Грозные вести
Как только начало заходить солнце, и в степи посвежело, как с той стороны, куда поехал лауча, посланный опытным степняком, показалась довольно большая группа верблюдов, резким пятном обозначаясь на красном фоне заката. Верблюды шли скоро, рысцой; ясно, что они были налегке, без вьюков; виднелись два или три всадника; впереди же всех катил посланный лауча, издали еще давая знать резким криком о своем приближении.
Дамы хотя и были предупреждены Ледоколовым о том, что послано в аулы за верблюдами, и что, вероятно, их скоро приведут, все-таки перетрусили при виде быстро приближающейся кавалькады и с визгом полезли в свою фуру. Даже храбрый кавказец пожелтел и оттопырил губу; он встал на подножку фуры и несколько раз повторил: «Ах, Амалия Ивановна, я не знаю, что это... пожалуйста, поищите мой кинжал: он там где-то, между подушками...»
С верблюдами приехало еще человек пять любопытных киргиз; все они похаживали мимо фуры, полы которой были спущены на всякий случай... Амалат Богданович глядел испуганным зайцем и вздрагивал каждый раз, когда кто-нибудь из прибывших чересчур уж близко подходил к экипажу или же обнаруживал свое намерение заглянуть: да что же там внутри, о чем так хорошо рассказывал лауча, что вызвал их из аула?
Долго спорил и убеждал приехавших Бурченко, стараясь доказать, что до их аулов близко и что довезти их туда не может стоить по пяти целковых с верблюда, как заломили киргизы. Те настаивали на своем, уступали понемногу и потом вдруг, ни с того, ни с сего, возвращались к прежнему требованию. Наконец, сладились, и то потому только, что малоросс обещал сам поехать в аулы и нажаловаться на них бию, а то так и самому губернатору, как доедет до «большого города».
Порешили по рублю за каждого верблюда и принялись запрягать их в легонький тарантас Ледоколова.
— Тут и одному везти нечего, а вы мне шестерых напутываете; только повозку поломаете! — убеждал Бурчепко.
— Тяжелая арба! — лаконически отвечал коренастый, полуголый киргиз и, как бы в доказательство своих слов, одним плечом приподнимал на пол-аршина от земли задок экипажа со всеми привязанными там чемоданами.
Долго возились, спорили, шумели, наконец, тронулись. Верблюды оказались никогда ни ходившими в упряжке и чуть не разнесли по кускам тарантас. Делать было нечего — пришлось ограничиться только двумя верблюдами и отпрячь четырех; деньги, впрочем, получены были за всех, да еще вперед, на том основании, что, как заявил один из киргизов, ведший переговоры, «вашему брату, русскому, нельзя верить ни на вот столько», причем он показал на своем пальце, насколько именно нельзя верить русскому.
— И обидеться не смеешь, ибо они резон имеют! — заметил Бурченко.
Товарищи подошли к фуре, пожелали дамам счастливого пути и благополучного прибытия на место действия, раскланялись и сели в тарантас. На каждого из верблюдов село по киргизу; конные тоже прихватили их своими арканами. Верблюды пугливо озирались, ежились и вот-вот норовили шарахнуться в разные стороны.
Тронулись.
— С этой минуты мы начинаем путешествовать по новому методу, — произнес Бурченко, — и, поверьте, в накладе от этого не будем!
— Я отдаюсь в полнейшее ваше распоряжение и преклоняюсь перед вашей опытностью! — отвечал ему Ледоколов.
— Путевой, только путевой, — поскромничал малоросс. — Однако, они подхватывают! Смотрите, если мы часа через два не будем в аулах!
Было темно, и тарантас прыгал по кочкам, скрипел и сильно покачивался. Ехали без дороги, целиком степью; кусты колючки и бурьяна шуршали и потрескивали, попадая под экипажные колеса; упряжные верблюды вздыхали, пыхтели и подбрыкивали на ходу, когда тарантас набегал на них и свободно подвязанные оглобли задевали по цыбатым ногам животных. Раза два верблюды распрягались или же обрывали постромки; тогда приходилось останавливаться; начиналась опять возня с упрямыми животными; для того, чтобы запрячь их, надо было класть их на землю и надвигать к ним тарантас руками. При усилившейся темноте эта операция занимала много времени. Раза два тарантас крякнул чрезвычайно подозрительно.
— Я боюсь, как бы нам не пришлось бросить наш тарантас за негодностью и продолжать путь на вьюках! — заявил свое опасение Ледоколов.
— Все случается... — утешил его Бурченко.
— Что это: аулы?
Впереди что-то чернело, и слышались голоса.
— Аулы ваши, что ли, вон виднеются? — переспросил у ближайшего киргиза Бурченко.
— Какие аулы? Нет, то не аулы; аулы еще далеко! — отвечал киргиз, приглядываясь вперед.
— Что же это там?
— Это? Караван!
— Да разве здесь дорога?
— Нет дороги. Это из наших аулов чиновников выпроваживают!
— Каких чиновников?
— А разве мы знаем, каких? Вы лучше знаете!
— Ничего не понимаю!..
Караван приближался. Можно было рассмотреть, что это тоже были какие-то экипажи, запряженные лошадьми и верблюдами; их конвоировали человек двадцать конных. Всадники были вооружены, и на более светлом фоне неба чернелись тонкие черточки киргизских пик. Колокольчики бренчали под дугами тех тарантасов, которые были запряжены лошадьми; слышалась протяжная, монотонная киргизская песня; слышался какой-то подвыпивший, хриплый тенорок, отхватывающий:
«Ой, барыня, барыня,
Сударыня-барыня!»
— Что такое за чиновники? — стал приглядываться Ледоколов.
— Комиссия какая-нибудь специальная; теперь они в ходу, эти комиссии-то! — высказал свое предположение Бурченко.
Поезда поравнялись.
— Стой! Что за люди? — крикнул с козел переднего тарантаса казак-оренбуржец.
Должно быть, он сделал этот оклик по приказанию сидящего в экипаже, потому что перед этим он нагибался с козел назад и выслушивал почтительно чей-то полушепот.
— Эй, придержи своих верблюдов, тамыр! — остановил своего возницу Бурченко. — Купцы по своим делам! — крикнул он в ответ на оклик.
— Стой, стой! — кричал казак.
— Стой, стой! Да остановитесь же вы, дьяволы! — послышались голоса из других экипажей.
— Это еще что за нахальство? — чуть не вскрикнул Ледоколов и поднялся на ноги.
— Успокойтесь, это не к нам относится, — удержал его товарищ. — Это они на своих возниц кричат!
— Чего стой? Гайда, гайда! Не надо «стой», гайда дальше! — подскакал к переднему тарантасу конный киргиз.
— Я стрелять буду, каналья! Стой, тебе говорят! — высунулась из экипажа темная фигура в шинели и в фуражке с кокардой.
— Не можешь ты стрелять! Гайда, ступай вперед!
Казак на козлах вырывал вожжи из рук киргиза-ямщика, тот не давал и нахлестывал лошадей. Лошади бились и рвались из упряжи. Из других тарантасов повыскакивали пассажиры и подбежали к переднему экипажу. Подвыпивший тенор дотянул до конца свою «Барыню». Два сильно шатающихся кителя подошли к тарантасу Ледоколова.
Оба поезда остановились.
— Ничего не понимаю... — как бы про себя шептал Ледоколов.
— Догадываюсь, догадываюсь... — так же точно бормотал Бурченко.
— Господа купцы, вы это куда? — произнес один из шатающихся кителей.
— В аулы! — отвечал малоросс.
— На свою погибель?
— Как так?
— Назад, назад скорее, если вам жаль ваших голов!
— Бунт... да какой!.. — таинственно предупреждал другой китель, пытаясь стать на подножку экипажа, но никак не попадая ногой, куда следует.
— Где, кто?
— Однако, это новость! — удивился Ледоколов и, признаться, немного струсил. — Вот штука!
— Господа, я должен вас предупредить, — вежливым, приятным, самым, впрочем, официальным баритоном заговорила из своего экипажа фуражка с кокардой. — Вся степь в восстании, и вы не в безопасности. Мой совет...
— Удирайте скорее, да и все тут! — перебил один из кителей.
— Знаете, пока это еще не разошлось... пока что... — подвернулся сбоку не то мундир, не то охотничий кафтан (в потемках нельзя было разобрать).
— Да где же восстание? Мы положительно ничего не слыхали! — удивлялся Бурченко. — Там все так спокойно...
— Я вам это сообщаю, я предупреждаю вас, а впрочем, как угодно! — обиделась немного фуражка.
— Поворачивайте оглобли и утекайте с нами! — шептал китель.
— Я не знаю, впрочем, с какими целями вы едете… — не без двусмысленности говорила фуражка.
— Послушайте, а, может, и в самом деле опасность серьезная? — тихо говорил Ледоколов.
— Пустяки! Это повторение старого. Я уже понял, в чем дело!
— Мы арестованы! — заявил один из кителей.
— Да-с, в плену! — пояснил неопределенный костюм.
— Куда же это вас везут — в Хиву, что ли? — улыбнулся Бурченко.
— А не знаем, право...
— Выведем на большой тракт и пустим! — объяснил, наконец, конный киргиз ломаным русским языком.
Он понимал, о чем говорили между собой встретившиеся, и все время переводил содержание разговора своим товарищам. В это же время он допрашивал киргизов, везших Ледоколова и Бурченко, и, по-видимому, остался доволен результатами своего допроса.
— Странный плен! — удивился Ледоколов.
— Ну, господа, счастливого вам пути! Каждый едет разной дорогой; вы — в плен, мы — в восставшие степи! — раскланялся Бурченко.
— Ваша фамилия? — строго и холодно полюбопытствовала фуражка.
— Бурченко, — к вашим услугам; а товарищ мой... — Вы позволите назвать себя?
— Ледоколов! — поспешил предупредить его товарищ.
— Гм, понимаю... — произнесла фуражка и откинулась внутрь экипажа.
«Шла барыня по мосту,
Полна шляпка хворосту...»
— опять начал тенор.
— А что, господа, не можете ли вы поделиться табаком: у меня весь вышел, а в степи, вы сами понимаете... — попросил неопределенный костюм.
— С удовольствием! — произнес Ледоколов и вытащил ящик с сигарами.
«Ай, барыня на печи,
Сует в карман кирпичи...»
— Развеселые пленники!
— Эй, лучше бы вернуться!
— Гайда, гайда! — опять начались понукания конвоирующих киргизов.
— Прощайте!
— Счастливой дороги!
Поезда разъехались, и долго еще слышались в степи звон колокольчиков и крики: «Гайда, гайда!» — и сквозь все это прорезывались временами забористые куплеты «Барыни».
— Все-таки я решительно не понимаю, в чем дело! — говорил Ледоколов, прислушиваясь к этим удаляющимся звукам.
— В ауле все узнаем подробно!
— Но, послушайте, все это так странно... Ну, если и в самом деле?
— Старые песни!..
— Жаль, что вы не расспросили хорошенько этих киргизов!
— Они вам то же бы сказали, что и я сейчас говорил: приедете, мол, в аулы, все сами узнаете. А что, тамыр, далеко еще до ваших аулов?
— Вон они!..
Киргиз, сидящий на козлах, протянул руку с нагайкой и указал вдали, на самом горизонте, красные пятна кострового зарева.
— Ха-ха-ха!.. — вдруг расхохотался Бурченко.
— Чего вы?
— А вспомнил я о наших барынях, что сидят теперь на станции. Теперь они нашли себе надежную охрану. Ведь вся эта комиссия поехала в ту сторону!
— Вот банкет зададут, на тракте-то!
— «Гран плезир!» — вспомнил Бурченко. — Тише вы под горку-то!
Тарантас перебирался через некрутую степную балку. Темные горбатые массы паслись по сторонам. Неподалеку заржала лошадь... другая, третья... Доносились голоса... Тарантас поднялся на противоположный высокий берег балки.
Громадные, широко раскинувшиеся аулы, освещенные сотнями костров, оживленные, шумные, открылись перед глазами путешественников. Густые столбы дыма, снизу красные, сверху освещенные только что поднявшейся луной, клубились над аулами. Пестрая толпа, — преимущественно женщины в высоких белых тюрбанах, — стояла на дороге и дожидалась прибытия тарантаса. Черные, закопченные, пузатые, совершенно голые дети, с торчащими на бритых головах косичками, кричали, кувыркались и орали по обеим сторонам экипажа.
— Гей! Гей! — весело кричали киргизы-конвой.
Резкий свист и ответные крики «Гей, гей!» неслись им навстречу.
— Ну, вот мы и в центре восставших аулов! — произнес Бурченко.
Тарантас остановился.