоваться о каком-то особенном торговом обороте: им хотелось поприжать туземных купцов, учинив один из замоскворецких фортелей, и они думали втянуть сюда Перловича, да только тот не мог ответить им ничего более или менее определенного, не потому, чтобы хотел уклониться от предложения, а просто потому же, почему у себя в одной из накладных он машинально написал вместо: «для отправки в Яны-Курган — двести коробок сардин малого формата; четыре ящика мадеры №...» и т.д., «ведь связала же судьба с...» Но тут же спохватился, разорвал испорченную накладную и посмотрел на гостей такими глазами, в которых самый недогадливый мог бы ясно прочитать: «А не пора ли вам по домам, гости почтенные? Мне теперь совсем не до торговых оборотов и замоскворецких фортелей».
— Ты ничего не заметил? — спрашивал Захо своего товарища, тяжело влезая на седло и умащиваясь.
— Это насчет чаю-то?
— Нет, не то, а совсем другое... Мне, вот уже второй день кажется, что, судя по некоторым признакам, Перлович или рехнулся, или близок к этому.
— Ну, вот!
— Да так. У Хмурова тогда: он думает, что его не видели, а...
— Это под окошками-то?
— Да.
— Это действительно странно. Да вот и теперь: чай готов, посуда подана; Шарип и вина принес: потому, немного понатерся уже и знает, что нужно; три часа сидели, а он и не предложил...
— Да ты бы сам налил.
— Неловко.
— А счет-то хмуровский как подмахнул.
— Как?
— Вверх ногами.
— Гм, смотри, скоро подмахнет где-нибудь Фердинанд восьмой — ну, и баста.
— Диковинное дело!
Едва только уехали купцы, Перлович бросил свою работу и посмотрел на часы.
— Половина третьего, никак уже светать начинает, — подумал он. — Черномазый дьяволенок! — произнес он громко.
— Эге! — отозвался Шарип, показываясь до половины в двери.
— Что тебе нужно?
— Тюра, звал сейчас.
Перлович махнул отрицательно рукой и стал наливать себе чай в стакан.
— Неужели они его задержали? — думал Перлович наполовину про себя, наполовину вслух. — Это было бы скверно; станут допытываться... не хотелось бы...
— Тюра, — начал опять Шарип у дверей.
— А?
— Самовар... — показал рукой сарт.
Перлович забыл завернуть кран; вода бежала на табурет, с него лилась на ковры и по сакле распространился беловатый пар.
— Эй, эй! — донесся из-за садовой стены сиплый детский крик.
Перлович быстро вышел из сакли, сбежал с лестницы и направился к калитке.
Маленькая фигурка сидела на корточках, как раз у самого порога, и скалила зубы.
— Отнес? — спросил его Перлович, придержав на всякий случай за ворот.
— Отнес.
— Ну что?
— Бить хоти, да я убежал... Акча давай; ты говорил, много акча давать будешь...
Перловичу хотелось удостовериться, дошла ли его записка, действительно, по назначению.
— А какой тюра взял у тебя бумагу? — спросил он.
— Там два тюра был: красный и черный; у красного голова завязана, черный — Малайку по морде бил...
Сартенок взялся за щеку и начал жалобно хныкать.
— Акча давай. Малайка спать пойдет, — ревел он все громче и громче.
Перлович сунул ему что-то и выпустил ворот рубашки, за который во время разговора придерживал сартенка; тот подрал по дороге, кувыркаясь по временам через голову и засунув за щеку полученную мелочь.
— Они его там накроют теперь, — думал Перлович.
— Тюра спать будет? — спрашивал его Шарип, когда Перлович шел обратно садом.
— В шесть часов утра...
— Что тюра говорит?
— Чем все это кончится?.. Господи!..
Изумленно глядел Шарип на Перловича, странно ему казалось — с кем разговаривает тюра? И зачем это он так руками делает?..
— Когда взойдет солнце, чуть только вон там над стеной покажется, — говорил Перлович, теперь уже глядя в упор на своего слугу, — лошадь чтобы была готова, слышишь?
— А теперь Шарип спать пойдет?
— Ступай.
Через минуту Перлович, загасив фонарь, висевший над столом, лег на свою кровать и закрыл глаза. Прошло часа два не то сна, не то какого-то томительного забытья, в котором больная фантазия смешивалась с действительностью. Посторонние звуки, храп Шарипа, шелест насекомых, падение на землю переспелых плодов и тихое пение погасавшего самовара ясно и отчетливо поражали слух; только значение этих звуков изменялось, и они принимали фантастическое участие в болезненных грезах спавшего. Яркий свет озарил сперва вершины деревьев, потом зубчатую вершину стен, лег полосой на плоской крыше и светлым лучом проник во внутренность сакли. Перлович проснулся.
Часы показывали пять. Пора было ехать. Шарип за стеной шаркал скребницей, отскабливая от шерсти чалого присохшую грязь.
— Куда это он так рано? — рассуждал Шарип, придерживая стремя, пока Перлович садился.
— Нагайку подай! Собаку держи, чтобы за мной не убежала.
Шарип, прихватил за ошейник желтого сеттера, который начал визжать и рваться; он привык всегда сопутствовать своему господину и огрызался на удерживающего, пытаясь куснуть его за руку. Перлович поехал шибкой рысью.
Бойко бежал чалый и скоро донес Перловича до триумфальной арки. Здесь всадник повернул влево и поехал шагом. Он пробирался стороной, словно не хотел, чтобы его видели, и скоро выбрался на пустыри, лежавшие близ узкого переулка.
Здесь он остановился и слез с лошади. Большие груды кирпича и разного мусора совершенно закрывали его со стороны проезжей улицы, а сзади тянулись кусты, еще не вырубленные для очистки места. Перлович привязал чалого и осторожно пошел пешком, направляясь к стене, за которой чернели две закопченые печные трубы. Он отыскал сквозную трещину, приставил к ней свой глаз и увидел внутренность небольшого двора, в котором, под навесом, стоял на привязи совсем оседланный дамским седлом хмуровский Бельчик.
Не более, как через пять минут после того, как Перлович устроился в своей обсерватории, входная дверь дома дрогнула, звонко щелкнул запертый изнутри замок, и на пороге показалась Марфа Васильевна, немного заспанная, протирая одной рукой глаза и придерживая другой не совсем аккуратно надетую длинную черную юбку. Выйдя на двор, она поправилась и привела в порядок свой туалет, нисколько не подозревая, что за ней наблюдают два нескромных глаза.
Опытным взглядом она окинула седловку, растолкала спавшего под яслями татарина и, с его помощью, взобралась на седло. Хрипло загудела половинка ворот, пропуская наездницу; протяжно зевнул татарин, снова свертываясь клубком на своем прежнем месте.
— Поехала! — произнес Перлович и начал осторожное отступление к своему чалому.
Когда он выбрался опять на проезжую улицу, то, на одно мгновение, заметил вдали, под самой кручей, над которой неясно виднелись громады новой крепости, белое пятно Бельчика, во все лопатки дующего иноходью вниз по Ниазбекской дороге.
Тогда Перлович поехал совсем в другую сторону, в старое предместье города. Проезжая мимо одного из дворов, он приподнялся на стременах и заглянул через стенку; там тоже стояли две оседланные лошади... Перлович узнал обеих и слышал за запертыми ставнями дома знакомые голоса.
— Оно, конечно, — говорил один голос, — случай более чем подходящий; но я, право, думаю, что тебе не усидеть на седле.
— А вот увидишь! — говорил другой голос.
— Ведь это неблизко...
— Пистолеты подай!..
— И какая это шельма писала?.. Вот бы узнать!
Перлович попятил чалого и, не решаясь ехать мимо окон, хотя и запертых войлочными ставнями, повернул в боковой переулок и стал дожидаться.
— Поехали и эти! — сорвалось у него с языка, и довольно громко, при виде двух всадников, крупной рысью проскакавших мимо него и повернувших как раз по той дороге, по которой отчетливо виднелись еще никем незаезженные следы Бельчика.
Перлович решил, что как Марфа Васильевна, так и рыжий артиллерист с доктором не будут терять времени, и если он поедет туда же не спеша, то попадет, как бы случайно, к развязке дела; а жгучее, болезненное любопытство не позволяло ему покойно, дома, дожидаться результатов, и ему большого труда стоило удерживать себя настолько, чтобы ехать шагом, не пускаясь вскачь за теми, которые уже давно скрылись из виду на узкой, извилистой дороге, проложенной между непрерывными стенами туземных садов и огородов.
***
Первый всадник, которого встретил Перлович, был, как уже известно, доктор. Взглянув на лицо и всю фигуру беглеца, Перлович догадался, что случилось что-то необыкновенное, и у него мелькнули следующие соображения: «Доктор один... Брилло остался... Эти звуки, так похожие на выстрелы (Перлович слышал за несколько минут перед встречей с доктором, слабый далекий звук пистолетного выстрела)... Где же остальные?.. Батогов где?»
— Доктор, доктор! — кричал Перлович. Но доктор, казалось, ничего не слышал и не видел. Вытянутое бледное лицо его было искажено ужасом, он гнал своего несчастного коня, машинально теребя поводья, колотя его каблуками в бока, щелкая нагайкой куда попало: по ушам, по шее, по крупу и даже, не чувствуя боли, по своим собственным ногам, обутым в походные сапоги.
Доктор пронесся мимо, чуть не свалив Перловича своей лошадью. Вот еще клубится пыль; скачут двое. Ба! Марфа Васильевна, с ней джигит. Наездница тоже, пожалуй, пронеслась бы мимо, но Перлович повернул лошадь и поскакал рядом.
— Марфа Васильевна, ради бога, что случилось?! — говорил Перлович, задыхаясь от страшного волнения, глотая густую пыль, в которой они скакали.
— Он убит, — простонала Марфа Васильевна. — Татары!..
— Кто, кто, Батогов? — спрашивал Перлович, забыв, что проговаривается.
— Он!.. Все!.. — Марфа Васильевна вдруг зарыдала и на всем скаку припала к гриве своего Бельчика.
Перловичу вдруг стало необыкновенно весело.
— Юсупка назад... Юсупка там надо, — заговорил джигит, смекнув, что теперь его может сменить этот, другой тюра, что встретился им на дороге. Он выпустил поводья Бельчика и повернул назад.
Так же бессознательно, так же неистово погоняя своего коня, как погонял его доктор, несся Юсупка назад, дико гикая, стиснув зубами вынутый из чехла нож, сжав в правом кулаке железную рукоять туземной шашки.
Два всадника неслись в две противоположные стороны: в одну скакал трус в европейском костюме; в другую — герой в неуклюжем халате и в шапке кочевого дикаря.
Перлович снимал с седла Марфу Васильевну, совсем уже потерявшую сознание. Лошади, взмыленные, тяжело переводя дух, стояли посреди дороги.
Перлович, подхватив под мышки бесчувственную Марфу Васильевну, оттащил ее немного в сторону, где не было так пыльно и у самой стены зеленела довольно густая трава, и усадил ее, придерживая руками эту хорошенькую головку с растрепавшимися волосами, с закрытыми глазами, с нижней губой, хотя и отвисшей весьма некрасиво книзу, но зато открывшей ряд ровных, белых зубов, судорожно стиснутых, едва пропускавших чуть заметное дыхание. Перлович вспомнил, что надо расстегнуть шнурки платья, сунулся, стал шарить руками, шарил довольно усердно, но заметил, что его предупредили: платье было уже расстегнуто, и амазонка сползала вниз. Перлович запутался в бесчисленных шнурках и тесемках, сгруппировавшихся у пояса, наколол пальцы на какую-то скрытую булавку и ограничился тем, что тщательно принялся исследовать, насколько сильно бьется еще сердце Марфы Васильевны.
Красавица вдруг открыла глаза. Перлович быстро отдернул руку. Она, казалось, только сию минуту узнала его. Она изумилась.
— Вы как здесь?..
Марфа Васильевна быстро отодвинулась и хотела встать, но запуталась. Перлович помог ей подняться на ноги.
— Я... случайно... — бормотал он, сильно смущенный этим вопросом. — Вижу; скачете... Тут Юсуп, доктор тоже. Что случилось?
Марфа Васильевна все вспомнила и сообразила.
— Скорей, скорей в город, — произнесла она. — Там на Беш-Агаче шайка барантачей... Они сейчас за нами...
Перлович понял и струсил. Он смекнул, в чем дело, и даже задрожал весь, как вспомнил, что они несколько минут потеряли даром; вот-вот могут показаться барантачи, покончившие уже, конечно, с теми, кто остался сзади... Доктор ускакал, Марфа Васильевна здесь, Батогова и Брилло нет — они там: они, значит, оба погибли!..
***
В городе, на старом кокандском дворе, длинными рядами стояли в коновязах казачьи лошади. Два часовых казака лениво бродили у ворот с обнаженными шашками, по двору шлялись полусонные фигуры; в одном углу казак раздувал походный самоварчик; на плоскую крышу взобрался по лестнице трубач, прищурился на солнце, потянулся, подул свой рожок и приставил его к губам: он собирался проиграть сигнал к водопою.
Оба часовых едва успели отскочить и чуть не попали под ноги наскакавших лошадей. На двор влетела Марфа Васильевна, за ней следом Перлович.
— Седлать! — пронзительно крикнула наездница, и крикнула так, что все лошади шарахнулись и заметались на своих арканах, а во всех окнах показались озадаченные полупроснувшиеся рожи.
— Марфа Васильевна, они вас не послушают, — уговаривал ее Перлович. — Дежурный где? — начал он кричать в свою очередь. — Сотенный командир где? Голубчик, — обратился он к казаку, подбежавшему было к забору, но, заметив прибывших, принявшего иную, более приличную позу. — Послушай, голубчик, сотенный ваш где?..
— Да вам чего надо? — протянул голубчик.
— Эй, господин! Вы тут что? — кричал кто-то, высунувшись из окна. Он был в одном белье, но на голове была фуражка с кокардой, а в руках держал он китель с офицерскими погонами, который, по-видимому, собирался натягивать на свои широкие плечи.
Перлович понял, что это и есть сам сотенный, и объяснил ему, в чем дело.
— Без приказания не могу-с.
— Но, боже мой! — вставила Марфа Васильевна. — Время уходит...
— Да вы пожалуйте в горницу пока, — приглашал сотенный, — чаю не прикажете ли?
— Послушайте, вы велите седлать, а я привезу вам сию минуту приказание. Генерал тут недалеко... все-таки время не пропадет даром... А вы, Марфа Васильевна, где же вы?.. а?!
Перлович оглянулся; на дворе не было Марфы Васильевны: она, догадавшись, что нужно, поскакала к генералу сама, прежде чем Перлович высказал свое предложение.
— Эй, ребята, поить коней, — распорядился сотенный командир. — Да пожалуйте же в горницу... И как-с далеко было это нападение-с?
Перлович слез с лошади.
— В третьем году-с... Еще при генерале Романовском-с... — начал сотенный.
Звонкая трель трубы прозвенела к водопою и на двор высыпали, в цветных ситцевых рубахах, несколько десятков оренбургских казаков.
Лошади весело заржали и топтались на месте.
***
Генерал вел жизнь регулярную: вставал рано утром и, пользуясь тем, что на улицах никого еще не было, выходил в одном белье на балкон своего дома и прохаживался с ароматной сигарой во рту. Так и теперь; он, отмерив раз пятнадцать длину и ширину своего балкона, присел на перила и стал соображать что-то, жестикулируя рукой от левого плеча к правому бедру, как бы поглаживая невидимую ленту и поправляя таковую же звезду.
Тучные формы генерала рельефно рисовались под тонким бельем, и, вероятно, генеральские думы были самого игривого характера, потому что он раза два пришлепнул себя по этим формам, процедя сквозь зубы: «Гм, недурно бы и бриллианты на шпагу».
Вдруг, как из-под земли, пред ним у самых перил балкона явилась Марфа Васильевна. Взволнованная, с ярким, пятнистым румянцем на щеках, верхом на взмыленном белом коне, она сразу показалась генералу каким-то видением, но он тотчас же узнал ее. С ловкостью, свойственной всем военным людям, он занес ногу через перила, хотел прямо соскочить на землю (благо, было очень низко) и помочь даме сойти с лошади, но вспомнил, в каком он костюме, слегка сконфузился и произнес приятным баритоном:
— Марфа Васильевна, pardon!.. Entrez, madame. Я сию минуту. Казак, прими лошадь. Мина, умываться! — и исчез в дверях, мелькнув в них на мгновение своей тучной, белой фигурой.
Через секунду эта фигура показалась на мгновение в одном из окон. Марфа Васильевна, не слезая с лошади, кинулась к этому окну.
— Господи! Все проволочки, а время идет. Генерал! Ради бога, да слушайте же!..
Она наклонилась над окном и заглянула вовнутрь комнаты. Невидимая рука задернула белую штору. Перед глазами Марфы Васильевны, вместо генерала, появился китаец в зеленом халате, под золотым балдахином, стреляющий из лука в красного дракона. За этим китайцем что-то плескалось и фыркало, и генеральский голос, захлебываясь, произносил по временам: «Лей на голову, на самое темя, болван!.. Три губкой спину... Вот так... что бы это там могло случиться?.. Запри дверь...»
Марфа Васильевна чуть не плюнула со злости в этого китайца и рванулась к подъезду. Часовой почему-то отсалютовал; два казака кинулись принимать лошадь.
В ворота въехал Перлович.
— Марфа Васильевна, — сказал он, — поезжайте-ка лучше домой и успокойтесь, ведь вы на себя не похожи.
Марфа Васильевна хотела что-то возражать...
— Да ведь совсем скандал выходит... Смотрите, вот уж на улицах народ показался...
Она посмотрела вдоль улицы; длинные извозчичьи дрожки в одну лошадь дребезжали по новому шоссе; в этих дрожках сидели две офицерские шинели и клевали носами: они, кажется, не из дому ехали, а скорее домой. Барыня в розовом платье, с голубым зонтиком, шла с солдатом позади; из окна соседнего дома показалась рука с каким-то сосудом и выплеснула что-то на улицу; где-то неподалеку скрипела туземная арба.
Марфа Васильевна вдруг зевнула, совершенно неожиданно, даже для себя; экстаз проходил. Она совершенно согласилась с Перловичем, что он прав, предлагая ей ехать домой.
— Так вы... — начала она.
— Непременно, непременно. — Перлович соскочил с лошади и вошел в генеральский дом.
Марфа Васильевна повернула Бельчика и поехала шагом к себе в узкий переулок.
Приветливый, весь олицетворенная любезность и предупредительность, появился генерал из-за портьеры.
— Как мне совестно, parole d'honneur, — начал он, раскинув руки, словно для объятий, изумленно посмотрел кругом, выпрямился и отрывисто произнес: — Вам что угодно?
Перлович объяснил ему, в чем дело.
— Гм... — промычал генерал. — Послать за адъютантом, — крикнул он громко, пригласил Перловича сесть и подождать и пошел во внутренние апартаменты.