Съ удвоеннымъ рвеніемъ принялся Русановъ за дѣла. "Чижиковъ, глядя на него, и самъ сталъ усердствовать и работать на славу. Старые служаки только переглядывались.
— Столичная штучка, а натка поди! говорилъ взъерошенный столоначальникъ.
Поручили Владиміру Ивановичу исправлять должность секретаря; предсѣдатель сталъ относиться къ нему съ уваженіемъ; молодые писцы въ клѣтчатыхъ невыразимыхъ, съ бородками и эспаньйолками, души въ немъ не чаяли. А онъ съ каждымъ днемъ становился грустнѣй, да грустнѣй. Пока въ присутствіи, не даетъ себѣ ни минуты свободной, читаетъ указы, провѣряетъ докладныя записки; если своего дѣла нѣтъ, у другихъ возьметъ; а домой придетъ, сидитъ на диванѣ скучный, скрипку возьметъ, фантазируетъ.
— Что вы это, Владиміръ Иванычъ, все такое жалостное поигрываете? Али пора пришла? спросилъ разъ Пудъ Савичъ, внося ему свѣчи на столъ.
— Какая пора?..
— Извѣстно-съ, пора молодцу жениться, пора ѣхать со двора…
— Н…да, вотъ какая! проговорилъ Русановъ какъ-то на двое.
Однажды, возвратясь изъ палаты, онъ нашелъ на столѣ оясьмо, только что пришедшее съ почты. Онъ тотчасъ же узналъ почеркъ.
"Если вы не пріѣдете къ 30-му августа, я сочту всю вашу дружбу громкою фразой, и побѣда останется за мной. Побалуйте новорожденную Инну."
— Которое нынче число? спрашивалъ Русановъ, входя къ хозяину.
— Двадцать седьмое-съ…
— Пожалуста, добрѣйшій Пудъ Савичъ, распорядитесь, чтобы завтра мнѣ были лошади готовы…. Наймите, — и Русановъ обнялъ изумленнаго хозяина.
— Къ дядюшкѣ отправляетесь погостить?
— Погостить, погостить, весело отвѣтилъ Русановъ.
Вернувшись въ кабинетъ, онъ для чего-то старательно убралъ на столѣ бездѣлушки, потомъ взялъ листъ почтовой бумаги, и сталъ писать.
"Помнится, я обѣщалъ тебѣ, милый другъ, подробно писать тотчасъ по пріѣздѣ. И вотъ только теперь собрался. Читай, удивляйся, но не подражай! Я такъ счастливъ въ эту минуту, такъ счастливъ, что не подѣлиться не могу. Сейчасъ только получилъ очаровательное письмо… отъ нея. Перечитываю въ сотый разъ, и все новый смыслъ, новое значеніе! Испытывала ли ты то чувство, когда, говорятъ, камень сваливается съ плечъ? Но, такъ ты ничего не поймешь. На счастье или на бѣду, я нашелъ въ черноземной почвѣ Украйны алмазъ чистѣйшей воды (см. руководство къ минералогіи). Смѣіся, смѣйся, я и самъ смѣюсь, что въ угоду тебѣ пишу такимъ высокимъ слогомъ. Представь себѣ Грёзовскую головку… Впрочемъ искони извѣстно, хоть ты и "живописица преславна," какъ ни представляй, ничего не выйдетъ! Каюсь, veni, vidi, victus sum…
"Вижу отсюда твое строгое лицо, въ которомъ одни глаза умѣютъ зло улыбнуться; вижу, какъ ты опускаешь руку съ письмомъ, задавая себѣ вопросъ: читать ли дальше… Какъ? А международное право? А далеко ли подвинулась ваша магистерская диссертація? Чортъ ихъ дери! Я буду однимъ изъ многихъ — вотъ и все! Ты и представить себѣ не можешь какъ хорошо быть однимъ изъ многихъ…
"Бронскій здѣсь, чудитъ по прежнему. Что это такое? Врожденная ли неспособность понимать дѣйствительность, или упорное проведеніе въ жизнь доктрины его во что бы то ни стало? Это, вотъ, тебѣ задача!
"А знаешь что? Не придетъ ли тебѣ фантазія къ осени-то, какъ бывало, эмигрировать изъ Москвы? Несись сюда: край преинтересный по части ландшафта и жанра. Можетъ-быть палящіе лучи юга разогрѣютъ твое мраморное сердце! Пожелай успѣха въ предстоящемъ рѣшительномъ объясненіи твоему преданному другу Владиміру Русанову. 1862 г. 27 августа."
На конвертѣ Русановъ написалъ адресъ: "ея высокоблагородію, Мальвинѣ Францовнѣ Штейнфельсъ. Въ Москву. На Молчановкѣ, въ приходѣ Николы что на Курьихъ Ножкахъ, въ собственномъ домѣ. Весьма нужное."
Наконецъ, наступилъ день, котораго такъ томительно ожидалъ молодой человѣкъ, — день рожденія Инны. Какъ длинна казалась ему дорога! Какъ онъ ухаживалъ на станціяхъ за смотрителями, старостами, боясь, чтобы какъ-нибудь не было задержки! Но вотъ наконецъ и дубовая роща, вотъ и покатый берегъ пруда, и соломенная крыша мелькаетъ въ саду. Какъ все это мило! словно и деревья обрадовались его пріѣзду, киваютъ вѣтвями и перешептываются. И воздухомъ-то этимъ вольнѣе дышится! Онъ остановилъ ямщика у плетня, далъ ему лишній полтинникъ, перелѣзъ черезъ загородь, и пошелъ садомъ. На поворотѣ аллеи слышались веселые голоса; онъ остановился за кустомъ, чтобы перевести духъ. На встрѣчу ему шелъ графъ подъ руку съ Юленькой; на ними Инна, довольная, улыбающаяся, въ бѣдой вышитой шелками сорочкѣ, черной атласной юпкѣ и черевикахъ. Черные волосы падали на спину двумя косами перевитыми лиловою лентой; на шеѣ блестѣло коралловое ожерелье. У Русанова зарябило въ глазахъ, и онъ, какъ шальной, здоровался съ ними, перевирая имена…
— Ага, испугались! сказала Инна, грозя ему:- ну теперь рѣшительно не помѣстимся! Владиміръ Иванычъ непремѣнно опрокинетъ лодку; поѣзжайте, отважные мореплаватели…
Графъ, поддерживая Юленьку, сталъ опускаться къ пруду.
— А вы извольте занимать новорожденную; сегодня я совершеннолѣтняя, и потому желаю капризничать….
Русановъ смутно чувствовалъ, что приготовленныя рѣчи испарились или по крайней мѣрѣ оказались такими же годными, какъ дѣловая бумага, которую изорвали на мелкія кусочки.
— Посмотрите что мнѣ графъ подарилъ! Она подала ему уютное, стереотипное изданіе Мицкевича и альбомъ фотографическихъ карточекъ. Русановъ прислонился къ дереву и перелистывалъ портреты, усиливаясь пріобрѣсть обычный contenance.
— Все запрещенные? опросилъ онъ, улыбаясь.
— Всѣ до одного, также отвѣтила она.
— А это чей? Какое славное лицо!
— Еще бы: это другъ моего отца, Кошутъ…
— Другъ вашего отца?
— Да, отецъ мой тамъ былъ въ 1848 году. Здѣсь есть и портретъ моего отца.
Русановъ глядѣлъ на нее во всѣ глаза.
— Да-съ, отецъ подальновиднѣй вашего дядюшки понималъ бѣлые мундиры… Хотите, я вамъ прочту что-нибудь.
Она начали поэму Dziady. Русановъ слушалъ, а въ головѣ бродило другое. Солнце такъ и палило, ярко просвѣчивая въ разноцвѣтныхъ георгинахъ, красномъ макѣ, опьяняющій запахъ цвѣтовъ доносился теплымъ вѣтеркомъ, пчелы жузжали на пасѣкѣ, по травѣ бѣжали тѣни облаковъ… Онъ глядѣлъ на Инну и сердце въ немъ билось, билось… Какъ она близко сидитъ! Спуститься бы вотъ передъ ней на колѣни, спрятать голову въ складкахъ платья и ждать приговора! А если все испортишь?… Вдругъ Инна прервала чтеніе.
— Ну что я прочла? сказала она, инквизиторски смотря на него.
Русановъ совсѣмъ растерялся.
— Похвально! похвально! проговорила она.
— Да, вѣдь я не понимаю по-польски, силился оправдаться несчастный…
— Что жь вы не скажете?
— Чтобы вы замолчали-то?
— Да что вы такой юродивый нынче?
— Я получилъ мѣсто секретаря, отвѣтилъ онъ какъ нельзя болѣе впопадъ.
— Такъ скоро?
— Должно-быть отличился какъ-нибудь…
Инна расхохоталась.
— Постойте, у меня до васъ большая просьба…
— Приказывайте…
— Вотъ видите, вы у насъ какъ свой, начала Инна, — и лицо ее приняло озабоченное выраженіе;- вы, я думаю, замѣтили, что графъ не равнодушенъ къ сестрѣ?
— А! удивился Русановъ.
— Возьмите на себя трудъ поговорить съ ней объ этомъ…
— Но почему же вы сама не хотите?
— Въ томъ и дѣло, что я ужь пробовала намекать, но тутъ поднялся такой гвалтъ, меня заподозрили въ желаніи разстроить свадьбу…
— Что жь я ей долженъ сказать?
— Вы постарайтесь ее увѣрять, что графъ и не думаетъ на ней жениться, что ей не слѣдуетъ такъ увлекаться, не узнавъ его намѣреній… вѣдь ей же, бѣдняжкѣ, плохо прядется! Въ этомъ случаѣ прямая обязанность наша остановить ее…
— Но почему жь вы это знаете?
Инна помолчала.
— Послушайте, сказала она съ разстановкой, — замѣчали вы, чтобъ я когда-нибудь лгала?
— Никогда, съ жаромъ отвѣтилъ Русановъ.
— Повѣрьте же мнѣ на слово. Больше я ничего не могу сказать…
— Нѣтъ, какъ хотите, такого порученья я не беру на себя…
— Не хотите вѣрить?
— Не то, Инна Николаевна. Какъ мнѣ разбивать чужія надежды, когда я самъ…
— Что самъ?
— Когда я самъ вѣрю въ свою звѣзду… — Русановъ проклялъ свой языкъ.
— Что жь, это хорошо надѣяться на звѣзду… На какой лентѣ? На голубой, али хорошо и на красной?
— Эта звѣздочка даетъ мнѣ силу трудиться… льетъ живительные лучи, говорилъ онъ все болѣе и болѣе конфузясь, полушутливымъ, полусеріознымъ тономъ.
— Вотъ какая славная! Только отсталая, слѣдуетъ теоріи истеченія свѣта. Гдѣ жь она, въ Москвѣ?
— Инна Николаевна…
— Какъ ее зовутъ?
— Инной, бухнулъ Русановь.
Она вскочила, и смѣряла его взглядомъ.
— Признаюсь, такого сюрприза и въ день рожденья не ожидала. Что съ вами? говорила она, вглядываясь въ его лицо:- Такъ это правда? правда?
— Ложь?… При васъ? не помня себя, говорилъ Русановъ съ сіяющими глазами.
Инна измѣнилясь въ лицѣ и подалась назадъ.
— Что я надѣлала? проговорила она, — уйдите, оставьте меня на минуту….
— Инна, говорилъ Русановъ, — отдайте мнѣ вашу руку, вашу дорогую руку… — И, не совладавъ съ собой, онъ схватилъ ея руку и прильнулъ горячими губами…
— Владиміръ… Иванычъ, успокойтесь… Въ какое положеніе вы меня ставите!…
— Инна!
— Поймите меня… Я не могу быть ничьей женой. Этого нельзя… нельзя, Владиміръ…
Она потянула руку, Русановъ еще крѣпче стиснулъ ее; онъ уже не робѣлъ, онъ чувствовалъ себя въ самой быстринѣ неодолимаго потока. Дыханіе у него занималось, онъ не могъ говорить…
— Этого нельзя, Владиміръ, говорила она, перерывающимся голосомъ, — вы не должны….
Она сдѣлала надъ собой страшное усиліе, вся кровь бросилась ей въ лицо, и почти шепотомъ докончила:
— Я не достойна васъ… Я принадлежала другому…
Онъ затрепеталъ, кровь хлынула ему въ голову. Она отвернулась и со слезами на глазахъ глядѣла въ сторону; грудъ ея такъ и поднимала тонкій батистъ. Наконецъ страсть, бѣшеная страсть охватила его пожирающимъ пламенемъ. Онъ схватилъ ее за талію и привлекъ къ себѣ. Она дрогнула, обернула къ нему блѣдное лицо и прижалась къ плечу… Садъ, мѣсто, время, все вылетѣло изъ головы Русанова.
— Владиміръ! Владиміръ! шептала она, вырываясь. — Владиміръ! крикнула она въ испугѣ. — Ужо! ужо! черезъ силу проговорила она и убѣжала къ дому.
Русановъ опустился на траву. Долго не могъ онъ придти въ себя. Вокругъ была тишина, только какая-то птичка однообразно чирикала въ спокойной листвѣ. Онъ сталъ обмахиваться платкомъ…
"Мечты! мечты! гдѣ ваша сладость?" послышался насмѣшливый голосъ.
Русановъ увидалъ Юленьку, опиравшуюся на руку Бронскаго.
— Non, mais voyez sa figure, говорила она, смѣясь, — вдохновенное какое лицо!
Русановъ вспомнилъ, что еще не представлялся Аннѣ Михайловнѣ и послѣдовалъ за ними.