Надо совершенно не знать женскаго сердца, чтобы не угадать, что происходило во время разговора Мориса Сервана с графом.
Берта храбро отправилась в свою комнату и там начала поправлять свою прическу; затем, бросив взгляд в окно и увидав в кабинете отца силуэты двух мущин, она взяла вышиванье, уколола себе десять раз палец и не сделала ни одного стежка.
— Как они долго говорят! прошептала она.
Затем она взяла книгу и начала машинально перевертывать страницы, содержание которых для нея не имело никакого значения, как будто бы чтение было искусство неизвестное ей и вполне безполезное.
Между тем, разговор все продолжался и молодая девушка была не в состоянии более противиться своему нетерпению.
Имела–ли Берта полное понятие о важности тех вопросов, которые обсуждались в эту минуту между ея отцем и Морисом? Конечно, нет, потому что она любила, верила в того, кого она выбрала и не обсуждала ни своей любви, ни своего доверия. Она отдала их, вот и все. Были–ли у нея какия–нибудь предположения относительно будущаго?
Она даже не старалась угадать, какова будет новая жизнь, которая открывалась перед нею. Вся будущность казалась ей в розовом, неопределенном свете.
Но отчего они так долго говорили? Какая была надобность в этом, когда так просто решиться сейчас же. Невозможно, чтобы ея отец мог сделать какия–нибудь серьезныя возражения. Морис нравился ему: он очень часто говорил это. Поэтому, Берте оставалось только одно: поступить, как Магомет, т. е. пойти к горе, так как гора не шла с ней.
Дрожа, точно боясь быть пойманной, Берта тихонько открыла дверь своей комнаты и скользнула на лестницу. Комната Берты была во втором этаже, комната ея мачихи внизу.
Проходя мимо двери в ея комнату, Берта подумала, не присутствует–ли графиня при разговоре графа с Морисом.
Как убедиться в этом?
Взглянуть — разве это преступление? Нет, и кроме того, это сделается так скоро.
Берта наклонилась и поглядела через замочную скважину в комнату своей мачихи; но она сейчас же выпрямилась, удержав восклицание удивления, готовое сорваться с ея губ.
Что же она увидела?
Графиня стояла посреди комнаты, откинув назад голову, бледная, с остановившимися глазами, со скрещенными на груди руками. В ея позе выражался гнев и презрение. У ног ея лежало письмо.
Берта была поражена странным выражением лица своей мачихи, обыкновенно столь спокойнаго, почти равнодушнаго. Стыдясь своей нескромности, Берта кинулась прочь, спрашивая себя, что могло взволновать до такой степени обыкновенное спокойствие ея мачихи.
В это же самое время Морис и граф выходили из кабинета.
Граф улыбнулся и сказал, подозвав ее знаком:
— Что ты там делаешь, Берта? Чего ты ждешь с таким нетерпением?
Молодая девушка опустила голову. Она сильно покраснела и слезы навернулись ей на глаза.
Де—Листаль нежно привлек ее к себе, поцеловал в лоб и сказал на ухо:
— Поди, пройдись по парку со своим женихом.
Не говоря ни слова, молодая девушка кинулась на шею отцу и зарыдала.
Граф был взволнован; так приятно видеть счастие близких, а в особенности своих детей.
— Ну, любезный Морис, сказал он, стараясь сделать свой дрожащий голос более твердым, подайте руку моей дочери и… постарайтесь утешить ее.
Молодые люди ушли.
В эту же минуту к замку подезжал Даблэн, судебный следователь.
— А! сказал граф, идя к нему на встречу и протягивая ему руки, вот и второй беглец!
Несколько минут спустя, раздался звонок, призывавший к завтраку.
Все собрались в большой столовой, отделанной дубом, с дубовой же мебелью.
Разговором руководил главным образом Даблэн и, казалось, не располагал скоро замолчать. Он разсказывал приключение на Амиенской станции и был неистощим в похвалах проницательности Мориса.
Берта время от времени благодарила его молчаливой, но тем не менее красноречивой улыбкой.
Одна только особа не обращала никакого внимания на то, что говорилось вокруг нея.
Это была сама графиня Листаль.
Слегка бледная, с немного нахмуренными бровями, она, казалось, была погружена в какия–то мысли. Ея глаза, обыкновенно столь живые, казались мутными из–под полузакрытых ресниц. Уже два раза граф спрашивал о причине ея печали.
Она жаловалась на нездоровье, на мигрень. Но было очевидно, что какая–то серьезная забота занимала ея ум.
Время от времени взгляд ея останавливался на графе, занятом разговором; затем она машинально глядела в окно, на парк, лежавший перед ея глазами.
Но ни кто, казалось, не обращал внимания на то, что происходило в ней. Сама она едва слушала разсказ Даблэна.
— Одним словом, говорил последний, не смотря на великолепныя соображения Мориса, это дело продолжает оставаться окруженным тайной, которая, до сих пор, кажется непроницаемой. Кто этот человек? Откуда именно он ехал? Этот пункт еще не разрешен достаточно, не обидьтесь, мой юный друг. Что касается до убийцы, то никаких следов его не найдено. Уехал–ли он снова за–границу? Мы телеграфировали во все гавани. Но мы не могли дать его описания. В такое время и в такой холод все путешественники похожи один на другаго: это целая куча плэдов и кашне, которая положительно закрывает человека…
— Так что, сказал Листаль, вы отчаиваетесь?…
— Я не хочу еще сознаться в этом, но говорю вообще, я сильно сомневаюсь в успехе….
— Я не спрашиваю вас было–ли следствие полно….
— Настолько полно, что два раза уже оно брало ложную дорогу, мы думали, что напали на след и были вполне обмануты.
В эту минуту у решетки парка раздался звонок и несколько минут спустя, лакей подал Даблэну запечатанный конверт.
— Вы позволите? сказал следственный судья. И он поспешно открыл конверт.
— А! сказал он, Парижская полиция мешается в дело, мне прислали одного из парижских агентов. Тем лучше, я никогда не отказывался ни от чьей помощи.
Затем он продолжал, обращаясь к лакею.
— Принесший это письмо не ушел?
— Нет, сударь, он в передней, ждет ваших приказаний.
— Хорошо, я сейчас приму его…. Вы позволите, друг мой, продолжал он, обращаясь к графу, превратить на мгновение ваш кабинет в следственное бюро!
— Сколько вам угодно.
Даблэн вышел. Несколько минут спустя, полицейский агент был введен к нему, в кабинет де-Листаля.
Господин Ферм, так звали полицейскаго, был мущина лет сорока, высокий и худой, с приличными манерами, одетый очень просто. Его правильное и холодное лице напоминало англичанина, чему еще более помогали довольно длинные бакенбарды с проседью. Он был почти лыс.
Ничто не указывало в нем сыщика, и еслибы не громадная величина его рук, с неуклюжими пальцами, то его очень легко можно бы было принять за джентельмена и путешественника.
— Вас, сударь, прислали помогать мне в розысках, относительно дела на Амьенской станции?
— Да, сударь.
— Вы желаете говорить со мной?
— Мне кажется, сказал агент, что я уже теперь могу дать некоторыя сведения господину следователю…
— И они будут хорошо приняты…. Садитесь, пожалуйста, я вас слушаю.
— Я прибыл вчера вечером, сударь, сказал агент. Но прежде чем говорить с вами, я счел долгом, не говоря кто я, присоединиться к некоторым лицам, которые были близко к трупу жертвы.
— А что вы думаете о его национальности?
— Я имею все поводы думать, что убитый американец.
— Я очень рад, что ваши наблюдения согласны с первоначально собранными указаниями.
Агент поклонился.
— Позвольте мне обяснить вам краткую теорию. Для меня, и для моего отца, от котораго я наследовал мою профессию, существует только одна система полиции. Мы слышим каждую минуту, что различныя открытия обязаны гению проницательности такого–то, тогда как они обязаны просто случаю. Я не хочу уменьшать достоинства моих собратьев, но таковы мои понятия….
— А какая–же ваша система? спросил улыбаясь Даблэн, которому эта диссертация начала казаться немного длинной.
— Вот она: никогда не терять случая получить сведение, как–бы незначительно ни казалось оно с перваго взгляда; составлять заметки, соединять их в методическом порядке, составить из них громадный репертуар, который в свое время употребляется в пользу….
— Но я должен сказать, что эта система кажется мне отличной.
— Благодарю вас за вашу снисходительность, сказал кланяясь Ферм.
— Скажите мне, прошу вас, заключение, потому, что вы внушили мне живейшее желание узнать, каковы ваши сведения….
— Я к вашим услугам, сударь, сказал агент, спокойно и с достоинством.
Встав после этого, он пошел и взял лежавший у двери чемодан, который он положил войдя и котораго Даблэн до этой минуты не замечал.
Ферм взял этот чемодан с почтительной осторожностью, открыл, и вынул из него небольшой альбом, на обертке котораго было написано:
Англичане и американцы.
7–я серия.
Затем он продолжал:
— Когда я узнал приблизительно о чем шло дело, из приказаний, данных мне в Париже, то я подумал, что так как пушешественники, из которых один был убийца, приехали из Англии, то, было очень вероятно, что они или англичане, или американцы.
— Совершенно справедливо, сказал следователь.
— Во всяком случае, еслиб дело шло о французе, то только стоило прибегнуть к другой категории заметок: потому я привез эти документы, которыми я владею относительно преступников Англии и Соединенных—Штатов….
— Очень хорошо!…
— Тщательно разсмотрев труп жертвы, я заперся в моей комнате и принялся терпеливо перебирать мою коллекцию фотографий, собранную, я сознаюсь в этом, по случаю, там и сям….
— И?…
— И я нашел, под No 127–м седьмой серии, вот этот портрет.
Тут господин Ферм, с нескрываемой улыбкой глубочайшаго самодовольствия, подал открытый альбом Даблэну….
Последний внимательно посмотрел на указанный портрет.
— Но это он! вскричал Даблэн, это положительно он! Это черты лица убитаго, только когда этот портрет был снят, он был гораздо моложе.
— Лет на десять, я тоже так думаю, и очень счастлив, что в этом мнении мы сошлись с г-м следователем.
— А кто этот человек? поспешно спросил Даблэн.
— Я не могу положительно отвечать на этот вопрос, так как я имею только следующия сведения…
И вынув фотографию из альбома, агент показал написанное на ея обороте.
— Джемс Гардтонг — шайка Калейтана — десять лет каторжных работ в 185… — убежал два дня спустя после приговора….
— Но, вскричал Даблэн, это не имя!…
— Это и мое мнение, это только прозвище, Гардтонг — тоже самое, что мы сказали бы грубый язык.
— А можете вы мне сказать, как этот портрет попал вам в руки?
— Этот маленький значек на углу карточки указывает, что я ее купил в Лондоне…. Но где? Наверно я не помню, но мне кажется, что это было в Эржилле…. Впрочем мне стоит только вернуться в Париж, чтобы найти в моем общем каталоге….
— Г. Ферм, сказал Даблэн, вы драгоценный человек и я радуюсь за ваших начальников.
Новый поклон г-на Ферма.
— Дайте мне пожалуйста этот портрет…. и придите ко мне завтра утром. Безполезно говорить, что я разсчитываю, как на ваше усердие в продолжении поисков, так и на ваше молчание относительно тех сведений, которыя вы получили и можете еще получить.
— Г-н следователь может быть уверен, что ему не придется упрекать меня….
Даблэн встал, чтобы отпустить агента.
— Извините, сказал последний, но я попрошу у вас позволения написать несколько слов.
— Сделайте одолжение.
Г. Ферм взял перо и мелким, четким почерком написал под тем местом в альбоме, где была прежде вложена карточка:
" Отдана г-ну Даблэну, следователю в Амиене… 186…."
— Во всем порядок, сказал Даблэн.
— Во всем, сударь, сказал Ферм, уходя и кланяясь в последний раз.
— Ах! кстати…. спросил Даблэн; знаете вы, что это за дело шайки Калейтана?
— Сознаюсь в моем невежестве относительно этого, но я поищу.
Дверь закрылась за г-м Фермом и следователь поспешил присоединиться к своим друзьям.
— Какое длинное совещание! вскричал де-Листаль при входе Даблэна в столовую.
— Длинное, но не безплодное!
— В самом деле…. а что–же вы узнали?
— Я почти узнал имя убитаго….
— Несчастный! вскричала Берта.
— О! сказал Даблэн, его смерть может быть небольшая потеря…. Даже больше, у меня есть его портрет….
— Снятый при жизни?
— Да.
— Покажите! покажите! вскричали за раз три голоса.
Одна графиня продолжала не обращать внимания на окружающее.
— Я должен заметить вам, друзья мои, что я для вас выдаю тайны правосудия. Но вы этого не скажете?
— Нет! нет!
— Вот портрет.
И лице Джемса Гардтонга предстало взорам общества.
— Да, это он, сказал Морис.
Затем он прочитал громко написанное на обороте: Джемс Гардтонг, шайка Калейтона, десять лет каторжных работ…. графиня вздрогнула, точно электрический удар потряс все ея существо. Никто не заметил этого быстраго движения.
— Покажите мне, сказала она Морису, самым спокойным голосом, протягивая руку.
Морис передал ей карточку.
Мариен внимательно поглядела на нее: ея пальцы конвульсивно сжали бумагу.
— Благодарю, сказала она наконец, отдавая карточку молодому человеку.
Затем она встала.
— Извините меня, друг мой, сказала она мужу, но мне необходим свежий воздух….
Сказав это, графиня вышла.
Несколько минут спустя, Морис, взяв под руку Даблэна, говорил ему на ухо:
— Я знаю теперь на кого походит почтенный и многооплакиваемый Джемс Гардтонг.
— На кого–же?
— Я вам скажу это…. будьте покойны.