Простояв в лагере Майлли два месяца, первый и второй полки выступили на фронт, на Мурмелонский участок. Полки были хорошо вооружены. В большом количестве они имели пулеметы, минометы, траншейные легкие пушки. При каждом батальоне – взвод бомбометчиков, у них ручные гранаты и автоматические револьверы. Трехзарядные винтовки были заменены десятизарядными. Каждой роте выдали много ружей- пулеметов, заряжавшихся круглой касеткой в двадцать пять патронов.
Солдаты, побывавшие на русско-германском фронте, говорили:
– Если бы нашему брату дали такое вооружение там, то немцы давно были бы разбиты и нам не пришлось бы приезжать во Францию.
Перед выступлением на фронт почти у каждого из нас оказалась «крестная мать», а у некоторых даже по две. Это были француя‹енки, которым, по их просьбе, из среды русских солдат назначили «крестников». Женщины обещали заботиться о нас.
Из Шалонской снайперской школы я привез с собой хороший аттестат. По приказу командира полка меня снова произвели в младшие унтер-офицеры, и я принял под свое командование снайперское отделение.
До города Мурмелона войска ехали по железной дороге. В Мурмелоне был однодневный отдых. Потом ночью мы выступили на передовые позиции, находившиеся в семи километрах от города.
Наша часть сменила французов. Первый батальон занял первую линию окопов, второй – вторую и третью, третий остался в резерве.
От нашей передовой линии немецкие окопы находились на расстоянии семидесяти-восьмидесяти метров. Фронт был сильно укреплен. Проволочных заграждений насчитывалось до сорока рядов. Местами они вплотную подходили к германским. Окопы были очень глубокие, с боевыми ступенями, с частыми траверсами. Стенки окопов обтянуты проволочной сеткой, чтобы не осыпалась земля, на дне лежали деревянные решетки, предохраняющие от грязи.
Во всех трех линиях имелись хорошо оборудованные глубокие землянки со спуском до пятидесяти ступеней. Стены и потолки землянок забраны тесом, подпираемым прочными столбами и балками. Вдоль стен стояли койки. Офицерские землянки были со всеми удобствами, как в хороших квартирах, кое- где были даже ванные и биллиарды.
Так началась траншейная жизнь русской особой бригады. Для каждого взвода отвели определенный участок и землянку. Каждой роте, взводу, отделению и солдату дали определенное задание. Каждый знал свою боевую задачу, что ему нужно делать и где находиться на случай артиллерийского обстрела или атаки немцев.
Первая рота организовала команду разведчиков из семи охотников. Старшим назначили унтер-офицера Котова, помощником – ефрейтора Калмыкова. В первую же ночь нашего пребывания на позиции Калмыков с тремя солдатами отправился к окопам противника. Они привели двух немецких солдат, снятых с секретного поста, принесли захваченные ими две винтовки с патронами и два ящика ручных гранат . За эту вылазку Калмыков и его товарищи первыми в полку получили георгиевские кресты. Самого его произвели в младшие унтер- офицеры, а троих рядовых – в ефрейторы.
Первых георгиевских кавалеров начальство окружило вниманием. Их водили к командиру бригады генералу Лохвицкому, к командиру корпуса, к командующему армией, возили даже в Париж.
Во французской армии было принято за правило: если требовалось достать от неприятеля «языка», то определялся участок, на котором по сведениям разведки находились немецкие секреты, и по этому участку предварительно стреляла артиллерия. Снаряды ложились так густо, что совершенно отрезали немцам путь к отступлению, и они вынуждены были сидеть в своих секретах. В этот момент французские охотники и забирали их. Когда французы узнали, что русские привели двух немцев без артиллерийской стрельбы, они были поражены этим.
Через полтора месяца первый батальон ушел в резерв, сдав свой участок третьему батальону. Штаб полка находился в Мурмелоне, а резервный батальон стоял неподалеку в лесу. Солдаты из резерва ежедневно ходили в город за покупками, а иногда просто покутить. Несмотря на близость фронта, Мурмелон жил полной жизнью. Торговали магазины, были открыты кафе и рестораны.
В общем Мурмелонский участок фронта оказался спокойным. За два с половиной месяца пребывания здесь наших частей немцы ни разу нас не атаковали, не было и значительных перестрелок. Солдаты ели да спали, многие располнели. Втихомолку в землянках пили вино, которое приносили из резерва, играли в карты, часто получали посылки от своих «крестных». Моя «крестная мать», некая Бланш Сан-Мари, жила в Ницце. Она аккуратно присылала сигареты, табак, шоколад и нередко что-нибудь из белья.
Потом русские полки были заменены французскими и ушли с тыл на двухнедельный отдых.
В лагере, куда нас привезли на автомашинах, с первого же дня начались занятия. Нашлись офицеры, которые снова почувствовали себя безнаказанно, особенно командир первого батальона Иванов, произведенный в полковники.
Вызывающе вел себя Иванов в нашей первой роте. Он никак не мог забыть рядового Петрыкина, который смело напомнил «их благородиям» о человеческом достоинстве «нижних чинов». Было совершенно ясно, что Иванов решил мстить нам за оглушительную оплеуху, которую получил на «Сантае» командир полка Дьяконов.
Иванов ввел суровый режим в роте. Подъем у нас был на час раньше, занятия кончались на час позже, чем в других ротах. Кормили хуже, в город не пускали, свет в наших бараках тушили раньше обыкновенного. Ежедневно, как только рота выходила в поле, Иванов подъезжал к нам верхом и, не поздоровавшись, начинал пытку.
Он спрашивал о Петрыкине ротного командира и, когда тот отвечал: «Не могу знать, господин полковник», Иванов вызывал из строя других офицеров, и те отвечали то же, что и ротный. После опроса подпрапорщика, фельдфебеля, взводных и отделенных унтер-офицеров полковник обращался к солдатам, требуя указать местопребывание Петрыкина. Каждый раз Иванов получал один и тот же ответ: «Не можем знать, ваше высокоблагородие».
Тогда полковник принимался подолгу гонять роту бегом. Мы были при полной амуниции. От топота пятисот ног, от шума котелков и шанцевого инструмента гул раздавался по всему учебному плацу. Доведя нас до полного изнеможения, Иванов командовал «ложись», но лежать позволял только минуту и снова подавал команду «встать, бегом марш». Измученные солдаты вставали вяло, а некоторые продолжали лежать. Полковник приказывал подпрапорщику записывать фамилии этих солдат, и после занятий они стояли под винтовкой.
За две недели так называемого отдыха люди сильно похудели, обросли бородами, стали грязными и обтрепанными. Многих направили в госпиталь.
Наконец был получен приказ по бригаде: выступить через два дня на передовые позиции. Участок не указывался. Переход был назначен пешим порядком.
Занятия прекратились. Все лишнее имущество было сдано в обоз, солдаты получили полное количество патронов, ручных гранат, консервы, сигареты и галеты.
На пятые сутки к вечеру мы прошли город Реймс, который немецкая артиллерия превратила в груду развалин. Немцы не пощадили даже знаменитого готического собора, построенного в XIII веке. Немало исторических ценностей увезли они отсюда, когда город был в их руках. Немцы не оставляли Реймс в покое, и тяделые снаряды частенько продолжали залетать сюда. Попадали снаряды и в собор, который был приспособлен под склад боевых припасов, – поэтому французы обложили его снаружи пятиметровым слоем мешков с землей.
После небольшого привала в Реймсе нас вывели в расположение траншей, вырытых в густом винограднике.
Ночью мы были уже на передовых позициях, где сменили французскую часть.
Командование отдало строгий приказ, чтобы никто не показывался из окопов и громко не разговаривал. Все распоряжения передавались шопотом. Солдаты старались ходить в траншеях без шума. Были приняты все меры, чтобы немцы не узнали, какая часть стоит против них. В двенадцать часов ночи все роты были на своих участках. Взводы, выставив наблюдательные посты, расположились в землянках.
Прошло два-три часа после смены французов. Кругом царила тишина. Неожиданно со стороны неприятельских окопов отчетливо прозвучал голос. На чистом русском языке кто-то крикнул оттуда:
– Здорово, молодцы второго особого полка!
Солдаты, находившиеся в окопах, кинулись к брустверам, стремясь увидеть немца через бойницы. Многих из нас немало удивило, что, несмотря на всю предосторожность нашего командования, противнику уже известно, какая часть размещена на передовой линии. Но рассуждать мы не стали и, зная, как коварен враг, насторожились.
После некоторой паузы тот же голос из немецких окопов заговорил снова, произнося слова раздельно:
– Здорово, молодцы второго особого полка! Добро пожаловать! Сдавайтесь! Все равно разобьем французов, куда вы тогда денетесь?
Кто-то из наших не стерпел вызывающего тона немца. Через проволочные заграждения в ответ врагу полетела крепкая брань. Солдаты зашумели винтовками. Из землянок быстро вышли люди нашего взвода и заняли места у бойниц.
Доложили о случившемся ротному командиру. Он подтвердил приказание – без команды не стрелять.
Немец больше не проронил ни слова.
Позже, в эти же дни пребывания на фронте, у нас произошел другой случай, взволновавший всю роту. В секретном посту за первой линией дежурил снайпер моего отделения Корпачев. Часа в два ночи старший команды разведчиков Котов, выйдя из соседнего поста за проволочные заграждения, стал продвигаться ползком вдоль фронта по направлению к Корпачеву. Поравнявшись с его постом, Котов залег в высокой траве в пятнадцати шагах впереди. Корпачев, услышав шорох, тихонько окликнул: «Кто идет?» Ответа не последовало. Он окликнул второй раз и, взяв ручную гранату, снял с детонатора предохранительный колпачок. Знакомый звук снимаемого колпачка понудил Котова быстро ответить: «Свой, Котов». Корпачев узнал по голосу Котова, успокоился и, надев колпачок на гранату, положил ее на место.
Котов приполз на пост и тут же начал придираться к Корпачеву, обвиняя его в намерении убить своего унтер-офицера. Солдат объяснил, что ему трудно было разобрать в темноте, кто ползет, и он лишь на всякий случай приготовил гранату.
– Я окликнул вас два раза, господин взводный, – говорил Корпачев Котову,-полагается спросить только один раз и, если нет ответа, открывать огонь.
Солдат был прав, но, возвратившись в окопы. Котов и ротному командиру сказал, что Корпачев хотел убить своего унтер-офицера. Ротный вызвал Корпачева, обругал ни в чем неповинного человека и в заключение приказал:
– Доложи взводному командиру, чтобы он поставил тебя под винтовку с полной выкладкой на передней линии на шесть часов – по два часа в день.
Корпачева поставили на боевой ступени в неприкрытом сверху окопе. Он был высокого роста, и затылок его и штык оказались на виду у немцев. Почти тут же, едва он успел взять винтовку на плечо, над головой его цокнули немецкие пули. Он соскочил со ступени, переждал немного и снова встал на место. Немцы не унимались, и в первый день стояния под ружьем Корпачеву поминутно грозила смертельная опасность.
К счастью, все обошлось благополучно. Корпачев старался держать голову пониже, чтобы не быть мишенью для противника. Кстати, немцы реже стали стрелять по нему. Корпачев рассказал, что когда его поставили под винтовку в третий раз (дело было вечером), он явственно слышал, как из ближнего немецкого секрета приглушенным голосом крикнули ему:
– Стой, стой, стрелять не будем.
Подпрапорщик и Котов неоднократно проверяли, как выполняется распоряжение ротного относительно Корпачева. Но товарищи по отделению все же ухитрялись облегчить ему участь. Выставив наблюдателей, которые должны были предупредить о появлении начальства, они давали ему возможность посидеть время от времени на боевой ступени.
Полностью отбыв наказание, Корпачев сказал мне:
– Клянусь тебе честью, – не я буду, если в первом же бою не убью этого гада п шпика Котова.
* * *
Шли дни за днями. Немцы не наступали, французское командование также что-то выжидало.
Иногда на нашем участке возникала артиллерийская стрельба. Какой-либо ротный командир, получив от своих передовых постов сведения о приближающихся немцах, не утруя5дал себя проверкой донесения и тут я«е звонил по телефону командиру ближайшей батареи, требуя открыть огонь по определенному месту.
В это время немцы рыли подкоп под французские позиции и закладывали фугасы большой разрушительной силы. Фугасы взрывались и уничтожали значительные полосы траншей, в землянках гибло много солдат.
За время нашего пребывания на Реймском участке немцы произвели две газовые атаки. Первая нанесла нам большие потери. Мы как следует не были подготовлены к обороне в этих условиях, не умели правильно обращаться с французскими противогазами. Во вторую атаку жертв было меньше. Наученные горьким опытом, мы своевременно заметили расстилавшийся по земле зловонный дым, шедший от немецких окопов. Быстро дали газовый сигнал по всему участку, и меры предохранения были приняты.
Запомнился еще один эпизод, который произошел в дни нашего пребывания на Реймском участке. Командир четвертой роты капитан Семенов и фельдфебель Гук решили провести самостоятельную вылазку. С пьяных глаз они не поставили об этом в известность ни штабы полка и батальона, ни соседние роты.
В час ночи сто с лишним солдат под командой ротного командира вышли из окопов первой линии и направились к расположению немцев. Ночь была темная. Линия фронта неровная. Пройдя свои проволочные заграждения, разведка сбилась с пути и напоролась на заграждения второй роты. Думая, что это немецкие заграждения, разведчики тут же начали прорезать проходы.
Секретные посты второй роты услышали характерные звуки и сообщили дежурному по участку, а тот – ротному командиру. Немедленно стрелки вышли из землянок и заняли свои места на боевых ступенях. Пулеметы были наведены в ту сторону, откуда слышался шум перерезаемой проволоки. Минометчики тоже стояли наготове. Снайперы расположились в секретных проходах, чтобы не допустить противника до передней линии. Рота замерла, с волнением ожидая сигнала к бою.
Вдруг шипя взвилась красная ракета, разорвалась в воздухе и повисла на шелковом парашютике, покачиваясь и ярко освещая окружающую местность. Это был условный сигнал. Разом затрещали пулеметы и винтовки, послышался стон минометов, шипение траншейных пушек, полетели ружейные и ручные гранаты.
Ракеты взлетали одна за другой. Тысячи пуль со свистом неслись в сторону мнимого противника. За проволочными заграждениями послышались крики раненых и стоны умирающих, но и по крикам в этом громе и суматохе никто не узнал, что бьют своих.
Стрельба продолжалась около часа. К счастью, командир второй роты решил отбить атаку «противника» своими силами, не прибегая к помощи артиллерии. Этим он спас разведку Семенова от полного истребления. Встретив сильное сопротивление мнимых немцев, она ползком отступила и благодаря простой случайности добралась до своих окопов, не нарвавшись на огонь подлинного противника.
Пьяная затея капитана Семенова и фельдфебеля Гука обошлась четвертой роте в двадцать семь убитых и тридцать шесть раненых.
* * *
В октябре нашу бригаду сменили французские войска, и мы ушли на отдых в лагерь Майлли. Расположились в тех же бараках, в которых помещались по приезде из Марселя.
Командир батальона полковник Иванов возобновил попытки узнать о местопребывании Петрыкина. Мы ничего не могли сказать о его судьбе. Тогда Иванов заявил, что вынужден принять крутые меры.
Придя как-то в нашу роту, он приказал подпрапорщику Кучеренко отобрать восемь солдат-и направить в четвертую роту в распоряжение фельдфебеля Гука. Позже, месяца через три, нам стало известно, что товарищи оказались жертвой гнусной мести зверя-полковника.
Иванов добился суда над ни в чем неповинными солдатами. Обвиняемые были приговорены к расстрелу. Привести приговор в исполнение сначала было предложено французам, потом неграм, но те и другие отказались.Обязанности палачей выполнили унтер-офицеры, окопавшиеся в запасном батальоне в лагере Майлли.
Очевидцы рассказывали, что рано утром приговоренных привели к месту казни и заставили самих вырыть себе могилу. Затем полковой поп предложил им исповедаться и причаститься. Солдаты ответили отказом, бросив по адресу попа несколько крепких русских слов. Раздался залп, некоторые были только тяжело ранены. Из ямы, куда повалились расстрелянные, слышались стоны. По команде офицера в яму был дан второй залп, и стоны прекратились.
Не стоит и говорить, как потрясла нас зверская расправа. Пожалели мы тогда, что так легко отделался полковник при стычке с нашей ротой. Эта стычка произошла как раз в дни нашей стоянки в резерве в лагере Майлли, вскоре после того, как были арестованы расстрелянные потом восемь солдат.
Был полковой праздник. Утром мы ходили в церковь, а после обеда нас отпустили в городок, откуда большинство солдат вернулось подвыпившими, в приподнятом настроении.
Часов в семь вечера в нашу первую роту пришел полковник Иванов в сопровождении ротных командиров первого батальона.
Собравшейся в бараке роте был прочитан приказ о том, что солдаты, замеченные в картежной игре на фронте, подлежат порке. Эффект был совершенно неожиданИый для начальства. Мгновенно рота заволновалась. Рядовой второго взвода Михаил Крюков быстро потушил электрический свет, солдат третьего взвода Василий Краснов крикнул:
– Не дадим бить! Довольно! Бей Иванова!
Послышался шум разбираемых из пирамид винтовок. Солдаты напирали на струсивших офицеров. Иванов получил несколько крепких ударов. Еще момент – и он наверное был бы поднят на штыки.
Голос нашего ротного командира Юрьева-Пековца изменил дальнейший ход событий.
– Братцы! Если не жалеете меня, пожалейте мою жену и детей! – закричал он и заплакал навзрыд.
Люди обмякли и расступились. Растерянный, бледный Иванов под солдатский свист и улюлюканье медленно вышел из барака. На другой день он заболел и не выходил на занятия.
О событиях в первой роте узнала вся бригада. Всюду говорили, как намяли бока Иванову. Многие считали, что у полковника надолго отбита охота наказывать солдат за малейший пустяк.
Иванова ненавидели солдаты не только его батальона, но и других. Он придирался ко всем, в том числе к людям из первого полка, где его прозвали «гнусавым Мишкой».
Бригадный командир генерал Лохвицкий, узнав об инциденте в первой роте, вынужден был издать приказ, в котором категорически запрещал наказывать солдат розгами.
* * *
Простояв в Майлли месяц, бригада в ноябре снова выступила на фронт. Наш участок был расположен перед фортом Бремон и деревней Курси, занятыми немцами. Форт Бремон находился на большой возвышенности, и оттуда немцам далеко были видны французские позиции.
Нам предложили хорошо изучить свой участок, точно запомнить расположение землянок и ходов сообщения. За три месяца пребывания здесь с этой задачей мы справились действительно хорошо, узнали каждую пядь, крепко запомнили, где находятся пулеметы, минометы, секретные, замаскированные от неприятеля ходы сообщения, тайные склады гранат и патронов.
В феврале 1917 года наша бригада ушла в резерв, сдав участок французским войскам. Оба русских полка разместились по соседству в деревнях, окрестности которых очень походили на местность в районе форта Бремон и Курси. Очевидно, учитывая это, командование производило здесь тактические занятия и маневры, уроки которых могли пригодиться нам в дальнейшем.
В последних числах февраля бригаду неожиданно подняли ночью и вывели на новое место стоянки – километров за десять в лес, где находился громадный замок.
Во время этой стоянки мы также усиленно готовились к предстоящему сраяхению. На заключительном занятии присутствовал командир корпуса, французский генерал Безелер, который остался очень доволен действиями наших частей.