Не успѣли они взойдти на крыльцо, какъ къ нему подкатила старомодная пролетка парою разношеровыхъ лошадей. Съ нея соскочилъ Кононъ Терентьевичъ безъ шапки, съ блуждающими глазами, едва держась на ногахъ.
— Бѣда! бѣда! крикнулъ онъ, завидѣвъ ихъ, шагнулъ мимо ступенекъ и чуть не клюнулся.
Бронскій прыснулъ со смѣху.
— Бунтъ!… Лапаки раззорятъ, бормоталъ Кононъ Терентьевичъ, — къ посреднику послалъ, надо пушки!
— Что такое? Владиміръ Иванычъ! Братецъ! кричала Анна Михайловна, выбѣгая на крыльцо и струсивъ при одномъ взглядѣ на Горобца. — Какъ меня напугали!
— Вы знаете народъ, говорилъ тотъ таинственно, но озираясь на кучера и на ухо Русанову:- это не возстаніе будетъ, а анатомическое препарированіе!
— Чортъ знаетъ что за чепуха! говорилъ Русановъ.
— Крестьяне взбунтовались, выговорилъ, наконецъ, Горобецъ.
— Пошлите въ городъ за военною силой, сказалъ Бронскій.
— Постойте, я съѣзжу, поговорю съ ними, предложилъ Русановъ.
— Что вы съ ума сошли? вскрикнулъ Горобецъ:- да и Филька не поѣдетъ, убьютъ!
— Убьють, убьютъ, разбойники! подхватила Анна Михайловна. — Голубчикъ мой, не ѣздите, убьютъ.
— Дайте мнѣ вашу лошадь, сказалъ Русановъ Бронскому.
— Не дамъ, отвѣтилъ тотъ хмурясь.
— Что жь вамъ жалко, что дли?
— Я самъ сейчасъ ѣду въ городъ за уланами. Этимъ шутить нельзя…
— Филька, отстегни пристяжную!…
Филька лѣниво началъ отстегивать постромки.
— Владиміръ, не ѣзди, проговорилъ Бронскій въ полголоса.
Русановъ удивился: такъ рѣдко случалось ему слышать дружеское ты.
— Я прошу, продолжалъ Бронскій, глядя изъ подлобья.
Ему подведи лошадь.
— Вздоръ! отвѣтилъ Русановъ, перекидывая потникъ на спину лошади. — Къ чему это улановъ-то?
— Тебя жь спасать придется! отвѣтилъ Бронскій и птицей вылетѣлъ на вороты…
"Надуритъ непремѣнно", думалъ Русановъ, изо всѣхъ силъ погоняя взмыленную пристяжную. Въ нѣсколько минутъ онъ былъ уже подлѣ хутора Конона Терентьевича. У него начинало захватывать духъ, когда онъ проскакалъ околицу. На концѣ селенія стояла толпа крестьянъ, размахивая руками и крича во все гордо. Лошадь остановилась передъ народомъ, храпя и пятясь.
— Что у васъ тутъ, крикнулъ Русановъ.
Никто не отвѣчалъ. Въ громадѣ стоялъ Коля и съ жаромъ толковалъ что-то, не обращая вниманія на подъѣхавшаго.
— Такъ и есть, вездѣ поспѣлъ! Что у васъ тутъ?
— А вамъ, пане, чого треба? отозвалось нѣсколько голосовъ.
— Шапки долой! крикнулъ Русановь.
Крестьяне стали переглядываться.
— Что вы тутъ дѣлаете? сурово крикнулъ Русановъ, поймавъ за руку Горобца…
— Революцію, отвѣчалъ тотъ, нахлобучивая свою конфедератку:- ваше царствіе кончено! Идите-ка, идите своею дорогой!
— А я вамъ вотъ что скажу: если вы сію минуту по добру, да поздорову не уберетесь отсюда, я васъ связать велю…. За военною силой послано! Долой шапки! настойчиво проговорилъ Русановь, снова обращаясь къ толпѣ.
Крестьяне молча стали снимать шапки.
— Не слушайте подлеца, кричалъ гимназистъ, — что жь такое военная сила? Такіе же люди. Вооружайся, кто чѣмъ можетъ!
— Хлопц и, крикнулъ Русановъ, — противъ Государя идете? Кого слушаете?
— Ни, заговорили всѣ разомъ:- якъ же то можно? Чижь мы дурни, або що!
Коля плюнулъ и пошелъ къ дому. Русановъ подмигнулъ на него старостѣ, тотъ подошелъ держа шапку въ рукахъ.
— Запри его въ комнату какую-нибудь, коли что еще вздумаетъ, а не то такъ покарауль… Не спускай его съ глазъ….
Тотъ пошелъ еще съ однимъ дворовымъ.
— Что жь у васъ тутъ подѣялось?
Опять всѣ заговорили разомъ, замахали руками, ничего нельзя понять….
— Стой, говори кто-нибудь одинъ; выходи впередъ. Громада подвинулась.
— Та не всѣ разомъ. Ну, ты, обратился Русановъ къ одному паробку, который стоялъ въ шапкѣ, руки въ боки, и дерзко на него поглядывалъ. — Выходи со мной говорить!
— Эге, чого жъ я пиду? минѣ и ось де гарно, говорилъ тотъ, почесываясь и пятясь въ толпу.
— Ну стой тамъ, може тебе, якъ дрюкъ, у землю забили?
По толпѣ пронесся сдержанный хохотъ.
— Ходи, Остапъ, ходи до охвицира, говорили нѣкоторые, подталкивая худенькаго, щедушнаго мужичонка. Тотъ вышедъ, переминаясь.
— Ну, чего тебѣ надо? говорилъ Русановъ.
— Та ничогисенько, говорилъ тотъ, потупясь и разводя, руками:- хай винъ намъ рибу ловить не заказуе…
— Кто такой?
— Та панъ.
— А этотъ что жь тутъ разсказывалъ?
— Та кто е знае? Катъ зна що. Каже, щобъ панамъ вѣры не давать, бо паны брешуть….
— А самъ-то онъ не панъ стало-быть? якъ же?
— Та звѣстно що панъ, слышались голоса.
— Какъ же вы его слушаете? Ще зовсѣмъ дитина…
— Та хиба мы що знаемо… Тилько бъ намъ отдали тію волю, що царь давъ!
— Какую жь такую?
— Та тутъ чоловѣкъ, якійсь, приходивъ, то читавъ іі, говорилъ Остапъ.
— Положеніе что ли?
— Ни, та не така, съ золотыми птыцями…
Подъѣхали дрожки, Ишимовъ, въ роскошномъ пиджакѣ и голубомъ галстукѣ, расшаркался съ Русановымъ и накинулся на мужиковъ.
— Чего вы буяните?а? Бунтовать?а? Непокорство власти? Неповиновеніе законному правительству? а?
Толпа опять собралась и загудѣла.
— Ащо се за чоловѣкъ, началъ паробокъ, — якій се чоловѣкъ?
— Какъ, ты не знаешь меня? меня? Я мировой посредникъ!
— Хай насъ разумній панычъ разсудитъ, волновалась громада.
— Будьте съ ними поласковѣе. Ну, какіе они бунтовщики, сказалъ Русановъ по-французски Ишимову.
Они оба принялись разспрашивать крестьянъ, и вотъ что открылось. Хуторъ Конона Терентьевича примыкалъ къ пруду, находившемуся въ общемъ владѣніи съ двумя, тремя смежными владѣльцами. Скупой и разчетливый Горобецъ хотѣлъ заставить крестьянъ гатить ему плотину, толкуя имъ съ "положеніемъ" въ рукахъ, что это есть ихъ священная обязанвость. Они отвѣчали, что мельница его, ему и гатить приходится, а если онъ позволитъ имъ рыбу ловить, такъ примутъ на себя работу. — Рыбы вамъ не видать! крикнулъ Кононъ Терентьевичъ:- А у васъ латаковъ {Лопатки водянаго колеса.} не будетъ, сказалъ Остапъ, разумѣя, что ихъ водой снесетъ, когда греблю предоставятъ самой себѣ. Кононъ Терентьевичъ принялъ это за угрозу раззорить ихъ, погрозился высѣчь виновныхъ, и послалъ за посредникомъ. А панычъ Миколо прибѣжалъ на хуторъ, собралъ громаду, началъ говорить о полученной имъ грамотѣ съ "золотыми птыцями", совѣтовалъ настойчиво требовать права на рыбную ловлю, обѣщался не выдавать ихъ; сообщалъ, что помѣщики возстаютъ на царя за отмѣну крѣпостнаго права, а потомъ, явясь къ ничего-нечаявшему дядѣ, какъ громомъ поразилъ его вѣстью, что на хуторѣ возстаніе, и онъ по волѣ народной уполномоченъ объявитъ плантатору приговоръ изгнанія. Перепуганный философъ едва могъ велѣть закладывать лошадей и, проѣзжая по улицѣ, не осмѣлился даже поднять сорванной вѣтромъ шапки.
— Вѣдь nec plus iltra, говорилъ Русановъ посреднику, — нечего сказать, подвизаются любезные соотечественники!
Ишимовъ почувствовалъ неловкость при видѣ смиренно стоявшей толпы народа. Ему стало совѣстно своего дебюта…
— Надѣюсь, продолжалъ Русановъ, — что вы не допустите ни до какихъ серіозныхъ послѣдствій.
— Конечно, конечно! А это что жь такое?
Къ селенію на полныхъ рысяхъ, пики въ руку, подъѣзжалъ эскадронъ уланъ.
— Батько вашъ, взмолились крестьяне, — заступись! и повалились Ишимову въ ноги.
— Ступайте по домамъ, по хатамъ! крикнулъ онъ, весьма довольный исходомъ дѣла.
Въ нѣсколько минутъ улица опустѣла, и потомъ наполнилась вооруженными всадниками.
— Стой, равняйся! скомандовалъ начальникъ, и молодцовато подскакавъ къ слѣдователямъ, осадилъ коня.
— Здѣсь возстаніе? спросилъ онъ, осматриваясь.
— Никакого возстанія здѣсь не было, отвѣчалъ Ишимовъ, — недоразумѣніе!
— Позвольте, позвольте, говорилъ Бронскій, вылѣзая съ исправникомъ изъ тарантаса:- здѣсь были подсылаемы возмутительныя грамоты….
— Да? сказалъ военный, крутя усы.
— Это ужь мое дѣло, ротмистръ, обратился къ нему исправникъ, мущина среднихъ лѣтъ, съ грустнымъ выраженіемъ лица. Густые русые усы намекали, что онъ былъ изъ отставныхъ военныхъ.
— Это изъ рукъ вонъ, ворчалъ графъ:- ряды все покрыть за деньги.
— Не нравится мнѣ этотъ господинъ, говорилъ исправникъ, взявъ подъ руку Русанова и отходя въ сторону:- прискакалъ ко мнѣ такой веселый, точно онъ въ театръ собирался смотрѣть, какъ мы по народу станемъ стрѣлять…. Какъ вы думаете, опасности не будетъ отпустить команду?
— Никакой, клянусь честью, говорилъ Русановъ, пожимая ему руку. — Вы-то что же будете дѣлать?
— Я жду судебнаго слѣдователя; тутъ подметные листы были, грустно усмѣхнулся исправникъ:- опять придется драть неповинныя спины! А все наши гуманные господчики кутятъ на чужія денежки!
— Слѣдовало бы угостить ребятушекъ водкой, подошелъ Ишимовъ, указывая на солдать. — Милости просимъ въ домъ, господа, за отсутствіемъ хозяина!
Исправникъ усмѣхнулся. А Русановъ шепнулъ Ишимову, что слѣдственная коммисія у истца не останавливается. Тотъ очень сконфузился….
Русановъ вошелъ въ комнаты и нашелъ паныча Миколу, беззаботно лежавшаго на диванѣ съ Pucelle d'Orléans въ рукахъ.
— Ну-съ, юный революціонеръ, пока вы замѣняете хозяина, распорядитесь дать солдатамъ вина. Слышишь? прибавилъ онъ дворовому. Тотъ побѣжалъ исполнять приказаніе.
— Какъ вы думаете, важно проговорилъ гимназисть:- что для чего существуетъ: правительство для народа или народъ для правительства?…
— Рѣшить этого не берусь, посмѣивался Русановъ, — а нагляднымъ образомъ, такъ и быть, докажу.
— Ваше поведеніе было отвратительно, гадко, подло! кричалъ революціонеръ.
— И еще того хуже будетъ, невозмутимо проговорилъ Русановъ, запирая его на ключъ.
Между тѣмъ у Горобцевъ шелъ торжественный обѣдъ. Пріѣхалъ майоръ, и узнавъ о прибытіи племянника, предвкушалъ радость свиданія.
Кононъ Терентьевичъ, которому Анна Михайловна сообщала о предстоящей свадьбѣ, тоже развеселился и даже покусился на пирогъ съ цыплятами.
— Нѣтъ, боюсь, тотчасъ прибавилъ ипохондрикъ. — Пирогъ очень хорошъ, только ингредіенты не дожарены….
Инна покатилась со смѣху, а фразеологъ обидѣлся и спросилъ о причинѣ веселости.
— Да какъ же, помилуйте, дяденька! цыплятъ ингредіентами звать, на что это похоже?
— Въ тридцатыхъ годахъ мыслили, что они отъ этого вкуснѣе бываютъ, объяснилъ Авениръ.
Докторъ, человѣкъ почтенныхъ лѣтъ, съ лысою головкой и солиднымъ брюшкомъ, тоже посмѣивался. Двѣ его дочери строили Авениру глазки. Подали кофе, и уѣхавшіе гости все не возвращались. Наконецъ, часовъ въ шесть, подкатили дрожки Ишимова; за нимъ два всадника.
Всѣ такъ и бросились имъ на встрѣчу.
— Извините, говорилъ Ишимовъ, — опоздалъ.
— Опоздали? вскрикнулъ Кононъ Терентьевичъ.
— Да, то-есть поздравить новорожденную, говорилъ Ишимовъ, подходя къ Иннѣ.
— Возвращайтесь безъ боязни; крестьяне, пожалуй, и домъ вамъ выстроятъ, шутилъ Владиміръ Ивановичъ съ старымъ ребенкомъ:- а племянника вашего я въ гимназію отправилъ…
— Ну и спасибо! Да какъ же это?
— Чего какъ же? ученье давно началось! Исправникъ взялся доставить его директору.
— Ну, ужь удружилъ мнѣ сегодня этотъ Русановъ, говорилъ Бронскій, отходя съ Инной къ окну:- какъ долбней по лбу! Все пропало во крайней мѣрѣ на полгода!
— А народъ-то знаетъ его, кажется, лучше васъ…. Вотъ-бы такого человѣка подъ наше знамя!
— Да, проговорилъ Бронскій, сдвигая брови:- я прежде васъ оцѣнилъ его; два года съ нимъ бился. Что прикажете дѣлать? на трехъ сваяхъ, какъ говорится сидитъ, въ четвертую уперся; никакихъ средствъ нѣтъ….
— Средство-то есть, задумчиво говорила Инна.
— Какое же? живо спросилъ Бронскій.
— Какого я никогда не пущу въ ходъ, потому что онъ… все-таки онъ честенъ….
— Честь понятіе условное, говорилъ Бронскій, пристально глядя ей въ глаза.
— Нѣтъ, графъ, и тысячу разъ нѣтъ!
— Maman, говорила Юленька, надувъ губки:- что жь это она съ нимъ шепчется?
— Этого надо было ожидать, рѣшила Анна Михайловна.